Эмили со скрытой грустью оглядела огромную богато уставленную кухню. Качнулся на фоне дождливого неба белоснежный балконный тюль, задел растущую в высокой вазе декоративную пхеллу – дерево богатства – и успокоился. В комнате воцарилась тишина. Марика чувствовала себя как паучок, завязший в паутине времени: когда совершится следующий шаг? Выйдет ли разговор тем же, или его удастся изменить? Свернуть ли намеренно с дорожки, или же шагнуть куда положено: задать те же вопросы, посмотреть на результат?
Она сделала маленький глоток чая и на автомате поинтересовалась:
– Так как ты жила с тех пор? – Все-таки шагнула в заданном направлении, спросила то же самое, что и в голубом камне на равнине. «Зачем я испытываю себя и судьбу, – злилась Марика на себя, – зачем?» И все же раз уж начала, надо продолжать: – Долго еще работала в том журнале?
– Не, недолго, – белокурые пряди задвигались из стороны в сторону над воротником-стойкой – Эмили покачала головой. – Как ты ушла, может, еще месяца два. А потом решила, что пора что-то менять, устроилась в «Телегид», сняла квартиру неподалеку от редакции, с тех пор там и работаю. Веду пару колонок, собираю по городу сплетни, превращаю их в удобоваримый материал.
– Сенсации?
– Ну, типа того. Платят больше, часов меньше. Там же встретила Джека, классный он парень, скажу тебе! Как Дик, помнишь? Такой же здоровый, разве что не рыжий, и голос похож.
– Да, я помню Дика.
Последнее она сказала, почти процедила сквозь зубы: черт, все повторялось слово в слово. Абсолютная точность воспроизведения. Означало ли это, что кристалл был прав и насчет остального? Насчет ее поведения после получения денег? Насчет ее деградации, финального прыжка с балкона?
Но ведь денег нет, она их так и не попросила, а вот подруга здесь и пока говорит то же самое. Бред или совершающееся на глазах чудо? Ясно одно: кристалл ничего не высасывал из пальца.
Чем дольше Марика смотрела на чашку в руках подруги, тем сильнее убеждалась: разговор нужно изменить. Не позволить ему закончиться тем же, предпринять любые шаги, чтобы этого не случилось; вот только чем же продолжился диалог? Ах да, сейчас Эмили скажет, что Марике все всегда давалось легко, и оттуда все, как камнепад, со стремительной скоростью полетит вниз с горы…
– Послушай, ты, наверное, думаешь о том, что мне все всегда давалось легко, да? – она перебила даже собственные мысли. Не хотела, чтобы эта фраза вырвалась из уст подруги, пусть даже бывшей. Не хотела обидеться во второй раз и тем самым повторить прошлую ошибку. – Что все всегда падало к моим ногам, и поэтому у меня столько всего есть?
Быстро и неровно захлопали накрашенные ресницы, приоткрылись губы.
– Да я вовсе…
– Что я всего достигла с помощью раздвинутых ног…
– Создатель упаси! Марика, что ты такое говоришь?!
– Нет? Разве ты не это хотела сказать?
– Вовсе нет!
От возмущения тонкая кожа Эмили покрылась розовыми пятнами.
– Я в жизни не думала, что ты заработала все, что у тебя есть, с помощью раздвинутых ног. Думаешь, я слепая? Думаешь, я не видела, сколько часов ты отрабатывала сверхурочно, сколько книг ты носила домой и читала их по ночам? Я же не дурочка, честное слово…
– Правда?
Время замерло – застыла паутина, качнулась под ногами паучка, ушла волной вдаль и затихла. Причинно-следственная связь изменилась – порвалась в одном месте и склеилась в другом.
Как? Когда? Почему?..
В горле пересохло, хотелось пить, нет – выпить. Хотелось зарыдать от облегчения и засмеяться одновременно – что-то пошло не так. Лучше! Вразрез с тем, что показал голубой кристалл. Наконец-то!
– Что правда? Что я не дурочка?
– Ты правда никогда обо мне так не думала?
Голос сделался хриплым, неуверенным.
– Тьфу на тебя… – обиделась подруга и вдруг почему-то перестала быть бывшей.
– Знаешь…
Марика приблизилась к столу, поставила на него чашку, на какое-то время замешкалась, сомневаясь, но затем все же решилась – шагнула вперед и обняла старинную приятельницу.
– Спасибо тебе. Ты сейчас очень много для меня сделала.
– Да ну, брось, – неуверенная попытка отодвинуться не увенчалась успехом. – Я ничего не сделала.
– Сделала!
Застиранная блузка-рубашка наконец перестала нервно елозить под пальцами, Эмили притихла.
– Ну, если ты так говоришь…
Она тщетно пыталась поймать это ощущение там, бродя по запруженным людьми дорожкам, глядя на сосны, но поймала его здесь, в тишине, в собственной квартире. Ощущение правильности и спокойствия – давно забытый отголосок того, что стоишь на верном пути. На своем собственном.
Эмили ушла.
Они проговорили еще час: вспоминали, делились, смеялись. Выпили чай, заварили еще… Все никак не могли расстаться – радовались, что решили встретиться вот так, безо всякой причины, договорились, что обязательно сходят на следующей неделе в кафе.
Уже у двери Эмили сама обняла подругу и прошептала:
– Спасибо тебе. Что позвонила, что позвала.
