Способность стойко сопротивляться инфекциям сохранилась у меня и во взрослом возрасте. Не помню, когда в последний раз укладывалась в кровать с простудой, и вот, пожалуйста. Ухитрилась подцепить заразу в самый ненужный момент.
– Ты почему дома? – разозлилась я на Ленинида.
– Так суббота же, – попятился папенька.
Я села на кровати и попыталась кое-как собрать расползающиеся мозги в кучу. Как суббота? В четверг я ходила к неприступной бабушке Клавдии Васильевне, потом попала под ливень и заработала температуру.
– Сейчас пятница!
– Суббота.
– Пятница!
– Ну ё-мое, вечно на своем настаиваешь, – возмутился папенька, – накось, глянь.
И он сунул мне под нос газету «Московский комсомолец». Я уставилась на первую страницу. Суббота!
– А куда подевалась пятница?
– Ты ее проспала.
– Как это?
– В четверг задрыхла и только что проснулась.
Я безмерно удивилась.
– Ну надо же!
Ленинид усмехнулся:
– Зато выздоровела, я тебя вылечил.
– Чем?
– Водки дал, с перцем и хреном.
Ага, теперь понятно, отчего голова раскалывается.
– Кто у нас дома? – пробормотала я, нашаривая тапки.
– До фига народу, но все свои.
– Кто? – поинтересовалась я, пытаясь удержаться на подламывающихся ногах.
– Тамарка с Никиткой, Светка, Туська, Колька, Владимир Николаевич, Криська, – начал методично перечислять папенька.
– А Семен с Олегом?
– На работе они.
Я побрела в ванную. Наши с Тамарой мужья очень хитрые. Им совершенно неохота «наслаждаться» семейным уютом, поэтому и майор, и издатель обязательно придумают для себя занятие в выходные. У Куприна, как правило, речь идет о поимке особо опасного государственного преступника, а у Сени возникают неразрешимые трения с типографией.
После того, как я подержала голову под ледяной водой, стало легче, умение соображать почти вернулось. Я включила фен и попыталась кое-как уложить стоящие дыбом пряди.
– Вилка! – заорали за спиной.
Руки разжались, гудящий фен шлепнулся в рукомойник. Я повернулась.
– Света, разве можно так визжать!
– Так шумит аппарат, думала, ты не услышишь, – оправдывалась первая маменька, – не переживай, ничего не сломалось и не разбилось! Мне с тобой поговорить надо.
– Здесь?
– А больше негде.
Это верно, хоть наша квартира и большая, но спрятаться в ней можно лишь в санузле. И то ненадолго. Несмотря на то, что у нас две ванные и два туалета, кто-нибудь обязательно станет ломиться туда, где вы пытаетесь обрести покой, с воплем:
– Эй, открывай скорей.
– Что случилось? – спросила я, садясь на биде.
Маменька смущенно закашлялась.
– Говори живо, – поторопила я.
– Хорошая ты, Вилка, – вздохнула Светка, – другая бы взашей нас вытолкала.
– Я хотела это сделать, да Томуська остановила.
– Тамара вообще святая, и Ленинид замечательный, я к вам привыкла.
– Мы к тебе тоже, – осторожно сказала я, не понимая, куда клонит тетка, – шьешь отлично, вон Кристина каждый день в новой юбке щеголяет.
– Мне предложение сделали, замуж зовут.
– Да ну? – фальшиво удивилась я. – И кто?
– А Николай и Владимир Николаевич, оба сразу, – улыбнулась Света, – только придется одного выбирать. Второй пусть Туське достается, она тоже ничего, не вредная.
– Кто же вам больше по сердцу?
Света тяжело вздохнула.
– Да никак не решим, оба хороши. Может, монетку бросить? Завтра хотим документы в загс нести.
– Так у тебя же паспорта нет, а справка об освобождении утеряна, – удивилась я, – о каком загсе может идти речь.
– Хорошая ты, Вилка, – не к месту сказала Света, – прямо не знаю, как и начать.
Помолчав минуту, она приоткрыла дверь и велела:
– Давай сюда.
В ванную тенью шмыгнула Туся.
– Так тебя полюбила, – мигом заявила она, – уж не серчай.
– Маменьки, – ехидно сказала я, – если боитесь, что рассержусь из-за того, что собрались замуж, то абсолютно зря… Дай вам бог счастья и удачи, только решите, наконец, кто чьим супругом станет, и дело с концом. Честно говоря, мне уже и не слишком интересно, кто из вас моя кровная родственница, воспринимаю обеих словно подруг.
Внезапно Туся зашмыгала носом.
– Мы тебе этого не забудем, считай нас тетками, завсегда поможем.
– Ладно, – прервала я поток благодарностей, – сегодня попробую попросить Олега, чтобы помог вам восстановить документы, и под венец.
Маменьки переглянулись, Светка пробурчала:
– Ну, давай.
– Почему я? – шарахнулась об умывальник Туся.
– Ладно…
Света вздохнула, так набирает в легкие воздух пловец, собирающийся нырнуть под воду, на секунду задержала дыхание, потом решительным жестом вытащила из кармана бордовую книжечку.
– На, смотри.
Ничего не понимая, я раскрыла паспорт и растерянно прочитала:
– «Федоськина Светлана Михайловна». Это кто?
– Я, – ответила первая маменька.
– На, – сунула мне в руки паспорт Туся.
