Дана
Она сама чуть не разревелась, глядя на эту сопливую идиллию. Завидно было очень. Не было у нее ни брата, ни сестры, чтобы вот так к ней относились. Семен, казалось, воскресшую сестру готов был на руках носить. Еще бы – сколько она почти растением была? А тут вдруг вылечили как по щелчку пальцев волшебника.
Может они действительно умерли, и это загробный мир, Вальхалла, где раны, в том числе душевные, зарастают на героях сами собой? Как там было в мифах: весь день в своем суровом северном раю викинги пируют и бьются насмерть, но с восходом солнца их раны зарастают и все начинаются заново. Тут тоже трупы сами пропадают по утрам.
От этой мысли по спине пробежал нехороший холодок.
Если она мертва, то зачем ей каждую ночь снится один и тот же кошмар, как ее запирают в зеркальном отражении? Это персональный ад такой?
Чтобы отвлечься от дурных мыслей, она спросила сидящую рядом Снежану:
– Что за пламя, о котором ты говорила?
Та вздрогнула, отвлеклась от Семена с сестрой, посмотрела на Дану своими ледяными глазами и ответила:
– Когда я была бесплотным приведением, то научилась видеть в людях внутренний огонь. Знаешь, часто говорят, что кто-то силен духом, а кто-то слаб. Вот я с тех пор ощущаю это в виде пламени в чужих глазах. Тот, кто устал и от жизни ничего особо не хочет, кроме как пожрать, да поспать – у него огня вообще нет. У того, кто жаждет изменить весь мир – наоборот, бушует просто.
Семен невольно услышал их разговор и подошел ближе. Снежана продолжила:
– В этом мире у большинства взрослых пламени почти нет, за редкими исключениями в виде Эрлика, мастера, да ведьмы твоей. Видимо сюда попадают только те, кто от жизни уже ничего не хотел. Неприкаянные, как Алекс сказал. У детей, которые уже здесь родились, часто бывает иначе – вон у Ханки все нормально с внутренним огнем. Ну и у Алекса… было. Детям еще не все равно, но этот испорченный город и их тоже рано или поздно тушит.
– Почему испорченный?
– Потому что его искалечили и залечиться не дают. Мне кажется, что башня с каждым слоем пытается вырастить что-то правильное, но люди каждый раз все портят.
– Да ты о чем вообще?
– Мне проще показать. Пойдем? – заговорщески подмигнула Снежана.
– Погоди… про пламя, – неожиданно произнес Семен, – а мне его можно научиться видеть?
Снежана растерялась:
– Я не знаю. Наверное можно, я же научилась. Только вот мой рецепт тебе вряд ли подойдет. Я не знаю, как этому учить.
– Как ты это видишь? Мне кажется, что я тоже что-то такое почувствовал в Юлькиных глазах.
– Да просто взгляд стал осмысленным, – ухмыльнулась Дана, столкнулась глазами с его сестрой и добавила, – прости Юль.
– Нет… что-то такое… иное, – Семен замахал руками в воздухе, подбирая нужное слово.
– Давай выйдем на улицу, – сказала Снежана.
Дана последовала за ними.
– Вон видишь парень идет. Помощник фонарщика: масло для лампад разливает в лавке, – Снежана показала на щуплого юношу с большой канистрой в руках, – Эй, Сигурд! Продашь мне масло? – окликнула она его.
Паренек, не торопясь, стараясь ступать как можно более важно, подошел к ним.
– Тебе сколько и что дашь взамен? – равнодушно спросил он.
Вместо ответа Снежана посмотрела на Семена:
– Вот у него пламени нет. Вообще. Видишь?
Семен вперился в юношу так, что тот смутился.
– Какое пламя? Пламя мне не надо. Масло загорится, – пробормотал тот.
– Не вижу, – выдохнул Семен, – чувствую! Холод, как от Юльки был.
Он порывисто взял парня за руку прежде, чем тот успел сообразить, что происходит.
Дана, как ни старалась, не могла заметить разницы между взглядом этого местного и того же Семена. Ну да, видно, что парню все пофиг и ничего от жизни не надо. Зачем тут выдумывать какое-то пламя? Это любая девчонка за пять секунд в мужчине распознает. С кем можно мутить, а с кем только плесенью покроешься. Такие как этот – для уродин, на которых никто больше и не взглянет. С ним вся жизнь потом будет —только пожрать, да тюленить на диване после работы.
