Илья
Илья стоял перед пятью входами в Лабрис и рассматривал картинки. Интуиция молчала, как партизан на допросе – куда идти он совершенно не понимал. Он обернулся на бледную Надежду. Та, ошарашенная недавними событиями, все еще невидящим взором смотрела перед собой.
– Хорош, вернись в реальность. У тебя еще впереди целая вечность во всем разобраться, а у меня времени нет, – с усмешкой произнес он. Надя вздрогнула и посмотрела на него с немым вопросом.
– Предполагается, что ты должна показать мне дорогу, – пояснил он.
– Да? Только мне как-то забыли рассказать, как это делается, – огрызнулась она в ответ.
– Ну свою то ты как-то тогда тайком от нас нашла, – терпеливо и спокойно ответил Илья.
– Не знаю… меня как тянуло что-то. А еще картинка была…
– Какая?
– Вот эта, – Надя показала на изображение человека с головой птицы и с порталом в руке.
– А сейчас куда-то тянет?
Надя задумалась.
Илья начал нервно притоптывать ногой:
– Надо было остальных спросить какими коридорами шли они и просто методом исключения определить свой. Остался же только я и Дана? Вероятность хотя бы одна вторая была бы.
– Если бы я была тобой, то… – Надя помедлила и пошарила в воздухе рукой, – туда, – и показала на прямой центральный проход.
Илья фыркнул:
– Офигенный выбор. Я в прошлый раз по нему и поперся, и вышло неправильно.
– Другого подсказать не могу. Может все-таки направление имеет значение? – пожала плечами Надя, – или время.
Илья присмотрелся к картинке рядом с проходом.
– Тут тоже бог Тот нарисован, как и у твоего. Только на этот раз он вместе с Сиа. Это его спутница… – он запнулся.
– Ну и? Чего ты тогда ждешь? По-моему, точнее ситуацию передать нельзя. Объяснили так просто, чтобы любой идиот понял. – усмехнулась Надя, – Кстати откуда ты все их имена знаешь?
– Я вообще мифологией увлекался, – рассеяно ответил Илья, всматриваясь в темноту лабиринта.
– Ты фонарик то взял? – скептически спросила Надя.
– Нет. Откуда? Брелок у Семена сел. Но я предусмотрительный: свечку одолжил у женщины, с которой живу.
– Свечку! – фыркнула она, – Держи, Альфонс, – она достала из рюкзака и протянула свой мощный фонарь.
– И ты все это время молчала?!
– Смешно, – улыбнулась она, – иногда все-таки стоит разобраться в воспоминаниях в своей голове, правда ведь?
Илья натянуто улыбнулся, повернулся к проходу и включил свет. Тоннель осветился на много метров вперед, но дальше луч терялся во тьме.
– Странно, с таким прожектором я точно должен был до центра добить, – пробормотал он и сделал первый шаг. Услышав, что Надя пошла за ним, обернулся и добавил, – стой здесь.
– Вот уж хрен. Даже наше белобрысое чудо говорило, что женщина должна здесь сопровождать мужчину. Иначе тот, в силу скупости своего ума, заблудится и потеряется, – ехидно ответила Надя.
– Только в центр за мной не ходи. Судя по тому, что случилось с Семеном и Дином, там опасно, – буркнул он и пошел прямо.
«Разобраться в себе» – с обидой подумал он, – «легко сказать».
– Судя по истории Семена, без женщины в центре тебе тоже делать нечего, – опять возразила Надя.
Боже, что у нее за характер! Но, наверное, этим она ему и нравилась. И с каждым днем все больше и больше.
Еще неделю назад Илья был уверен, что находится в полной гармонии с собой. Жил один в свое удовольствие, ни в чем не испытывая нужды. Он забрался по пирамиде Маслоу на самый верх, уселся на вершину и плотно там обосновался: читал литературу по мифам, иногда писал анонимные философские посты, с удовольствием наблюдая сколько лайков они собирают и какие бурные споры вызывают. Играл в шахматы и наслаждался одиночеством. Разве что аристократический онегинский сплин его иногда беспокоил, особенно в дождливые дни.
За последние дни все изменилось. Во-первых, у него откуда-то возникли друзья. И нельзя сказать, что они в нем сильно нуждались, но все равно были рядом, и, что странно, он, похоже, был рад этому. И, страшно подумать, иногда сам нуждался в них.
Потом эти дети… после того, как Илья вылечил первых, то в душе появилось странное ощущение. Его было сложно сформулировать, но впервые он оказался нужен кому-то по-хорошему.
Раньше Илья с пренебрежением относился к тем, кто старался подмазаться лестью, ибо понимал, что все это делается исключительно из-за денег, а точнее ощущения богатства и успеха, которые от Ильи исходили как аромат от цветущей в ночи белой лилии.
