— Бандеры, Правый Сектор, — быстро отвечает Саша. — Жопа будет!
— Выражайся покультурней, — обращается к нему Лёня.
— Я как могу, так и выражаюсь! Это — мой город! Первое, что они сделали — бубырь вот этот, Турчинов вместе с этой дурочкой с косой и этим зайчиком, — они сели и сделали самую главную ошибку. Указом отменили языковой закон. Не Путин Крым забрал, они этой ошибкой его просрали. Люди, они сами ушли. Вот и все! Я разговариваю на русском языке! Это мой город! Моя история! И я никогда не дам… Вот здесь вот меня принимали в пионеры, вот здесь вот возле дедушки Ленина. У меня два прадеда легли на войне. Я не дам дедушку Ленина снести. Это — наш Ленин! Ключевое слово — наш. А сейчас сказали, что хотят убрать из истории украинской полностью Девятое мая и любое упоминание о войне… Я не дам этого сделать просто-напросто. Я — не дам! Я буду резать! Я просто буду резать!
Я сюда никого не приглашал. Ни военных! Никого! Я сам никуда не пойду, но здесь, в моем городе меня защищать ни от кого не надо! Я сам за себя постою. Дальше что? Есть еще вопросы? У меня есть два кулака. У меня есть нож мой. Вот и все! Все! Я буду стоять за свой дом. За своего ребенка. Извините!..Они обосрали весь Майдан… я извиняюсь за выражение, девушка, но сразу предупреждаю — я выражаюсь и могу где-то матюкнуться. Я просто называю вещи своими именами. Они обоссали Майдан, а сейчас хотят навязать нам свои ценности — Бандеру с Шухевичем. Этих уродов, которые сожгли и поубивали тут всех!
— А Ленину вам нечего предъявить? — спрашиваю я.
— А Ленин — это история, — отвечает Лёня. — Мы не хотим войны, но если сюда придут эти бандерлоги, как пришли в Славянск и Краматорск…
— Они уже здесь, Лёня! — перебивает его Саша. — Вы знаете, что вчера три вертолета были сбиты? Вот я вам рассказываю — лично от Рыси (по словам местных, Рысь — позывной стрелка повстанцев, бывшего донецкого беркутовца. — М. А.).
— Если здесь будет война, они здесь обоссутся, — предупреждает Саша.
— Это будет быстро и красиво, — подтверждает Лёня.
— В Краматорске тоже так говорили, — замечаю я, — но теперь там каждый день трупы.
— Да, там палят людей! — отвечает Саша. — А в Одессе что творится? Но люди стоят за свой дом! Смотрите, я никого сюда не приглашал. Ни военных, никого! Это — мой город! Меня тут ни от кого защищать не надо, я сам за себя постою! Дальше что! Россия нас не возьмет. Но мы хотим жить отдельно — но с Россией.
— Значит, вы поддерживаете людей в Славянске и Краматорске?
— Да-да-да! Будет война здесь, и они нас поддержат.
— Почему вы сейчас не с ними?
— Славянск — не наш город. Но позвонят — поедем.
— В Украине… — начинает Лёня.
— На Украине! — раздраженно перебивает его Саша. — Говори по-русски. На Украине! На Кавказе! На Урале!
— Отстань!
— «В» — может быть только в одном месте! В жопе! В большой жопе!
— Чего вы хотите? — спрашиваю я.
— Мы хотим, чтобы нас оставили в покое. Чтобы нас оставили жить без Европы и Запада. Чтобы Западная Украина не навязывала нам свои моральные ценности. Наши моральные ценности — это Сталин, это ветераны, это Девятое мая, это георгиевские ленточки, это Ленин. Это — наше! И я никогда не приму Бандеру! Не навязывайте мне его! Не надо!..Дядя Вова, забирай нас к себе.
В Изюме, в СБУ — мрачном желтом здании, впрочем, в этом городе все здания мрачны, — расположился штаб АТО (антитеррористической операции). Из-за железного забора, украшенного голубыми трезубцами, то и дело выезжают машины с затемненными стеклами, увозящие спецназ. Иногда у самых ворот можно увидеть людей в военной форме. Они стараются побыстрее скрыться за воротами. Местные, выходящие из соседних дворов, быстро проходятся по ним недружелюбными, но внимательными взглядами. Из карманов сразу достаются мобильные телефоны. Можно подумать, что город пронизан не только запахом сирени, но и телефонными разговорами, в которых используются позывные и кодовые слова. Разговоры отсюда текут в Славянск и Краматорск, а боевые вести оттуда до жителей Изюма доходят быстрее, чем оказываются в новостях. Руководство АТО заявляет, что полностью контролирует Изюм, но даже спецназовцы стараются без надобности не выходить на улицы города, а если выходят, то спешат и оглядываются. В пригородах Изюма расположены лагеря с бронетехникой и палатками, в которых разместилась Украинская национальная гвардия — срочники и самооборона Майдана.
Центральный рынок с многочисленными бело-голубыми ларьками и скучающими продавцами, сидящими перед прилавками, разморен на солнце. Продают сирень, луковичные, картошку, яблоки, семечки и коричневое сало, которое, кажется, так долго ждало своего покупателя, что теперь ему не страшно даже майское полуденное солнце. Перед магазином «Алло», расположенным тут же на рынке, стоят Лёня и невысокий плотный мужчина. Они переговариваются о чем-то негромко, косясь по сторонам.
