Пипа беззаботно разлеглась на солнышке, заняв два сиденья и вытянув ноги так, что стопы торчали за правым бортом наподобие орудийных стволов. Поправила на носу солнцезащитные очки (вот они и пригодились в очередной раз, а Жизка ей все: «Не открывай их, лучше ресницы нарасти!»)…
– Красота!
На солнце было жарко, но после ста дней взаперти… Балкон – он, конечно, балкон, и Пипа на нем даже немножко загорала – на том пятачке, куда попадало солнце. Но море – это совсем другое!
Спустя некоторое время раздался слабый звон. Пипа недовольно зашевелилась. Спина приклеилась к покрытиям сидений, отлипать от них не хотелось. Звон стал настойчивее.
Заработать предупредительный штрафной очк хотелось меньше, чем отклеиваться, поэтому Пипа все-таки поднялась. Похоже, приплыли.
Да, точно, приплыли. Прибор показывал: до границы осталось менее пятидесяти метров. Пипа Мумуш бросилась разворачивать лодку и сворачивать парус. Затормозить удалось в двадцати метрах.
– Успела! – обрадовалась Пипа. – Фух, ну и жарища! Кажется, пора окунуться.
Она бросила за борт якорь-стабилизатор (он был не ручной, автоматический, всех забот – нажать пару кнопок), сняла солнечные очки и плюхнулась «бомбочкой» в воду, подняв целый фонтан брызг. За долгие годы жизни в Фтопке Пипа научилась отлично плавать и довольно хорошо нырять, а вот красиво прыгать нет. Вышки для прыжков в воду в Желтом Доме не было.
Пипа схватилась за цепь якоря-стабилизатора и, перебирая по ее звеньям руками, опустилась пониже. Интересно, глубоко ли тут? В прошлом году она научилась опускаться с помощью этой цепи довольно глубоко, метров на десять. Фыц ее тогда предупредил, что глубже нельзя, потому что потом выныривать – ушам больно. А Ау заявил, что это враки, что он намного глубже опускался, метров на двадцать – и ничего.
«Надо проверить! – решила Пипа. – Что мне эти двадцать метров, со мной и не такое бывало!» В этот момент сознание Пипы, опьяненное неосознанной памятью частичек ангела Старка, было абсолютно уверено в том, что с ней (хозяйкой этого самого сознания) точно бывало разное, крутое, очень крутое, и радостное, и печальное, и обнадеживающее, и неисправимое. И что опуститься ниже, и еще ниже, и еще, и еще – вообще ерунда, да хоть до самого дна, да хоть в бездну!
…Пипу вышвырнуло на поверхность, как пробку из шампанского. В глазах было темно. Уши, кажется, вообще взорвало. Голова чудом не треснула пополам. «Жива!» – поняла Пипа.
Первой отступила темнота. Небо казалось багрово-фиолетовым, силуэт лодки – серо-черным. Пипа, все еще не слыша ни плеска волн, ни поскрипывания креплений стабилизатора, сделала несколько гребков к корме, дотянулась заледеневшими руками до поручней, нащупала ступней металлическую планку-приступочку. Ее трясло от холода и ужаса. Фыц оказался прав, а Ау – врун! Вдруг она теперь навсегда останется глухой?
Звуки вернулись. Сперва гулкие и нечеткие. А потом, когда небо перекрасилось в синий, они стали обычными. С ушами, правда, по-прежнему было что-то не то, а тряска и озноб сменились ощущением духоты и капельками пота на успевшем высохнуть лбу.
– Ну я и идиот! – прошептала Пипа. – Я же теперь девочка. То есть не теперь, а вообще – девочка, девушка. Соображать надо, что делаю!
Отлежавшись в тени и слопав большое яблоко, Пипа решила возвращаться домой. Если, конечно, Желтый Дом можно было назвать домом, а не комфортабельной тюрьмой с очень жесткими и довольно странными правилами. Она начала разворачивать парус, но споткнулась, задев ногой ящик, стоящий под одним из сидений, и полетела «носом вперед», как любил говорить Ау. Чуть губу не разбила, чуть руку не вывихнула.
– Да чтоб тебя! – В сердцах Пипа двинула ногой злополучный ящик и выругалась.
И расстроилась: ну вот, не успела выйти на свободу, как заработала новый штрафной очк. Нецензурно ругаться в Фтопке категорически запрещено. Правда, Пипа не почувствовала удара, но предупредительные бывают слабенькие, а у нее сейчас и так все болело. Уши, голова, нога, мизинец на руке (спасая лицо, она сильно ушиблась мизинцем).
– Откуда тут эта… – Пипа чуть было не добавила еще одно крепкое словечко, но вовремя осеклась, вспомнив, что может получить еще десяток штрафных.
Она выдвинула ящик. При ближайшем рассмотрении он оказался металлическим кейсом-чемоданчиком, в подобных штуках в мастерских хранят всякие инструменты и заготовки. Открыла крышку. Да, тут действительно лежали разные пассатижи, молотки, мотки проволоки, катушки ниток и бечевок и прочая ерунда в таком же духе. Ничего интересного. Впрочем, нет, что это? Пипа смело извлекла из-под бечевок с проволоками большой черный бинокль. Смело – потому что все, необходимое для работы, в Фтопке не нужно было открывать, тратя драгоценные заработанные дни. Запреты касались только развлечений, новой одежды или новых блюд. А инструменты, учебники и всякое такое – бери не хочу.