Сейчас было все иначе. Илья что-то сделал сам, по своей воле, и от этого ощутил такой поток светлой лучистой и греющей благодарности, что потерялся, утонул в этом чувстве и только тогда понял, насколько замерзал до этого. Он как Кай, в сердце которого, оказывается, засел кусочек злого зеркала, а он совершенно этого не осознавал, и считал окружающий его холодный дворец нормой. А тут через ледяные стены пробились теплые весенние лучи, осветили тающие стены, и Илья ужаснулся.
Самой поразительной переменой была Надя. Та, что сейчас идет позади шаг в шаг и, кажется, даже дышит с ним синхронно. Она вроде даже ничего и не сделала, но каким-то непостижимым образом выдернула осколок из сердца и теперь с каждой минутой Илья с удивлением открывал нового себя. Он не понимал, что такого было в этой девушке, но рядом с ней возникало теплое ощущение чего-то родного, знакомого вроде уже сотню лет, но потерянного когда-то в детстве и вот только сейчас обретенного вновь.
Впервые у него было ради кого жить… и бороться. Не для себя, а именно для других. Ради Нади, остальных четверых друзей, детей, которым он не успел еще вернуть память, их родителей, что расцветали на глазах, глядя как разум возвращается их чаду. И, надо было признаться, это было чертовски приятно. Наверное, в последние пару дней он впервые приблизился к тому, что можно было назвать счастьем.
Тьма впереди почему-то не отступала под лучом фонаря, а висела, как плотная завеса. Илья подошел вплотную и остановился. Теперь преграда была всего в шаге от его лица. Непроницаемо-черная, настолько, что даже не поймешь из чего сделана.
Но он же в любом случае должен пройти до конца.
Илья протянул руку и наткнулся на ощущение холодного тумана, знакомого по ночным кошмарам. Пелена не пропускала свет, но если нажать с усилием, то сквозь нее можно было пройти.
Он выставил вперед руку, продавливая черную мембрану, сделал два шага вперед и оказался в центре Лабриса.
Тут же обернулся и крикнул Наде изо всех сил:
– Беги!
Семен
Юльку отправили спать в ее комнату. Она еще не совсем пришла в себя и все еще была ошарашена произошедшим, так что уснула сразу же и накрепко.
Семен подоткнул ей одеяло, как делал это каждый вечер в прошлой жизни, и вышел в гостиную-кухню. Ханка стояла у окна и грустно смотрела на улицу. Когда он подошел, она не повернулась, и Семен аккуратно обнял ее за плечи.
–Нам надо поговорить, – сказала она серьезно и, как ему показалось, несколько смущенно.
Обычно эти слова в устах девушки ничего хорошего не предвещали, насколько он слышал из разных мемов и анекдотов.
– Если ты про то, что Юлька теперь живет с нами… – начал было он, но Ханка, не поворачиваясь, положила свою руку на его ладонь и прервала:
– Нет, что ты. Это так и надо. Это же правильно, чтобы все вместе. Я совсем про другое. Мне нужно тебе признаться кое в чем.
В этот момент входная дверь резко распахнулась и в комнате сразу стало тесно от двух здоровенных монгольских воинов в доспехах. Правую руку оба держали на рукояти кривых мечей.
Семен вскочил, быстро огляделся и схватил со стола хлебный нож.
В этот момент в комнату вошел невысокий пожилой бородатый монгол в мехах, обильно увешанных золотом.
Никто из нежданных гостей пока не проявлял агрессии, поэтому Семен застыл в боевой стойке, выставив перед собой нож.
– Как вижу, ты в итоге все-таки выбрала себе воина, а не книгочтея, – прищурив глаза неторопливо и спокойно произнес пожилой мужчина и удовлетворенно улыбнулся, – молока то с дороги нальешь?
– Семен… все в порядке… – тихо сказала Ханка.
– Кто это? – не отворачиваясь от гостей спросил он, медленно опуская нож.
– Ханка это не имя. Это прозвище, которое стало родным. Это мой отец, – тихо сказала она, – познакомься. Перед тобой Чингисхан.
– Что-то ты дочь, забыла все хорошие манеры, – усмехнулся пожилой монгол. – Видано ли, безусому юноше старика первым представлять?
– Прости пап, – это Семен. Мой… – она замялась.
– Да знамо, что твой, – Чингисхан расхохотался, прошел к столу и тяжело опустился на лавку. После чего сделал знак рукой телохранителям и те тут же удалились. Судя по звону доспехов, те встали снаружи по обеим сторонам входной двери.
– Ну что, давай поговорим, Семен, – седой монгол с прищуром посмотрел на парня.
Семен уже давно положил нож на стол, но присесть на лавку пока не решался.
