— Поправьте прическу ее светлости!
Блондин ринулся к Анне, таща с собой совсем немаленький плетеный короб и приговаривая:
— Это немедленно, просто немедленно нужно поправить!
Распахнув сундук, он вынул оттуда то, что сперва показалось Анне человеческой головой. Она чуть не вскрикнула от ужаса, но через секунду сообразила, что эта довольно грубо раскрашенная болванка в черном парике. Молодой человек поставил болванку на столик и снял парик. Прическа была очень сложная, высокая, двухъярусная, со свисающими на шею, свитыми в спираль локонами, украшенная несколькими нитями жемчужных бус.
Блондин довольно ловко надавил Анне на шею так, что она чуть склонила голову и, подхватив ее рассыпающиеся волосы, начал быстро собирать их в один пучок. Анна сидела не дыша и не понимая, можно ли сказать, что ей неудобно, или нужно терпеть. Не рискнула заговорить и смирилась, понимая, что ее может выдать каждое слово.
Впрочем, долго он ее не мучил — волосы были плотно сбиты шпильками и сверху он ловко натянул шапочку парика. Закрепил его на волосах Анны крупными заколками так, что теперь эта тяжеленная конструкция могла бы оторваться только вместе с ее скальпом, аккуратно расположил свисающие локоны по обе стороны от ее шеи, чтобы завитые концы свисали на грудь, распрямился, встал в позу художника: скрестил руки на груди и вопросительно, сомневающимся взглядом окинул свое творение. Как-то очень вычурно взмахнул рукой, привлекая внимание дамы на стуле, и спросил:
— Донна Эстендара, вы не находите, что здесь чего-то не хватает? Какого-то завершающего штриха?
Дама резко встала, поднялась по ступенькам и посмотрела на замершую Анну. Потом произнесла только одно слово:
— Эгрет[4]! — после чего молча вернулась на свое место. Молодой человек рассыпался в благодарностях и славословиях, превознося ее тонкий вкус и бесконечно повторяя:
— Ну, конечно! Только и исключительно — эгрет! Идеальный и совершенный выбор!
Из своего сундука, чуть порывшись, он достал огромную длинную шкатулку, распахнул ее и сунул Анне под нос. Там, посверкивая всеми цветами радуги, лежали непонятные украшения. Как будто к брошке прикрепили длиннющую иглу или спицу, а сверху воткнули пучок перьев. Понимая, что ей предлагают выбор, Анна ткнула в ту блестяшку, где перья были самыми маленькими — просто небольшой султанчик. Лицо молодого человека исказилось, будто-то бы от ужаса и он трагически прошептал:
— Донна Анна! О, донна Анна! Но у вас же траур!
Анна окончательно растерялась, она не понимала, чем одна побрякушка отличается от другой — на них на всех были перья, жемчужины и стразы. Или не стразы? Мелькнула мысль: «Неужели эти камни все настоящие?! С ума сойти!», но что ответить — не понимала. Положение спасла фрейлина. Не вставая со стула, она вновь сухо щелкнула пальцами, так что все в комнате вздрогнули и повернулись к ней. Выждав секундную паузу, она приказала:
— На ваш выбор, Андреус.
Пару минут он кланялся в ее сторону и произносил бессмысленные речи, но очередной щелчок пальцами заставил его вернуться к шкатулке и выбрать украшение. Он воткнул его в макушку парика, и Анна с каким-то ужасом подумала, что острый конец не впился ей в череп просто по случайности. В комнату тихо скользнула горничная, что-то подала с поклоном даме и вновь застыла, но теперь не у дверей, а у изголовья Анны.
Следующим испытанием стал мастер красоты. При себе у него был короб не меньшего размера, чем у куафера.
Сперва он протер Анне лицо не слишком свежей тряпкой, пропитанной водой или чем-то похожим, с тяжелым и назойливым сладким запахом. Затем — нанес довольно плотный слой то ли жира, то ли воска, ловко растирая массу плоской деревянной лопаточкой так, чтобы она попала во все складочки губ и крыльев носа.