— Еще девять жмуров из Краматорска повезли, — бросает в их сторону мужчина в спортивном костюме, проходя мимо, но не останавливаясь.
Я подхожу поближе. Увидев меня, невысокий сразу убегает, скрываясь в соседней палатке.
— Город — на стреме. Мы сейчас все под колпаком, — нервно говорит Лёня. — Разговоры прослушиваются. Связь глохнет. Город перенасыщен пришлыми людьми. Они ходят парами, и непонятно, что здесь делают.
— Россияне? — спрашиваю я.
— Россиян сразу видно — у них другие, чем у нас, манеры. А у этих — более криминальные наклонности. Мы боимся провокаций. Это могут быть как ультрасы, так и наемники. Или амнистированные по приказу Турчинова зэка́, — ударение он ставит на последний слог. — Но город сможет им противостоять. Здесь живут люди, способные самоорганизоваться по первому кличу.
— Учитывая количество населения — несколько десятков тысяч человек, — сколько по первому кличу соберется?
— Если будет что-то серьезное, то за первые пятнадцать минут — тысячи полторы.
— И они будут готовы умереть на этой стычке?
— Они не будут думать об этом. Вы поймите… мы никого не трогаем, но и хотим, чтобы не трогали нас… Во время Великой Отечественной здесь полегло минимум три армии советских солдат — русские, украинцы, белорусы. И мы хотим оставаться людьми, а не тараканами, колорадами. Я лично голосовал за Януковича — после Ющенко это была хоть какая-то надежда. Но сейчас, когда начали убивать наших друзей и знакомых… Да вы поймите, никто из нас еще полгода назад даже не думал о федерализации. Просто для нас Девятое мая всегда был праздником, а для западной Украины — нет. Вы знаете, что Изюм — это город, который пропитан кровью?
Мы идем по давно асфальтированной дорожке, усыпанной облетевшим первоцветом. Широкая полоса, заросшая высокой травой и густыми одуванчиками, отделяет ее от односторонней проезжей части. С другой стороны — низкие заборчики, огораживающие дворы частных домов. С двух сторон свешиваются ветви густой сирени, запах которой от солнца начинает горчить. Во дворах разбиты палисадники, парники, растут тюльпаны. В городе — тихо. Только поют птицы и иногда стрекочут вертолеты. А ночью хорошо была слышна стрельба — брали телевышку по соседству. Но потом начался дождь с грозой, и уже невозможно стало отличить звуки стрельбы от грома.
— На Девятое мая мы проводим факельное шествие, — говорит Лёня. — Выходит весь город. Выстраивается колонной, впереди едет БТР с траурной лентой и венком, и все потихонечку движемся к горе Кременец. Видели бы вы эту текущую огненную реку… На горе мы поминаем наших солдат, которые шли вперед не за Сталина, а за Родину… Мне больно, — поворачивается он ко мне.
— В смысле? — уточняю я.
— Мне больно, — без эмоций повторяет он. — Наших там сейчас убивают, — он задирает голову в небо — на медленно летящий вертолет. — Все это время мы не ходили на митинги, мы ничего не скандировали, мы просто работали.
Доходим до кирпичной стены недостроенного дома. На ней черными буквами написано — «Нет фашизму Путина». Под словом «Путина» растекается пятно белой краски. Под ним можно прочесть — «Мы — с Россией».
— Это не наши пишут, — говорит Лёня. — Так же, как я, думает восемьдесят пять — девяносто процентов населения города. Но есть процентов пятнадцать дурачков… А вот когда Кличко сказал: «Что такое победа и стоит ли ее отмечать?» — я просто вычеркнул его из памяти, а до того уважал.
Мы сворачиваем на более оживленную улицу. Здесь по обочинам стоят в ожидании несколько такси, куда-то спешат мужчины в спортивных костюмах и не спеша прогуливаются женщины с колясками.
— Лёня-сепаратист! — Дорогу нам преграждает Саша. На его голубые глаза надвинут козырек черной кепки. Он еще яростней крутит на пальце брелок. — Оказывается, я был прав, — говорит он. — Пацан в больнице с огнестрелом.
Насупившись, Лёня молчит. Дальше идем втроем. Мимо по дороге проносится мотоцикл, заглушая птиц.
— Говорят, ваш город довольно криминален, — замечаю я. — У вас много бывших зэков и наркоманов.
— Нет, это не криминал, — не соглашается Лёня. — Это как бы сказать… Шантрапа, которой нечего делать. Но дай им работу, и они будут пахать как лошади. Только дай. Но ее нету. А уехать в Россию на заработки не у всех есть возможность.
— И не будет никогда, — злобно добавляет Саша.
— Но город неделимый у нас, — продолжает Лёня. — Здесь никогда не было сфер влияния и отцов. Милиция могла держать его под контролем по одной простой причине — здесь работали два завода оборонной промышленности.
— А теперь и их нет. Развалили, — говорит Саша. — Начали валить сразу после девяностых. Вы знаете, что звезды вашего Кремля сделаны у нас? — раздраженно спрашивает он меня. — Не знаете?! Вот теперь будете знать. Они не светятся, кстати. Там подсветки нет. Это — специальный сплав стекла.
Они останавливаются напротив заводского здания, обнесенного забором, и смотрят на него. Смуглое лицо Лёни-сепаратиста ничего не выражает. А лицо Саши — всегда красно, по такому трудно определить настроение. Саша одет в спортивный костюм, как и большинство мужчин этого города. Леня — в белые туфли и светлый джемпер.