Парень наконец выдернул руку из ладони Семена и, опасливо оглядываясь, спешно пошел прочь.
– Надо же! У тебя получилось! – восторженно прошептала Снежана.
– Да, я тоже почувствовал: он согрелся, – растерянно произнес Семен, глядя вслед уходящему юноше.
– Что получилось то? – не выдержала Дана.
– Он зажег огонь его души. Раздул из угольков. Как раньше мог нагревать предметы, теперь так же зажигает души, представляешь?! – широко и счастливо улыбаясь ответила Снежана.
– Мне просто захотелось сделать как с Юлькой: согреть внутри, – словно оправдываясь, произнес Семен.
– Да супер же! Обалдеть! – воскликнула Снежана и неожиданно обняла Семена, – значит работает!
– Что работает? – опять спросила Дана.
– Лабрис. Я не была уверена, но теперь точно знаю. Он трансформирует ваши способности во что-то новое. Вот у Семена смотри, какая фантастика получилась!
Дане показалось, что ее разыгрывают. Никаких внешних изменений в удаляющемся парне она не видела.
– Ладно, а мне то ты чего хотела показать? – нетерпеливо спросила она. Ее эта тема с лабиринтом ужасно раздражала. Дана его почему-то побаивалась, но и то, что к другим их дар вернулся, пусть и в странном виде, ее тоже не радовало: она то до сих пор ничего не могла. Дана уже начала скучать по своим копиям.
– Да, пойдем, – бодро сказала Снежана и кивнула Семену. – Мы прогуляемся ненадолго. Ты иди в дом. Потом поговорим.
– А вы куда? – подозрительно спросил он, – далеко?
– Да.
– Может проводить? А то и Алекс предупреждал, что девушкам одним ходить не стоит, да и на тебя уже нападали…
– Не думаю, что кочевники скоро сунутся. Мне кажется, я им надолго отбила охоту невест похищать, – ухмыльнулась Снежана и потянула Дану за рукав.
– Куда мы идем? – спросила Дана через пару минут.
– К Лабрису.
– Э! Я внутрь не полезу!
– Мы идем не в него, не волнуйся. Залезем на крышу. Это ничем тебе не грозит, если только высоты не боишься.
– Крыши я люблю, – довольно хмыкнула Дана, – помню как-то забрались в МГУ на крышу общаги гэзэ… – но тут же запнулась. Вспоминать предыдущую жизнь было болезненно. Неведомая ностальгия сжала сердце, словно она простилась с Москвой навсегда. Мозг это еще не понимал и не принимал, а сердце уже чуяло все правильно.
Прямая улица, широким проспектом пересекающая петляющие закоулки города быстро вывела их к мосту.
Пройдя мимо входа в Лабрис, они обошли строение сбоку, и Снежана указала Дане на веревочную лестницу, ведущую на плато над лабиринтом.
Через несколько минут они обе уже стояли наверху.
– Ну и что ты хотела показать? – оглядываясь спросила Дана.
Снежана почему-то напряженно всматривалась в вытоптанную на краю траву.
– Посмотри на город, – отозвалась она, не отрывая взгляда от земли.
– Ну смотрю, и что? – раздраженно спросила Дана, взглянув на многочисленные крыши.
– Вообрази, что смотришь совсем сверху. Попытайся представить план города. Ничего не напоминает?
Дана посмотрела на ведущие по кругу переулки. Если бы не широкие центральные улицы, то путь из одного конца на другой постоянно петлял, то взад, то вперед…
И тут она вспомнила, где видела такой же странный узор. Присмотрелась еще раз. Все маленькие улицы начинались от моста, разбегаясь на четыре стороны и поворачивая то в одну, то в другую сторону, охватывали его сужающейся спиралью как руки. Или как она там сказала в подвале? Рисунок матки?
– Это же чертов лабиринт! – воскликнула она.
– Был бы, если бы не прорубленный уродливый проспект поперек, да мелкие искусственные проходы между улицами.
Теперь Дана тоже видела, что одна из столь удобных широких улиц, разбивающих городок на четыре сектора, смотрится инородно.
– То есть весь город – это большой Лабрис?
