— И они бы вас послушали и не зашли?
— Старший послушал бы и маленького не пустил — схватил бы и оттащил. Я объяснила старшему, что там окна и меня через них может убить.
— Вы помните свое первое сентября?
— Мама работала на автотранспортном предприятии, и им разрешили срезать растущие там розы. Она принесла мне огромный желтый букет. И купила фартучек, не нейлоновый, как у всех, а гипюровый. Я все помню: и то волнение, и ту линейку, и первый звонок — все то, чего оказался лишен мой ребенок. Учителя растерялись и даже не смогли сказать детям, в какой стране мы живем. Вот и придумали волшебную страну. И никакой больше украинской символики. Мы больше не живем на Украине. Мы живем в ДНР.
На бетонном бордюре под развесистой ивой, подперев голову, сидит Кот и созерцает ворота базы батальона «Восток».
— Вы учитель? — спрашиваю Кота.
— Нет, я студент. Школы высших смыслов, — отвечает он. — Я смотрю, наблюдаю. Слушаю разговоры. Я служу в информационной среде ополчения.
— И вы смогли понять, что происходит?
— А вы посмотрите на этих людей, — говорит он, и какое-то время мы уже вместе созерцаем мужчин в камуфляже. — Они ведь ничего не получают. По крайней мере батальон «Восток» точно. Они работают за идею.
— И что это за идея, вы поняли?
— Я понял, что они не очень понимают эту идею. Они понимают, что надо освободить землю, надо сопротивляться тому, что нарушает их мирный быт, что убивает женщин и детей. Посмотрите на них. Вы видите, в них уже проснулось что-то высокое? — удовлетворенно улыбается мой собеседник.
— Какие они хмурые, — замечаю я.
— А у них для этого есть причины, — негромко отзывается Кот. За его спиной пробегает рыжий кот и садится неподалеку от нас, щурится на солнце. — Я подумываю: не креститься ли мне? Все религии говорят об одном и том же, но на этой войне я понял, что есть какая-то особистость в православии.
— Оно говорит: «Бог есть любовь», а на войне любви нет, — говорю я.
— Почему вы так считаете? — поворачивается ко мне Кот и спрашивает громко, тревожа рыжего за своей спиной. — На войне есть любовь к родине. А что такое любовь? Это отдать себя тому, что любишь. Они отдают свою жизнь, — тихо говорит он и смотрит на мужчин, которые устало стягивают со спин рюкзаки и молча присаживаются на тот же бордюр. — Многие из них не понимают, что происходит сейчас в мире. Они понимают это на местном уровне. Но они люди чистые. Они готовы жертвовать собой.
— Если применять такую логику ко всем, — говорю я, — то и сидящие в аэропорту чисты.
— В какой-то степени, — соглашается Кот. — Есть предположение, что там сидят наемники. Но если там сидят за идею, то и они чисты. Что вообще в мире сейчас происходит? Столкновение идей.
— А у вас, Кот, есть идея?
— Есть, и давно. Я ее почувствовал не здесь и не сейчас. Поэтому приехал сюда. У всех людей есть идея… Самое яркое определение нации дал Сталин: нация — это язык, священные камни и территория. Это объединяет людей, и тогда у них появляется что-то. Был бы тут немец, говорил бы он с нами на немецком — он был бы не наш. А мы с вами свои. Нас объединяет то, что мы говорим на русском. Для нас с вами важным, нет, определяющим является Девятое мая. Это наш священный камень. — Кот жмурится. — Первая мировая война была вспышкой взбесившегося мещанства. Люди были слишком погружены в быт, а после войны в их сознании наступило опустошение: «Что мы натворили?». Взбесившееся мещанство мы наблюдаем сейчас и в России, и на Украине. Вас, Мариночка, могут на все подбить?
— Нет, не на все.
— У вас есть пределы. И у меня есть пределы. Для нас справедливость гораздо важнее закона. Русские проявляют высочайшие качества в годину испытаний. Вот тогда русский дух расцветает. Мы и европейцы разные, — продолжает Кот. — И дело не в том, что кто-то лучше, а кто-то хуже. У нас разные культурные подходы. Только там мог расцвести фашизм, основанный на непреодолимом неравенстве людей. Немцы времен Второй мировой были абсолютно уверены, что евреи не люди. Что славяне не люди. Они уничтожали нас спокойно и методично. Никогда людей не уничтожали так, как уничтожали их немцы. Дело было даже не в количестве, а в качестве. Они построили машину для уничтожения. Вы как относитесь к свиньям?
— Я отношусь к ним хорошо.
— Мы не испытываем к ним ненависти, когда забиваем на мясо. Мы не объявляем свиньям войну. Так же и немцы вынесли нас за пределы представления о человеке. У всех есть граница, за которой мы перестаем относиться с состраданием к живому существу.
— Кто за вашей границей?
— Тараканы и комары. Мы имеем право убивать свиней, — говорит Кот. — Потому что свиньи — это не мы. Но люди — это мы. Поэтому я не мог спокойно смотреть на то, что произошло в Одессе, на эту убитую молодую женщину из Горловки, которая лежала с оторванной ногой и обнимала мертвого младенца. Я сострадаю ей. Но я сострадаю и тем, кто в аэропорту, — произносит Кот. — Я искренне и сильно сострадаю тем и другим. Чем я отличаюсь от животного? Только одним. Я человек и знаю, что смертен. А животное не знает и живет как бессмертное.