– Ну что ты…
– Я рада. Очень, – читалось между строк что-то еще. Что-то невысказанное. – Я уже думала, не позвонишь. Боялась, что ты ушла далеко вперед и тебе нет дела до таких, как я…
– Как ты?
– Небогатых. И неуспешных.
– Ты не неуспешная.
– Пока я мало чего добилась. Но я добьюсь. Ты меня вдохновила.
– Я? Почему?..
Марика долго вглядывалась в знакомые черты, в сквозившую во взгляде неуверенность, ощущала робкие волны благодарности.
– Потому что это означает… Ты уж прости за прямоту… Это означает, что можно чего-то достичь и не стать…
– Мудачкой?
Эмили не столько хихикнула, сколько хрюкнула, хоть и не собиралась, ведь серьезный, неподходящий момент.
– Ну, что-то вроде того.
И они рассмеялись обе.
– Я позвоню тебе.
– Обязательно.
К вечеру непогода разбушевалась, и крутившиеся в небе тучи, словно собирающиеся у лагеря противника вражеские войска, неожиданно атаковали: на город хлынул ливень. Зашумело на улице, затрепыхался тонкий тюль, влетевший через балконную дверь сквозняк заставил покачнуться негибкую пхеллу вместе с горшком.
Марика подошла к балкону, какое-то время стояла и смотрела, как отскакивают от гладких перил капли, как намокают покрытые мрамором стены соседних зданий, глотнула резко запахший пылью воздух и закрыла дверь.
В этот момент прозвенел звонок. Стационарный телефон редко подавал голос, но все еще стоял, почти не используемый, на задвинутой в самый угол коридорной тумбе.
– Алло?
Ее голос, наверное, казался удивленным, ведь Ричард всегда звонил на мобильный; тогда кто мог позвонить на этот аппарат?
– Мисс Леви? Это вахтер с первого этажа, Дон Джонсон.
Мелькнувшее чувство облегчения сменилось ровным вниманием.
– Здравствуйте, Дон.
– Простите, что беспокою так поздно, но вам тут принесли посылку, и я подумал, вы захотите забрать. Не стал ждать утра.
– Конечно. Сейчас спущусь и заберу.
– Наденьте носки, если будете в тапочках. Здесь сквозит, – пожилой голос добродушно рассмеялся. Вахтеру хотелось пообщаться, поболтать, почувствовать себя в этот дождливый вечер хоть немного нужным.
– Спасибо, мистер Джонсон. Так и поступлю.
По коридору, сгорая от любопытства, Марика действительно шагала в обутых на толстые носки тапочках.
Коробка оказалась легкой, почти невесомой – трудно было предположить, что помимо собственно картона в ней находится что-то еще. Записка? Открытка? Счет? Но счета не перевязывают упаковочной бумагой и бежевой лентой.
Значит, подарок.
Марика снимала бумагу медленно, осторожно, параллельно раздумывая, кто мог его отправить: Ричард бы точно подписался, этот франт не упустит шанса подписать все, до чего дотянется рука. Он бы подписал каждый отпечаток собственных подошв, если бы мог и если бы это имело смысл, и, значит, это не он.
Ни почтового кода, ни имени отправителя, ни места отправления. Как странно…
Соскользнула ласково и неслышно, как платье с бархатной женской кожи, дорогая бумага; лента лежала чуть поодаль. Вот и все – настал момент икс.
Свечение она увидела еще до того, как распахнула створки упаковки, и почти сразу же перестала дышать; пальцы же, напротив, задвигались быстрее. На ее памяти лишь один объект, точнее, совокупность нескольких объектов испускала подобный свет – нежный и золотистый, ни с чем не сравнимый. Золотой лес.
И точно, в коробке лежал покрытый тонкими жилками, словно вырезанный из золотой пергаментной бумаги листок. Тот самый золотой листок с одного из тех самых деревьев – она часто видела их во снах…
– Майкл… – прошептала Марика потрясенно, на этот раз совершенно уверенная в имени отправителя.
Тонкий стебелек, зажатый между большим и указательным пальцами, медленно вращался, а вокруг, на бумагу, ленту и стол, лился неровный желтый свет. Как елочная игрушка, как гирлянда, нет, как волшебный фонарик – Марика никак не могла подобрать подходящего сравнения, пока ее глаза рассматривали тонкие прожилки, а разум отказывался верить, что руки держат то, что держат.
– Значит, ты помнишь, да? – Какой он сухой, но живой на ощупь, какой приятный – Марика коснулась листика подушечкой пальца. – Значит, ты думаешь обо мне… А я о тебе тоже, ты знаешь об этом?
Он редко приходил сюда, еще реже позволял себе стоять здесь и уж точно никогда раньше не касался ладонью пилона.
Над головой сияли звезды, деревья притихли – ни шороха, ни звука.
Сердце Магии. Он один знал, что этот странный столб есть сердце самого загадочного в мире Уровня.
Темнел над головой небосвод, солнце давно скрылось за горами, похолодало. Неторопливо выползла из своего убежища наблюдательная луна и теперь медленно ползла, перечеркнутая темными силуэтами веток, куда-то к западу.
Майкл прислушался: тихо. Старинный камень холодил ладонь, колол ее шероховатостями, оставлял на подушечках серую, почти невидимую, словно пыльца, пыль.