– Сейчас это уродливое отражение. Подозреваю, что так на каждом слое. Ханка сказала, что бывала на минус пятом у отца. Там юрты кочевников тоже возникают похожим узором, но только их тут же переставляют как удобнее. Тут каменные дома, их не сдвинешь, поэтому горожане просто ломают выросшие на центральном проходе здания. По мнению жителей это как прополка сорняков. Город всегда выращивает новый дом в другом месте. Вон, видишь, гора обломков на окраине? Монах как раз оттуда таскает куски для своего храма.
Справа у реки действительно было нечто напоминающее строительную свалку.
– Но кто это делает и зачем?
– Ну ты же Лабриса боишься. Ты не одинока. Кто-то не позволяет городу превратиться в лабиринт, еще кто-то повесил лестницу сюда, чтобы иметь возможность спуститься прямо в центр Лабриса, не проходя его.
Снежана сделала паузу.
– Мне вообще кажется, что следующий слой нарастает не тогда, когда меняется уклад цивилизации, как считал Алекс, а когда башня отчаивается построить лабиринт на этом уровне и решает начать все с начала на следующем.
Дана еще раз взглянула на город сверху:
– Такое ощущение как будто здесь играют две партии, – сказала она. – Одна на стороне твоего Лабриса, а вторая ему активно противостоит.
– В точку! – кивнула Снежана. – К сожалению, я понятия не имею кто стоит на другой стороне, но знаешь… мне бы очень не хотелось однажды увидеть там тебя.
– Я не вообще не люблю игры, в которых не знаю ни игроков, ни их цели, ни, тем более, чего я сама хочу и могу получить. Может хоть ты подскажешь: почему ты так топишь за Лабрис и чего добиваешься? Начистоту только.
Снежана опустила глаза, рассматривая носки своих кроссовок, словно пытаясь разглядеть в узоре шнурков что-то новое. Спустя некоторое время ответила:
– Ты знаешь… люди стали людьми не тогда, когда научились привязывать камень к палке и бить этим топором по головам, а когда стали сопереживать другому и ставить его интересы наравне со своими. Когда в них появилось то, что называется человечностью. Этим и занимается Лабрис: находит в тебе человека и заставляет сразиться с внутренним животным. В нас всех существуют сразу оба начала: человеческое и животное. Когда-то они мирно уживаются, когда-то сталкиваются. Вот считай, что Лабрис сначала отделяет одно от другого, а потом сводит на ринге человека против его же злости, эгоизма, страхов, инстинктов, что велят отнять, урвать, наслаждаться властью и так далее. Заставляет побороть все то, что осталось нам от обезьяны. Тот, кто прошел лабиринт, победил животного и выжил, превращается в настоящего человека. В его душе главной становится человечность.
– Не слишком ли же смело, по поводу настоящего человека. А остальные тогда кто – недолюди? Это же фашизм какой-то.
– Нет, они просто не такие… сверкающие. Представь себе алмаз. Пока он лежит в земле, то просто мутноватый камешек и только будучи ограненным он начинает сиять. Драгоценный бриллиант есть в каждом из нас. Кто-то гранит себя сам. Моя подруга на Земле куда более человечна, чем я, а в Лабрисе не была. Более того, она и провела меня по нему когда-то, хотя видела его впервые. Только сейчас я понимаю какой это талант. Кому-то нужно пройти лабиринт, чтобы выйти оттуда настоящим бриллиантом. Человек обретает ценность не за счет славы и богатства, а если позволяет себе жить ради других и его существование делает людей и весь мир лучше. Так вот, Лабрис сначала учит тебя быть самой собой, настоящей, без всей налепленной обществом шелухи, помогает стать сильной и независимой, не оглядываться на остальных при принятии решений. Потом ты сама начинаешь оглядываться на других, помогая им и протягивая руку. С позиции сильного, который может позволить себе быть добрым и заботливым и жить не только для себя, но для всего мира. Это я, кстати, только попав сюда вместе с вами поняла. Наверное, для того меня и отправили… Другие до этого сами доходят, а я дура. Меня нужно было второй раз в Лабрис зашвырнуть.
Снежана тяжело вздохнула и задумалась.
