Минут через десять, когда старлей Ломов, закончив доклад, собрался уходить, полковник Рыков жестом остановил его.
– На будущее тебе, Никита, – сказал он. – Ты парень перспективный, но… молодой еще. Зеленый. Ты одну вещь должен понимать: в нашем деле, чтобы чего-то добиться, никогда не нужно стремиться прыгнуть выше головы. Или расшибешь эту голову раньше времени. Я ведь, Никита, пожил уже, я жизнь понимаю. И людей понимаю. И тебя вот… понимаю. Ты не как все остальные. Ты… далеко намерен пойти. И пойдешь – это я тоже понимаю – потенциал в тебе хороший. Только вот… – полковник наставительно покачал пальцем перед носом Ломова, – для таких, как ты, всегда велика опасность разинуть рот на тот кусок, который проглотить не в силах. Не торопись. Не суетись. Не лезь поперек батьки. Не занимайся, короче говоря, самодеятельностью. Смотри по сторонам и слушай руководство. Как другие поступают, так и ты поступай – если, конечно, особых указаний сверху не будет. А самому решения принимать… это, знаешь, чревато… Да даже президенты самолично ничего не решают, если хочешь знать. Важно, Никита, свое место знать. Понял меня? Когда каждый свое место знает, и свою работу делает так, как требуется от него, тогда в стране стабильность и порядок. Понял, что ли, Никита?
– Да, Михал Михалыч, – серьезно ответил Ломов.
– Ну иди тогда. Да! Насчет заместителя – это я не ради красного словца сказанул! Это я планы тебе свои раскрыл… Приоткрыл, то есть. Чтобы у тебя пища для размышлений появилась… – Полковник Рыков хохотнул и коротко махнул кистью: – Ну, иди-иди. И разговор этот наш… почаще вспоминай. Когда у тебя опять шило в жопе зашевелится…
* * * В коридоре Ломову встретился капитан Шелгунов.
– Здоров! – тиснул Шелгунов руку лейтенанта. – Как там дело Степаныча движется?
Никита неопределенно пожал плечами:
– Работаю.
– Давай-давай. Прихватим этих уродов, мало им не покажется… Слушай, ты Алимханова сегодня видел? – резко свернул с темы капитан.
– Какого Алимханова?
– Нуржана, сержанта пэпээсника.
– А-а… Нет, не видел.
– Тут такое дело… Короче, парни из ППС Нуржану бойкот объявили. И нас попросили поддержать по-братски. Я считаю, правильно они поступили. Так вот, предупреждаю тебя, Никит: Нуржанчику руки не подавать и в разговоры с ним не вступать. Пусть подумает над своим поведением.
Ломов поморщился.
– Что случилось-то? – спросил он.
– Ну, если вкратце… – Шелгунов глянул на часы на руке. – Помнишь, у нас Балабан работал? То есть, Сема Балабанов… конопатый такой? Он сейчас участковым на пятом квартале.
– Это который самогон носил на праздники? И сейчас еще передает…
– Во! – цокнул языком капитан. – В самую суть! У него бабка самогон гонит. Ну, пенсии старушке не хватает, подрабатывает она. Так вот, вчера из ее дома жильцы наряд вызвали – алкота во дворе передралась. Парни приехали, синерылых растащили, бабка балабановская в окно высунулась, поздоровалась со всеми, начала докладывать, как и что было. Алкота-то у нее зелье брала. А Нуржан этот ни с того ни с сего вдруг как упрется рогом: типа, оформлять бабку надо. По закону, дескать, полагается. Парни сначала не поняли, что с ним такое. Думали, шутит. Сам же, гад, в прошлом месяце этот самогон жрал и ничего, не гундосил. А тут… Когда поняли, что он все это серьезно, стали его увещевать. А он – ни в какую! Оформлять, говорит, и все! Ну… Миха его в сторонку отвел и малость того… чтоб в себя пришел. Тот в драку. В общем, стыд и позор. Жильцы из окон высовываются, малолетки на лавочках ржут, на телефоны снимают, как сотрудники друг за другом по двору гоняются. Хорошо хоть, что темно уже было, лиц не разобрать. Еле-еле утолкали Нуржанчика в машину… Так он до конца дежурства не успокоился. Нервы помотал парням, как надо. И, главное, понять невозможно, что с ним случилось! Как с ума сошел! Вот пэпээсники и положили: бойкот ему, чепушиле, пока не надумает извиняться. Ты сам посуди, Никит: разве можно такие истерики устраивать? Это понятно, если просто у Нуржанчика бзик какой приключился психический… А если он серьезно? Тогда его вообще гнать надо из коллектива. Потому что если мы друг за друга стоять не будем, тогда грош всем нам цена… Ну, давай, Никит, – закруглил свой рассказ капитан Шелгунов, – побегу я, дела. Короче, я тебя предупредил!
Глядя в спину капитану, Ломов потер лоб. Чудеса какие-то творятся. Сначала Монахов, потом вот Нуржан…
И тут же Никите вспомнился парнишка в несуразной одежде, о котором он в связи с последними событиями и думать забыл… Как его? Олег Гай Трегрей. Вспомнились и слова, услышанные им от парнишки: «…как ни несносно вам будет слышать это, но подобные деяния служат только подрыву авторитета власти и самого Государя…» И пробудилась в сознании старшего лейтенанта какая-то мутная мысль – что случившееся с Нуржаном, вероятно, гораздо серьезнее, чем предполагают сотрудники отделения. Нуржану он посочувствовал, но о том, как поведет себя, столкнувшись с ним, почему-то не подумал.