Пипа поднесла бинокль к глазам и покрутила колесико, подстраивая фокус. Морская гладь зарябила в окулярах, заполнила все синевой. Ничего интересного. Но если приблизить берег… О! На берегу Ау и Жизка! Гоняются друг за другом. «Интересно, они опять будут целоваться?» – подумала Пипа, устраиваясь поудобнее.
Этот момент и зафиксировал один из дежурных ангелов, ненадолго перешедший в сверхтонкое состояние.
Некоторое время Пипа Мумуш внимательно следила за своими друзьями. Но они ничего интересного не делали: плескались в море, бегали по песку, затем упали у самой кромки воды и стали о чем-то разговаривать. Оптика в бинокле была отличная, а увеличение большое. Были отчетливо видны даже бретельки купальника Жизы, даже бусинки в ее кудряшках – прическу она за сто дней изола не сменила.
Убедившись в том, что эти обалдуи не собираются опять целоваться или заниматься чем похуже (Пипа имела некоторое представление о сексе, поскольку в курсе элементарной анатомии, который она уже прошла, этой теме были посвящены аж три главы), она зевнула и принялась изучать берег и верхние этажи Желтого Дома. Однако Дом был виден плохо, все-таки он находился слишком далеко, а на берегу ничего интересного не было: с одной стороны бетонный забор, забирающийся глубоко в море и поросший зеленью, и с другой стороны – такой же забор, разве что зелени чуть поменьше, и бетон проглядывает чаще. Бетон огораживал доступную территорию. По ту сторону бетона – чужая зона. Пипа, да и все остальные пятнадцатилетки знали, что за тем забором, который зарос полностью, жизни нет. То есть нет людей, других фтопленников или там, например, ангелов. Только лес, полянки и всякое такое. А вот за менее заросшим забором, вдали, находился еще один Дом. Его крыша (красная) была видна с крыши Желтого Дома в хорошую погоду. О тех, кто проживает в Красном Доме (иногда его еще называли Кривым Домом), ходили самые невероятные слухи. Например, поговаривали, что там держат фтопленников, которым всем и навсегда ровно десять лет и ни днем больше. За эти четыре года, в которые у Пипы был выход к морю, она раза три видела в море, далеко-далеко, ребят из Красного Дома. Один раз удалось разглядеть полосатый парус. В другой раз – две лодки без парусов, но с гребцами. Фыц и Ау их тоже разглядели, а Жизель пока поднялась, пока всех растолкала – не увидела, гребцы скрылись в дымке. Кто знает, малышня в тех лодках сидела или кто? Ну, а третий раз получилась везуха, тогда не только Пипа, но многие увидели летуна. Да-да, в воздухе, довольно высоко, под такой треугольной штуковиной летел человечек, и летел он вроде как с крыши Красного Дома, и прямо в их сторону! Правда, так и не долетел, вдруг рухнул в лес, до берега недотянул. Этот случай потом все кому не лень обсуждали.
Пипа внимательнейшим образом изучила оба бетонных забора. Ни-че-го. Ничего заслуживающего ее внимания. Тогда она стала смотреть в море, за границу доступного. Вдруг там будет виден другой берег?
Берега видно не было. «Наверное, это очень большое море или даже океан!» – подумала Пипа. Параллельно с этой мыслью в ее голове мелькнуло смутное воспоминание о карте планеты, которая называлась Фтопка, и возникло еще более смутное ощущение того, что она когда-то летала над этой планетой, и морей тут нет, только искусственные широкие проливы между полосками суши. Но первая мысль, про океан, была куда сильнее, она вытеснила из сознания прочие зыбкие воспоминания.
Океан, океан, океан… Синяя вода, голубое небо… Надо прятать бинокль в чемоданчик и возвращаться. Встретиться с Фыцем, Жизкой и Ау. Узнать, когда можно будет сдать экзамен, чтобы зачесть еще один день – теперь Пипа нисколько не волновалась, чувствовала, что сдаст. Да и есть уже хочется. Пипа в последний раз приблизила бинокль к глазам.
Лодочка под выцветшим парусом возникла в окулярах столь неожиданно, что Пипа ойкнула, чуть не выронила бинокль из рук и поморгала. Может, у нее галлюцинации от жары?
Нет, вон она, лодка. Со стороны открытого моря. Ничего себе, фтопленники из Красного Дома куда забрались! Получается, у них доступная территория намного больше? Или они вообще могут плыть куда хотят?! Пипа стала следить за лодкой. Она была достаточно далеко – это минус. Но бинокль у Пипы был мощный – это плюс. Но над водой туман – это минус. Правда, туман сегодня не очень густой – это плюс…
Мальчик-фтопленник в лодке сидел спиной к Пипе. И ничего не делал. Светленький такой. На нем была какая-то рубаха, такая блеклая, бежевая, такая же, как парус у лодки. Значит, мальчик не собирался загорать или плавать.
«А может, наоборот, он боится обгореть?» – подумала Пипа.
А потом она стала думать о том, почему над морем так часто туман. Откуда он берется? Над морем в такую ясную, жаркую погоду не должно быть никакого тумана!
А потом мальчик встал. Вставал он с трудом, цепляясь за мачту.
«А! Он тоже глубоко нырял и теперь ему плохо!» – догадалась Пипа.
А потом мальчик повернулся. И это оказался не мальчик. Это оказался старик. Лицо в морщинах, борода. Седая борода, седые волосы. Не светленькие – седые. И еще: у него трясся подбородок!