– То есть ты хочешь сказать, что здесь классическое банальное противостояние светлых и темных? Первые добренькие, нищие, и одеты в рубище, но зато такие правильные и всем помогают задарма, а вторые – злые эгоисты, думающие только о себе. Не сомневаюсь, что богатые и красивые, как положено темной стороне. Занятный выбор, – усмехнулась Дана. – Только учти, что мне ситхи всегда нравились больше джедаев.
Снежана улыбнулась:
– Жалко ты не видела ту, кто нас сюда послал. Ее не назовешь, ни добренькой, ни нищей. И уж тем более сложно вообразить кого-то красивее. Тот, кто думает о других, не должен переставать думать о себе. Более того, это противопоказано. Как ты можешь учить душевному равновесию, если сам в депрессии и страдаешь от того, что ты беден, презираем и так далее? Нет. Стань самодостаточной и счастливой личностью, тогда тебя и слушать будут. Ограни сначала себя, превратись в совершенный бриллиант и только потом помоги другим. Мне до этого еще далеко, сама знаю. Вот богиня, что нас всех собрала – она такая, да. Смотришь на нее и сомнений не возникает кто тут идеал и нужно ли ее слушать.
– Ну понятно, ты свою сторону разрекламировала хорошо. А кто играет против? – допытывалась Дана.
Снежана тяжело вздохнула:
– Я не знаю. Так и не поняла. Может это кто-то один, а может их много, и они никак между собой не связаны. Весь город опутан тьмой, но имеет ли она отношение к происходящим событиям, и она ли разрушает проходы Лабриса в городе —пока сказать не могу.
– Или не хочешь. Зато Илья, похоже, все понял, – самодовольно заявила Дана.
– Он ищет убийцу Алекса. Почему ты думаешь, что это тот же человек, что играет против нас и Лабриса? Может у преступника были другие причины и ко тьме он отношения не имеет. Тут свои дворцовые интриги, для которых мы послужили катализатором, но не факт, что они нас напрямую затрагивают.
– И, все-таки, ты не ответила: для чего ты здесь? Зачем во все это ввязалась? Тут же опасно. У тебя то какая выгода?
– Я ответила. Ты не услышала, – вздохнула Снежана, – Пойдем вниз.
Она первая начала спускаться по лестнице.
Дана несколько секунд смотрела на нее сверху, нервно притаптывая ногой, но потом раздраженно покачала головой и тоже начала спускаться.
Когда они пересекли мост и пошли по пустынной окраине города, Дана все-таки спросила:
– А с чем придется сражаться в Лабрисе мне? Там меня реально монстр ждет?
– Там тебя ждет твой самый большой страх. То, в чем ты боишься признаться самой себе. Или то, за что себя внутренне презираешь. Меня, например, там настигло понимание пустоты и никчемности прожитой жизни. Все потому, что я с одной стороны слишком жалела себя и была страшной эгоисткой, а с другой, постоянно оглядывалась на других, стремясь понять какой мне надо быть, чтобы всем нравиться. Я не знаю, чего боишься ты, но, когда ты рядом с Лабрисом, он шлет подсказки во снах. Готовит тебя к испытанию. Дин заранее видел свой камень в ночных кошмарах.
Дана содрогнулась, вспомнив то, что снилось ей.
– Тогда я туда не полезу. Я точно проиграю. Видела во сне.
– Знала бы ты сколько раз я погибала в таких пророческих снах! Однако вот, стою рядом с тобой. Но как хочешь. Я тебя туда и не тащу, заметь. Здесь нужно самому ощутить потребность. Попасть туда – это привилегия, а не необходимость… ой.
Снежана вздрогнула, зашипела от боли и зашарила рукой по спине:
– Пчела или муха укусила, – пояснила она.
Дана почувствовала укол в плечо, хлопнула со всей силы, чтобы прибить кусачую муху, но ладонь ударилась о что-то твердое, а плечо взорвалось болью. Она выдернула странную стальную трубочку с иглой на конце и непонимающе уставилась на нее.
Рядом медленно осела на землю Снежана. Она пару секунд еще пыталась подняться, шаря непослушными руками по мостовой, а потом затихла.
Дана растеряно оглянулась: вокруг не было ни души.
Мир неожиданно закружился, дорога подпрыгнула и пребольно ударила камнем по скуле. Слабость стремительно растекалась по телу и пошевелиться стало очень сложно.
«Я что, умираю?» – было последней мыслью, которую она успела осознать.