Эльконто ничего кроме «Уммхх… Амммхх…», «флуфай, ты…» и «фтой!» так и не успел добавить.
Он оказался прав.
Когда они вновь встретились у выхода из центра, Ани держала в руках четыре – ЧЕТЫРЕ – набитых под завязку пакета. В одном покоилась коробка с щипцами для завивки, из другого торчал кожаный ремень дамской сумочки, и только Создатель знал, что находилось еще в двух. Наверное, как он и предполагал, лосьоны, косметика и прочая дребедень.
Щеки дамы румянились, глаза сияли.
– Все успела?
– Да!
– И ты накупила это все на тысячу?
– Ты что! У меня еще много осталось…
Он, не спрашивая и зная, что с пакетами в руках она не сможет сопротивляться, засунул ей в кармашек на блузке еще несколько сотен.
– Пригодятся.
– Дэйн! Я тебе наоборот сдачу хотел отдать!
– Лучше булочек мне испеки.
– Каких булочек?
– Или печенья. У тебя же в этих книгах есть рецепты печенья?
Ани удивленно открыла рот.
– У меня целая книга по выпечке.
– Вот и порадуй старика. Согласна?
Она кивнула так браво, что ей на лицо упала длинная челка, которую он, замешкавшись, все же убрал за ухо.
– Давай сумки, шопоголик…
– Я все верну!
– В виде пустых коробок и баночек…
– В виде денег!
– Не вернешь – не возьму.
– Возьмешь, никуда не денешься!
– Сказал – нет!
– Да-а-а!
– Так, ты уже орешь на меня так громко, будто мы все-таки перешли на стадию «чувак, ты начал меня раздражать».
Ани запнулась, на секунду остановилась, грозно взглянула на него, а затем неожиданно звонко рассмеялась, чем привлекла заинтересованные взгляды проходящих мимо людей.
– Еще не перешли!
– Ну и, слава Богу…
Нет, она определенно нравилась ему тогда, когда ничего не помнила. Ни тебе ножей, ни злобной ненависти, ни сплошной дурости или неадекватности. Девчонка и девчонка – вполне себе нормальная. Если так пойдет и дальше, он, возможно, даже сможет начать наслаждаться их сожительством во время ее кратковременного периода «забвения».
Жизнь – странная штука. Не всегда понятная, но, по крайней мере, кормили его хорошо, а теперь пообещали и печенье. Теперь смотреть в будущее определенно стало веселей.
Машина вот уже час кружила по проспектам, улицам, аллеям, проезжала по площадям, колесила по спальным районам.
Так попросила она, Ани.
«– Повози меня, пожалуйста, по городу. Возможно, это поможет мне вспомнить…»
Возможно. Но он специально не проезжал мимо того отеля, в котором – он знал – она работала и мимо еще одного места – ее настоящего места жительства – восьмиэтажного неприметного блочного дома на 12й авеню. Незачем. Не сейчас. Когда-нибудь, когда вспомнит…
– А я могла бы жить здесь, представляешь? – Тонкий пальчик ткнул в монументальное строение с колоннами и лепным фасадом; глядя на ее профиль, он видел, как часто хлопали пушистые ресницы.
– Это музей киноискусства.
– Да? Тогда, например, вон там.
И она указала на возвышающийся вдали стеклянный синий небоскреб.
– Ого! Тогда ты была бы богачкой. Там сплошные пентхаусы!
– А, может, я и есть богачка?
– Может, кто же спорит?
– Вот возьму и узнаю – вспомню – что у меня миллионы в банке.
– Из-под крема для ног.
– Ты ведь не знаешь!
– Не знаю. – Миролюбиво согласился Эльконто. – Это хорошо, если так окажется. Ты порадуешься.
– А ты?
– А я что?
Он удивленно посмотрел на ее освещенное радостью лицо, которое сохраняло это выражение весь день, и ему почему-то было от этого приятно.
– Мне твои миллионы ни к чему. – Дэйн улыбнулся. – Я не Альфонсо, на женщинах не богатею, а ты найдешь, на что потратить.
– Так если я могла столько заработать, значит, я умная? – Деловито рассуждала, плавая в приятных ей фантазиях, Ани. – Значит, что-то умею на каком-то профессиональном поприще. Может, я банкир? Или инвестор? Или успешный агент по недвижимости?
– Или торговый агент? Директор какого-нибудь предприятия? Или автор книжных бестселлеров?
– Ух, ты! Было бы здорово! Думаешь, я умею писать?
– Не знаю, не уверен, но, все может быть.
Когда они перешли на «ты»? Кто-нибудь из них заметил? Эльконто задержался на этой мысли и отпустил ее прочь. Не важно – перешли и перешли.
– Знаешь, а мне бы понравилось – сидеть в пентхаусе и писать книги.
– Еще бы. – Он незло усмехнулся. – Кому бы ни понравилось?
– А фотографом? Я могу быть фотографом, как думаешь?
– Ани, ты можешь быть кем угодно.
– Танцовщицей, балериной, страховым агентом?
– Клерком, кассиршей, поломойщицей…
– Ну, тогда я не живу в пентхаусе.
Она ненадолго надулась, но быстро вспыхнула мечтами вновь.
– Ведь у меня могут найтись друзья – по-настоящему хорошие друзья! Или может статься, что я ведущая на телевидении? Или диджей на радио?
