Сверху капало. Мокли волосы. Перекрикивались, будто дождь вовсе не служил им помехой, в лесу птицы.
Марика апатично смотрела на карту и прихлебывала из котелка кофе – слишком горький на ее вкус.
Сколько осталось до пилона? Измерила глазами расстояние, что уже прошла, и то, которое осталось пройти; выходило, что не очень долго. Если вообще никуда не сворачивать (подумаешь, опять появились новые символы – к черту бы их), то всего пара дней пути. А если поднажать, то и того короче.
Она огляделась. Хвойные иголки в некоторых местах плавали в лужах.
Мда. Поднажать сегодня будет сложно.
Сапоги промокли уже через несколько минут – превратились в хлюпающие чавкающие болотца. К лицу липла морось, шаги давались безрадостно, тропинка петляла.
Арви бежал позади, его шерсть слиплась заостренными клоками и напоминала мех мокрой плюшевой игрушки.
Марика изредка сверялась с картой и тяжело, как-то тучно размышляла обо всем подряд.
О том, что будет, когда она вернется в квартиру – почувствует ли себя одиноко или же обрадуется? Сразу ли выйдет на работу? Завалит ли Альберт новыми проектами, или же придется корпеть над старыми? Что сделать, куда сходить, кому позвонить… Или, может, не звонить никому еще несколько дней? Тишина, говорят, помогает разобраться в мыслях.
Размышления не касались лишь одного – семечек и тех желаний, которые она собиралась загадать в конце пути. Дойдет – и будет видно. Раньше было проще, была цельная картина, аккуратно сложенная мозаика из кубиков, а теперь, как если бы удерживающую их рамку повело от землетрясения, кубики рассыпались по полу и валялись там беспорядочной кучей. Ни целостности, ни определенности, ни былого азарта. Дойти бы, и уже хорошо.
Да, вчерашняя долина сильно выбила из колеи, и Марика шла вперед, напоминая себе выжатую и вновь набухшую от дождевых капель тряпку.
Это место точно не было обозначено на карте.
Ни символом, ни словом, вообще ничем.
Она вышла к нему час спустя, когда дождь кончился, и теперь стояла, недоуменно глядя на ровную восьмиугольную плиту, врытую в землю посреди очередной опушки.
Деревья здесь расступались, образовывая ровный, почти идеальный круг, как раз пригодный для того, чтобы посреди него уместилась эта самая плита и четыре каменных парапета, на каждом из которых лежала раскрытая каменная книга.
Марика осторожно приблизилась к одной из них, стряхнула с серых пыльных страниц паутину и хвойные иголки и попыталась прочитать надписи. Тщетно. Слова разобрать не удавалось: затейливые значки и вязь, и ни одной знакомой буквы.
Под каждой книгой, утопленной в камень, находился отпечаток пятипалой ладони. Приложить туда свою она не решилась. Мало ли что случится?
Долго ходила вокруг, смотрела на древние книги, пыталась разгадать значение.
Почему она вышла сюда – очередной ребус? Загадка, которую стоило зачем-то решить? Но как решить, если не можешь ничего прочесть?
Над поляной застыла странная атмосфера умиротворения, далекого нездешнего покоя, струившегося с самого неба. Книги, как она заметила, отличались еще и изображенным вверху левой страницы рисунком: цветком Лотоса, символом Ветра (такой однажды показало Лао), звездочкой и расправленными крыльями.
Странное сочетание.
Какое-то время Марика сидела на краю плиты, пытаясь понять: что она должна здесь сделать и должна ли?
Не покидало ощущение, что она наткнулась на очередной источник. Погасший. Или, скорее, неактивированный. Наверное, если что-то сделать правильно, он активируется: засияет и раскроет свои тайны, – но разум, сколько она ни напрягала мыслительный процесс, так и не выдал ни единой зацепки.
Пусто.
Тогда она поднялась, в последний раз окинула поляну задумчивым и несколько разочарованным взглядом и зашагала дальше.
Кот тут же прекратил вылизывать мокрую шерсть и засеменил следом.
Настроение не поменялось и к вечеру. Марика пыталась взбодриться и песнями, и мыслями о хорошем, и найти что-то прекрасное в пейзаже, но стрелка с отметки «мне плохо, грустно и одиноко» так и не переползла в режим «мне уже нормально».
День, прошедший ровным счетом безо всяких приключений, близился к вечеру: ни встреч, ни новых загадок, ни испытаний. Зарядивший после обеда дождь продолжал тоскливо истекать из прохудившихся, словно ржавые трубы, низко висящих облаков.
Костер бы. И стоянку, чтобы просушить одежду, да негде. Надо было попросить у Майкла спички, хотя много ли она сумела бы наколдовать с отсыревшими дровами и без бумаги? Вот незадача – куда ни сунься, сплошное разочарование.
Марика в сотый раз за прошедшие несколько часов вздохнула, посмотрела на клубящееся серое небо, затем стерла капли со щек ладонями и отправилась по сырой траве вниз с холма, надеясь, что в очередном леске сможет отыскать более-менее сухое место для стоянки.
Во второй раз накрыла волна сожаления о том, что в Лао не встроено радио.
Он давно не водил машину.