– «Малофеева Валентина Николаевна». Ничего не понимаю.
– Мы не твои матери, – хором ответили бабы.
– А кто?
Света потерла ладонью лоб.
– Слушай. У нас с Валькой жизнь похожа, как у инкубаторских…
Из ее рта полился рассказ, я сидела на жестком биде, чувствуя себя в центре мексиканского сериала. От удивления даже голова перестала болеть.
ГЛАВА 27
Светлана и Туся, я стану звать Валентину так, потому что привыкла к этому имени, встретились в ночлежке, в одном из домов для бездомных бродяжек, который открыл сердобольный Лужков. Судьбы теток и впрямь оказались похожи. Светлана жила с мужем и его сыном от первого брака. Супруг умер, пасынок женился. Оборотистая невестка быстро забеременела и решила, что в одной комнате с младенцем ей будет тесно. Свету с жилплощади она выжила за полгода, применяя давно известные методы: подсыпала женщине стиральный порошок в суп, подкладывала в фарш пурген, запретила пользоваться ванной, туалетом, кухней. Пасынок был на стороне жены. Один раз распоясавшаяся баба толкнула Свету, и та ударилась об угол стола головой.
– Эх, жаль, не подохла, – заявила невестка, – ну ничего, авось в следующий раз получится.
Понимая, что вздорная баба ее просто убьет, Света испугалась и убежала. Какое-то время она жила по подругам, но вскоре ей начали намекать, что пора бы и честь знать. Наступала зима. Не было теплой одежды, обуви, а пенсия крошечная. Света опустилась, спала в подвалах, начала побираться. Пить не пила, у нее с юности стойкое отвращение к алкоголю. Затем ударили морозы, стало совсем плохо. Один раз «синяк», собиравший у метро бутылки, рассказал бедолаге о приюте для бомжей. Несчастная Светлана шла туда двое суток, потому что ни в метро, ни в автобус ее не пустили. В душе у нее не было даже надежды, скорей всего никакого приюта нет и придется замерзать на равнодушных московских улицах. Светлана настолько измучилась, что мысль о близкой кончине ее не пугала. Чему быть, того не миновать.
Но к огромному Светиному изумлению, по указанному адресу и впрямь действовала ночлежка, сотрудники которой отнеслись к ней приветливо. Выдали кусочек мыла, полотенце, отправили в душ, а потом снабдили чьей-то старой, но чистой одеждой. В приюте кормили, не шикарно, но сносно, а на ужин даже дали к каше банан. Когда же служащие узнали, что Света бывшая портниха, ей разрешили оставаться в ночлежке днем, посадили в маленьком закутке и велели шить обновки для начальства. Светлана не задумывалась о будущем, зиму бы пережить, и ладно.
Туся попала в приют раньше. Она тоже была портнихой, оказавшейся на пенсии по инвалидности, в свое время ей неудачно удалили желчный пузырь. У нее тоже скончался муж, и она осталась с ребенком, с дочерью. Потом в доме появился зять, затем сразу двое близнецов.
– Не хотите, мама, поправить здоровье в санатории, – предложил ласково муж дочери.
Кто же откажется от хорошего? Туся отбыла в августе в пансионат. Зять не пожадничал, приобрел путевку аж на сорок восемь дней, решил уважить тещу. Туся гуляла по лесу, наслаждалась природой, отдыхала. Но когда 30 сентября вернулась домой, ее ожидал сокрушительный сюрприз.
Дверь открыла посторонняя женщина. Не пустив Тусю даже в прихожую, она заявила:
– Квартира продана, тут теперь мы живем.
Сначала Туся обалдела. Как зять и дочь сумели продать квартиру, не поставив об этом в известность прописанную в ней по закону мать и тещу, осталось загадкой. Но потом, общаясь с такими же, как она, выброшенными и ненужными людьми, Туся поняла, что афера проста, как плевок. Просто ее родственники подкупили кого надо в домоуправлении и нашли не слишком честного нотариуса.
Первое время она, как и Света, скиталась по знакомым. В милицию не обращалась, в суд не подавала, просто мыкалась у людей, работала домработницей «с проживанием», потом няней, ну а затем пришла в приют. Тусю тоже посадили шить.
Их поселили в одной комнате на десять человек. Кровати женщин стояли почти рядом, через одну. Вот на той, «серединной», койке женщины менялись постоянно, и однажды там очутилась худая, изможденная, по виду очень больная женщина, бывшая зэчка Коломийцева Светлана Алексеевна. Она мучилась бессонницей и по ночам рассказывала Свете и Тусе о своей непутевой жизни. О брошенной в младенчестве дочке Виоле, о муже со странным и смешным именем Ленинид, о посадках, пьянстве, замужестве, рожденных детях…
– Эх, – хрипела Света, уставясь в незанавешенное окно. – Мне бы только сил набрать. Отъемся чуток и поеду к Лениниду, мы с ним официально не разводились, Виола-то выросла, уж не бросит меня, возьмет к себе! Другие-то дети на Украине, за границей теперь, а Виола тут, рукой подать.
Света и Туся молчали, у них было собственное мнение о благодарности детей, но ведь не отнимать же у несчастной последнюю надежду!
А Коломийцева каждую ночь все более подробно рассказывала о первой семье. Из ее слов выходило, что Ленинид просто святой, этакая помесь матери Терезы с князем Мышкиным.