– Да садись ты, – понимающе прихлопнул широкой мускулистой ладонью по столу Чингисхан, – я рад, что дочь выбрала не книжного червя, каким был ее брат, да пребудет его душа в лучшем из миров, а воина. Времена трудные, и защита ей понадобиться. Да и мне так спокойнее.
Семен наконец взглянул на Ханку. Та, закусив нижнюю губу, все это время виновато смотрела на него:
– Я как раз хотела тебе сказать…
Он кивнул одними глазами, дескать, ничего страшного. Не обман это никакой и стесняться тут нечего. Брат погиб, и она позвала отца. Все логично. И кому воронов слала теперь тоже ясно.
– Времена говорю, странные и трудные грядут, – прервал их молчаливый диалог отец. – Мастер наш, хитрый старый лис, все вовремя почуял, подставил вместо себя двойника. Я уже тогда неладное заподозрил, но не понял, старый дурак, как далеко все зашло. Алекса твоего не сберег. Не предвидел. Последней каплей стали эти ублюдки, предатели из моих воинов, что за какие-то неведомые обещания хотели похитить и убить одну из вас.
– Так это твои люди были? – нахмурилась Ханка.
– О, какая их ждала встреча после твоего второго ворона. Мой палач уж бы развернулся. Да только сгинули они без следа. Не вернулись. Тому, кто их послал, лишние свидетели оказались не нужны. Эта тварь знала, что я все кишки из них вытяну, но достану имя того, ради кого они меня предали, – Чингисхан стукнул тяжелым кулаком по столу. – И тогда, видит великий Тенгир, я явился бы по его черную душу. Или ее.
Он замолчал и в комнате повисла тишина. Было слышно только как потрескивают дрова в печи.
– Алекса я не сберег, но тебя, дочь, защищу. С Мастером я договорился. Поживешь у меня пока. Там тебя никто не тронет.
Ханка вспыхнула румянцем на щеках, метнула на отца возмущенный взгляд.
– Вот еще! Меня и здесь никто не тронет.!
– Алекс тоже так считал. Тут творятся непонятные темные дела, и все крутится вокруг тебя и твоих новых друзей. Так что не перечь мне, дочь. Ты осталась одна, и я забираю тебя в свой стан.
– Не одна, – тихо прошептала она.
– Ах да, – Семен твой тоже может пойти с нами…
– Это туда, где убийц нанимают чтобы здесь непотребства творить, так как из местных желающих не нашлось? – тихо спросил Семен, сжав кулаки. – Это там безопаснее будет?
– Да как ты смеешь усомниться в моих людях?! – побагровел Чингисхан.
– Это вы в них сомневаетесь, иначе бы так не рассердились сейчас, – спокойно ответил Семен.
Хан сверлил его взглядом пару секунд. Семен чувствовал какая в том ярость бурлит. Ощущение было такое же, как в Лабрисе, когда двойник метал в него струи огня. Он осторожно мысленно потянул пламя ярости из души отца Ханки, впитал в себя и растворил.
Чингисхан глубоко вздохнул и неодобрительно покачал головой.
– Вся в меня! Я такой же в молодости был. Упрямая, смелая и своенравная. Тяжело тебе с ней будет, Семен. Может ты и прав. Мужчина должен брать ответственность, но и отвечать за свои поступки тоже. Значит обещаешь, что с ее головы ни один волос не упадет, да? Имей в виду – случиться что с дочерью моей, пожалеешь, что родился, – сказал он это незлобно, просто сообщил как факт.
– Случится что с ней, мне и жить незачем будет, – тихо ответил Семен.
Хан помолчал несколько секунд, глядя в окно.
– Много у меня детей было. На той стороне. Сыновья, внуки. Даже правнука видел. Но тут – все иначе. Когда устал я от жизни земной, явилась ко мне Умай – великая мать – и позвала сюда. Говорит, сделал на земле все что мог. Ждет тебя мир загробный и враг великий. Шел я умирать и сражаться, а вышло наоборот… сначала народ на новом слое расселить, да обустроить надо, потом с посольством на высшие слои съездить, отношения наладить… там и встретил вот мать ее, и в душе опять весна расцвела. Она упрямая была, еще хуже меня. Вместе мы жить никак не могли. Мне как народ свой бросить? А она из города уезжать в юрту не хотела. Но и порознь тоже не могли. Так и бегал со слоя на слой как юнец какой. Поэтому Ханка для меня особенная. Плод последней весны моей души. Я, на свою беду, бессмертен теперь. Когда-нибудь и ее переживу, но пока она для меня последний осколок весны, тепла, лета, да и вообще жизни. Береги ее, Семен. Пуще себя самого береги. Хотя по глазам вижу, что ты и так будешь.