По дороге в свой кабинет Ломов сделал крюк, чтобы зайти в туалет. Уже на пороге он почувствовал резкий запах табачного дыма и успел даже удивиться: кому в голову пришло нарушить строгий запрет на курение где бы то ни было, кроме специально оборудованных для этого на этажах курилок?
Нуржан, стоявший у приоткрытого окна, обернулся не сразу. Никита заметил набрякшую темной кровью нижнюю губу сержанта. Мгновением позже они встретились взглядом, и Ломов сразу почувствовал: Нуржан понял, что Никите уже известно о бойкоте. Сержант без слов отвернулся. Видимо, как предположил старший лейтенант, чтобы облегчить ему задачу не здороваться с собой.
– Привет! – сказал Никита, слегка хлопнув Нуржана по плечу.
Сержант развернулся к нему, теперь уже полностью.
– Здорово! – буркнул Нуржан, со скрываемым облегчением пожимая лейтенанту протянутую руку.
– Зря ты так… – брякнул, почти не думая, Никита.
– А как?! – резко спросил Нуржан.
– Ну… – Никита не нашелся, что ответить. И спросил сам: – Это из-за пацана того, да?
Сержант нахмурился, глубоко затянувшись сигаретой.
– Да надоело просто! – сказал он. – Я давно уже думал, как так получается: всю жизнь мы думаем одно, а говорим и делаем другое? А? Правда, почему так? А пацан тот… Олег… Ну, можно сказать: да, из-за пацана. Он как бы… подтолкнул. Я первый раз вообще такого человека видел. Я после того случая – помнишь, в камере? – подумал вдруг: он… как будто из другого мира. Правильного мира! Представляешь, есть такое место, где все так, как и должно быть. Где люди – все люди! – живут по чести, закону и совести. А почему мы-то так не можем? Кого мы боимся? Получается – друг друга боимся, больше некого. Ну, я и… сорвался. Слово за слово… А за слова отвечать надо – меня так с детства учили.
Нуржан говорил сбивчиво и горячо, не подбирая слова. Так делятся наболевшим. Никита Ломов почувствовал это. Поэтому не отделался банальным: «держись!» и не отошел прочь, втайне гордясь собой, что возвысился над толпой. Никита спросил серьезно… словно бы даже примеряя эту ситуацию на себя:
– Ну а дальше что?
– А мне все равно – что, – сказал сержант. – Если сильно достанут, уволюсь, наверное. Только отступать не буду. Мне отец так говорил: если затеял дело, стой до конца, пусть даже дело твое глупое и ненужное. Тех, кто на полдороги виляет, никто уважать не станет… Самогонщице бизнес ее я все равно прикрою, тут уж пусть, что хотят, делают. Это она для своих самогон нормальный оставляет, а дрянь всякую, димедролом разбодяженную, и технический спирт – в продажу пускает. Ты, если хочешь, подними архивы, посмотри, сколько мужиков в том районе от отравления алкоголем прижмурилось. И скажешь мне тогда, прав я или нет?!
– По совести – прав, – рассудительно начал Никита, – а…
– Чего «а»? – прервал его Нуржан. – Если я по совести прав, то неправ – по чему тогда? По подлости?
«Верно же», – подумал Ломов. Но вслух ничего не сказал. А сержант вдруг улыбнулся.
– Ты вот жалеешь меня, наверное, – проговорил он. – Дураком считаешь. Попер, мол, с шилом на танк. А я себя теперь так чувствую… необыкновенно. Как будто… с рождения с опухолью ходил, а теперь эту опухоль вырезали. Я человеком себя почувствовал, понял?
Старший лейтенант Никита Ломов, возвращаясь к себе в кабинет, думал не столько про сержанта Алимханова, сколько про того парня… Олега Гай Трегрея. Нелепое предположение Нуржана о том, что Олег – пришелец из какой-то альтернативной реальности, почему-то взволновало Никиту. Должно быть, потому что дурацкое это предположение как-то очень ладно могло объяснить личность странного парня и его поведение.
«Интересно, что с ним, где он сейчас, Олег Гай Трегрей, – размышлял Никита. – В дурке? Или… еще где-то?»
Ответ на этот вопрос старлей получил сразу же, как только свернул в коридор, где располагался его кабинет.
На узкой и неудобной казенной лавочке рядком сидели: полноватая невысокая женщина средних лет со старомодными серенькими кудряшками на голове, малолетняя крашеная блондинка с маловыразительным кукольным лицом, в ярких и коротеньких – будто на пляж собралась – топике и шортиках, и… Олег Гай Трегрей. Одетый в нормальную, соответствующую его размеру одежду: джинсы, футболку и кроссовки – и оттого выглядящий повзрослевшим.
Олег поднялся навстречу старшему лейтенанту.
«Сейчас поклонится…» – обалдело подумал опер.
Парень четко поклонился и проговорил:
– Будь достоин.
А когда Никита пробормотал в ответ приветствие, Олег раздельно и ясно проговорил:
– Мы к вам по делу, господин полицейский.
Ломов довольно долго молчал, когда закончили говорить его посетители. Он бездумно постукивал по клавиатуре, выстраивая стройным заборчиком на экране монитора буквы… доводил заборчик до конца строки и стирал его.
Странно он себя чувствовал, старший лейтенант Никита Ломов.