— Тогда оно счастливо.
— Конечно! А человек знает о своей смерти, поэтому у него есть выбор между добром и злом. Но я вынужден защищаться, когда греко-католический священник на Майдане призывает уничтожать москалей, а западные украинцы молятся: «Слава тебе, Боже, что я не москаль». В глубинном русском мире такой подход невозможен. Наш подход основан на справедливости. Мы все равны. Поэтому в России, глубоко больной стране, происходящее сейчас на порядок здоровее того, что творится на Украине.
— Чем же мы больны?
— Тем, что становимся животными, — говорит Кот. — Мы хотим стать счастливыми и забыть о смерти. От мысли о смерти мы защищаемся материальным миром.
— Посмотрите на них, — перебиваю я Кота, показывая на мужчин. — Они в любую минуту могут умереть. За что они идут на смерть? — спрашиваю, вставая.
— Я не уверен, что способен это вербализовать, — отвечает Кот. — Пойдемте спросим у отца Бориса.
По дороге на базу Кот рассказывает мне притчу о бодхисатве, который плыл на корабле вместе с купцами, везущими великие ценности, предназначенные для строительства храма. Но плыл с ними и разбойник, вознамерившийся их убить и присвоить ценности. Прознав об этом, бодхисатва убил разбойника.
— Правильно он сделал или нет? — спрашивает меня Кот.
— Я немножечко плохо слышу, — предупреждает батюшка, наклоняясь ко мне гривой седых волос. Он одет в рясу и военную куртку. Говорит глубоким рыком, но сильно смягчает согласные, поэтому кажется, что он и грозит, и успокаивает одновременно. Голубые глаза его излучают свет. Мы находимся в информационном центре батальона «Восток», которым заведует Кот.
— Здесь у нас все просто. Война — это попущение Божие. Нельзя было дальше это терпеть.
— Терпеть что? — наклоняюсь к его уху.
— Общество катится в пропасть, — отвечает он. — Нужна была хирургическая операция. Иначе смерть.
— Во время операции кого отрезают — людей?!
— Хирургия — это не терапия. И не мы отрезаем. Но когда человек теряет связь с Богом, становится на сторону сатаны и превращается в исполнителя его воли, тут исчезает всякая возможность мирного сосуществования между людьми. Война — это когда люди не видят возможности мирного сосуществования. Но мы ни на кого войной не идем! Только гибель невинных может пробудить других людей, когда до них уже не доходят слова. Я надеюсь на это. Конечно, это очень больно… Я ведь только что с отпевания приехал, погиб молодой мужчина, ополченец Валентин. Ему ничего не надо было. Он просто отдал за нас свою жизнь. И этим многое можно оправдать. Но как оправдать тех, кто вчера обстрелял маршрутку? Для чего это было?
Кот включает компьютер, и на экране появляются первоклассники — белые рубашки, белые банты — таких мы видели вчера в школе. Но эти первоклассники сидят в школьном подвале и плачут. Их школу обстреляли. Одна из женщин на экране хватает девочку за руку и кричит: «Это ручка моей дочки! Посмотрите на нее, киевляне! У нее такая же ручка, как и у ваших детей!» Кот переводит внимательные глаза с меня на отца Бориса.
— Сейчас атакуют аэропорт, — произносит священник. — Мы долго терпели. А они все говорили, что это ополченцы стреляют по своим же домам. Бог им судья. Только ведь… они снова стреляют по городу.
— Вам исповедуются те, кто идет на войну. Как вы думаете, в каком состоянии сейчас находятся украинские военные в аэропорту?
— Очень простое у них состояние… Господь сказал своим ученикам: «Многие придут и будут рассказывать от моего имени. Судите их не по словам, а по делам их». Они думают, их устремления направлены на уничтожение нас, но на самом деле они уничтожают самих себя. Ведь мы их братья и сестры. Те, кто сейчас в аэропорту, — наши заблудшие братья.
— И чтобы вернуть их на истинный путь, их нужно убить? — я поворачиваюсь к Коту, и тот прикрывает глаза.
— Бодхисатва знал, что разбойник за предыдущие прегрешения попадет в ад, — тихо говорит Кот, и тугой на ухо батюшка сейчас не слышит его. — И там пребудет огромное количество времени. У бодхисатвы были заслуги, он подумал: лучше в ад попаду я. Он убил из сострадания к разбойнику.
— Судить может только Бог, — говорит батюшка. — А мы лишь оцениваем действия людей.
— Перед боем к вам приходят ополченцы. Они хотят выжить. Но вы, благословляя их, знаете, что вернутся не все. Бог не спасет их. Что вы думаете о Боге в тот момент, когда они не возвращаются?
— Нет! — протестует батюшка. — Нет! Все неправильно вы говорите! Я благословляю людей на победу, которая может быть достигнута ценой их жизни. И я им об этом честно говорю. Возможность быть убитым очень велика. И я… скрывать не буду, сам иду в бой вместе с ними.
— Но вы же не берете в руки оружие?
— К сожалению, беру, — тихо отвечает он. — У меня в одной руке крест, а в другой автомат. Я не собираюсь прикрываться канонами церкви. Я такой, какой есть. И Бог мне судья. Но вы поймите: не имею я морального права благословлять людей на смерть, не будучи рядом с ними.