Нет, инстинкты работали – руки и ноги помнили, что надо делать, профессиональные навыки, казалось бы, сохранились, но он стал забывать…
Долго принюхивался к городскому воздуху: морщился от запаха асфальта и бензина, с сожалением смотрел на лизалии, ютящиеся на горке земли, вываленной в клумбу, – как же им тесно в полуметровом пространстве – провожал взглядом встревоженные лица спешащих куда-то прохожих.
Да, в этом месте сложно быть иным. Думать о высшем среди небоскребов, любоваться небом с бетонных этажей, желать просвещения, бегая по улицам среди многолюдной и безликой толпы.
Поэтому он и ушел. Плавно и естественно съехал и влился в жизнь на Магии, а теперь без устали благодарил судьбу за то, что ему позволили.
А ведь когда-то был таким же. Тоже желал добиваться непонятных ему самому теперь целей, с радостью набивал карманы деньгами, воевал, дрался, с холодным упоением пользовался оружием. Ходил на тренировки, курсы, пил в барах, тосковал о чем-то несбыточном по ночам.
Спохватившись, что задумался, Майкл качнул головой – вышел из транса – и открыл водительскую дверцу черного джипа, припаркованного в самом конце тупичка на Биссонет, сел за руль и пристегнулся. Захлопнул дверцу. Завел мотор – сиденья задрожали.
А разворачиваясь, приметил стоящий у другой стороны дороги сияющий на солнце краской темно-вишневый седан.
Ее или не ее?
Сам не зная чему, улыбнулся и вывернул на дорогу.
Анна напомнила ему цветочный и парфюмерный магазин – два в одном. Протянула руки, прижалась, обдала густым запахом духов и оставила след розовой помады на щеке; при гостях в губы не решилась – этикет.
Он улыбнулся, поприветствовал ее и прошел через дом туда, где собрались остальные, – на расположенную перед бассейном и украшенную вазонами с цветами и лентами лужайку. Со скрытой тоской оглядел разряженных кто во что горазд людей, толпившихся кучками от трех до шести человек, ухватил краем глаза струнный оркестр под навесом, приготовленные длинные столы и даже игровую площадку для взрослых.
Да, действо будет бурным и для него утомительным. Придется потерпеть. Что ж, не в первый раз и не в последний.
Майкл подошел к открытому буфету, выбрал у стола со спиртным стакан с бренди – один можно, к ночи выветрится, чтобы вести машину обратно – и, стараясь быть незамеченным, стал протискиваться через гостей к дальнему, затененному деревьями углу лужайки.
Здесь, на собственном Уровне, где должен бы жить, он чувствовал себя бо́льшим чужаком, нежели в лесу. Зажатый между грузной дамой с глубоким вырезом на платье и тощим длинным мужчиной с усиками, Майкл, чтобы не заговаривать с людьми напротив, прикинулся увлеченным содержимым своей тарелки. Вокруг хохотали, громко переговаривались, стучали вилками, ели (кто ел, а кто и жрал) и беспрерывно пили. Вливали во рты шампанское, ликеры, коньяки, пиво или виски. И иногда запивали все это соком.
Он гонял по тарелке кусок какой-то скользкой рыбы, поданной в качестве закуски, и думал о том, почему Анна не выделила ему место ближе с собой. Наказывала за длительные отсутствия? Капризничала? Или (реши он спросить) объяснила бы это необходимостью находиться отдельно от гостей, чтобы иметь возможность вставать с места и отдавать распоряжения официантам?
Он не знал. Да и не хотел знать. Сидел там, где сидел, и тяготился: ощущал, как внутри медленно копятся забывшиеся уже чувства – тугое недоброе негодование и агрессия. Пока еще в зародыше, в искре, но уже горячие, как уголек.
Майкл слишком давно не принуждал себя к тому, чего не хотел, а тут поступился правилами. И теперь, вместо того чтобы ловить взгляды именинницы и хозяйки, которая, возможно, на него и не смотрела, думал о том, что сегодня Марика, похоже, останется без костра.
Как прошел ее день? Оклемалась ли после Долины?
Начали дарить подарки.
Этот диалог случился ближе к полуночи у одного из фонтанов, куда вела от бассейна мраморная лестница. Наверху гулко и шумно, а здесь тихо и спокойно. Уже после застолья, после череды бесконечных тостов, где каждый красиво, но неискренне чего-то желал, после передачи презентов – подчеркнуто прозрачных коробок, чтобы каждый мог увидеть, что находится внутри, либо наглухо запечатанных конвертов, чтобы никто ничего не разглядел. А заодно и без подписей, чтобы, если внутри окажется мало, не узнать дарителя.
Как лицемерно.
Закончились нудные посиделки над тарелками, хаотичное блуждание вдоль лужайки и даже странные игры, в которых пьяная толпа приняла участие с удовольствием: гости косо качались на одной ноге, держались за пиджаки, галстуки и юбки, стараясь не упасть, блестели пьяными незрячими глазами и улыбались желтыми зубами и размазанной помадой.
Кучка идиотов.
Наверное, ему тоже следовало поработать над гордыней. На Магии казалось, что ее уже нет, а тут вдруг проявилась. В виде надменности и нетерпимости, в виде откровенного отвращения.