Он просто держал руль и молчал. Хороший руль, приятный на ощупь, тихий, но мощный мотор, удобные сиденья – спасибо, Стив. И надо бы уже давно выгулять Барта – он опять про него забыл.
– Знаешь, есть в этом что-то хорошее – в том, что ты не помнишь. Тогда существует шанс, что там, за пеленой, все окажется очень радужно.
Или очень грустно. Он не стал высказывать эту мысль вслух, но Ани, по-видимому, дошла до нее сама и на некоторое время погрузилась в молчание.
Продолжали плыть за окнами двух– и трехэтажные особняки, ухоженные сады, гравийные дорожки. Люди в этих домах знали, кто они – знали, что эти стены и крыши принадлежат им, что эти лужайки они стригут собственными руками, и им было от этого легко, потому что они помнили.
– Ты вспомнишь. – Мягко успокоил загрустившую пассажирку Дэйн. – Вспомнишь, и там окажется все хорошо.
Наверное, он привык врать, но в этот момент попросту не смог бы сказать иного. Хоть и знал – там, в ее воспоминаниях, все вовсе не так радужно, как ей хотелось бы. Совсем, если быть честным, не радужно. Но нельзя портить человеку момент счастья – пусть даже короткий, и пусть даже правдой, ведь правда тоже не всегда бывает полезной, потому что она, как любой пищевой продукт, хороша лишь дозированной и только хорошо очищенной. Приготовленной по определенному рецепту. А если правду не помыть, не поскрести, не оттереть, она ведь может и отравить…
Ани молчала еще несколько минут.
– А что, если окажется, что я – никто, Дэйн? Что у меня нет нормальной работы, что я живу на копейки, живу в трущобе.
– Тогда тебе придется это принять.
«Но у тебя к тому моменту буду я» – хотел бы соврать он, но на такую откровенную ложь при всем желании отважиться не сумел. Не дорос.
– Может, у меня никого нет? Возможно, я действительно не обладаю никакими особенными талантами и работаю уборщицей?
– Давай не будем пока о плохом. Время покажет…
– А почему ты обратил на меня внимание? – Вдруг спросила она, и он опешил. Откровенно стушевался, так как не ждал этого вопроса. – Почему? Ты что-то во мне увидел? Почему подошел?
Что ей ответить? Дэйн вновь напрягся, и это чувство отрезвило его, как нашатырный спирт, приложенный к носу, плавающего на вымышленных волнах ласкового моря, пьяницы. С реактивной скоростью вывело из забытья.
На уме, вопреки желанию срочно выдать что-нибудь умное, нужное и подходящее, крутились одни глупости.
«Потому что ты отлично выглядела?»
«Была такой хорошенькой? Искренней? Светилась от счастья?»
«Потому что отличалась от всех?»
«Потому что я люблю хорошенькие ножки? А у тебя еще и личико не подкачало…»
«Потому что… потому что я болван?»
– Потому что… – Прохрипел он вслух и едва не закашлялся; взгляд серо-зеленых глаз жег на его щеке дырку. – Потому что… захотел.
– Но ведь захотел почему-то?
– Не знаю, почему. – Выдавил он. Не сумел придумать ничего умного и не смог соврать.
И до конца дороги домой они – он, глядя прямо перед собой, она – в сторону, – молчали.
– Как ваша рука? Все еще болит?
– Гораздо меньше, спасибо.
– Голова?
– Иногда, когда пытаюсь что-то вспомнить.
– Это нормально. Спите хорошо?
– Сплю плохо.
Сидящая на кровати Ани замолчала – ушла в себя, спряталась.
Стив осмотрел руку: несколько раз ее согнул, прощупал пальцами ткани, мысленно просканировал место трещины на кости, убедился, что оно почти заросло, и успокоился. Поднял глаза на порозовевшую за последние дни пациентку, которая стала выглядеть лучше, гораздо лучше.
– А с настроением у вас как?
– Не очень.
Он и сам видел, что не очень; этим вечером Ани отчего-то грустила.
– Перепады? Резкие смены? Из-за головных болей?
– Да нет у меня резких смен. – Она вытащила руку из его пальцев; зашуршала одежда, скрипнула кровать. – Хорошо все.
Отстранилась.
– А что именно вам снится?
Впервые за время этого визита Ани-Ра посмотрела Лагерфельду прямо в глаза и вместо ответа на вопрос, спросила:
– Скажите, а вы настоящий доктор?
– Самый, что ни на есть. Хотите, чтобы я привез бумаги?
Ее взгляд лез ему под кожу, старался проколупаться ниже, узнать, выцарапать такую необходимую ей правду. Она чего-то боялась – Стивен видел это.
– Я нейролог, нейрофизиолог, хирург. Я привезу бумаги – дипломы, сертификаты, степени.
Он не обиделся, а вот она от искреннего и теплого ответа стушевалась.
– Я не хотела вас обидеть, простите…
– Я не обиделся, и я вас понимаю. Сам был бы недоверчивым ко всему, что движется, но, поверьте, я действительно врач.
– Я верю…
Она вновь осеклась, недоговорила что-то важное. То, что все это время не давало ей покоя, то, из-за чего в ее душе поселились сомнения насчет Стива.
– А что случилось, Ани? Почему вы вдруг спросили?
– Скажите,… – она встрепенулась на кровати; взгляд приклеился к окну, за которым уже стемнело, – а вы хорошо знаете Дэйна?