После наступила очередь белого порошка. На шею ей он нацепил что-то вроде кожаного детского слюнявчика на жестком каркасе и огромного размера. Горничная подошла и придерживала сооружение рукой на весу, чтобы оно было параллельно кровати. Мастер красоты достал серую от грязи пуховку и начал щедро посыпать все, что он заранее измазал. Остатки ссыпались на слюнявчик.
Анна чувствовала, как лицо берется какой-то коркой — пудра впитывала в себя жир и застывала на лице маской. Брови по местной моде рисовали дугами, и значительно выше, чем те, которые были у нее от природы. Со стрелками он возиться не стал — довольно широкой жесткой кистью полностью закрасил верхнее веко черной краской, несколько удлинив к вискам.
Завершающим штрихом стала бордово-алая помада, которую он набирал из фарфоровой баночки прямо средним пальцем. Три мазка легли на губы: два на верхнюю, напоминая по форме сердечко, и один, чуть побольше, на середину нижней. Он отошел на шаг, полюбовался на свое творение и, достав зеркальце в тяжелой резной оправе с длинной ручкой, протянул его Анне, шепотом добавив:
— Донна Анна, вы давно не брили брови.
“Не брила брови?! Что он имеет в виду? В каком смысле не брила? Их что, нужно полностью сбривать?” — она невольно подняла руку к лицу, пытаясь ощупать, но “мастер красоты” ловко поймал ее кисть сделал “страшные” глаза и укоризненно покачал головой. Руку свою, впрочем, он тут же отдернул, потом украдкой оглянулся на бубнящую донну Эстендару, проверяя, не заметила ли она его вольности.
Анна невольно бросила взгляд туда же. Глаза дамы были закрыты и черненые веки казались провалами во тьму на белой маске лица. Жуть какая! Впрочем, донна не уснула, а лишь на некоторое время прикрыла глаза от усталости. Мастер взглядом указал Анне на зеркало, уже вложенное в ее руку.
Анна смотрела в отражение и понимала, да, брови давно не бриты, они уже даже начали отрастать, топорщась сквозь краску. Все эти манипуляции вызвали у нее состояние, близкое к истерике. Но боясь разоблачения, она несколько раз глубоко вздохнула и кивнула головой, показывая, что согласна с мастером красоты.
— Тогда я нанесу вам визит вечером? — мастер почтительно склонил голову.
Положение снова спасла женщина в кресле:
— Через неделю, Элидос. Врач велел донне Анне лежать неделю.
Дверь вновь распахнулась, и тот же самый лакей торжественно провозгласил:
— Компаньонка вашей светлости, донна Мариэтта! Фрейлины вашей светлости, донна Каранда и донна Анхелита!
Он отступил в сторону, и в комнату прошли две женщины в уже почти привычных платьях с воротниками-рафами, с «роскошным» местным макияжем на лицах и в высоких париках. С абсолютно безучастными лицами они синхронно поклонились то ли Анне, то ли ее кровати. Дона Эстендара встала и также механически все они поклонились друг другу.
Ночная фрейлина покинула спальню Анны, а за ней торопливо убрались из комнаты и куафер, и мастер красоты и горничная. Впрочем, через минуту в комнату скользнула другая. Лакей пододвинул к кровати второй стул. Дамы уселись, и наступила тишина.
Глава 5
Длилась тишина недолго, в распахнувшуюся дверь вплыла полная, даже массивная женщина, с чудовищно перетянутой талией. Её парик имел два яруса и был украшен ниткой крупных янтарных бусин. Подойдя к кровати, она отвесила церемонный поклон, а потом, поднявшись по ступеням, заговорила:
— Донна Анна, святой отец Мигелио желает нанести вам визит, дабы в душеспасительном разговоре смягчить тяжесть утраты.
Мысли Анны заметались, она почти паниковала, совершенно не понимая, что происходит вокруг, что нужно отвечать и кто эта женщина. Почему-то ее совсем не тянуло сообщать, что у нее проблемы с памятью: это казалось небезопасным. Идея, которая пришла ей в голову, оказалась тем более хороша, что дама, уже потерявшая терпение дожидаясь ответа, вновь заговорила:
— Прошу великодушно простить меня, донна Анна, но я не поняла, желаете ли вы принять утешение падре Мигелио?
Глядя ей в глаза, Анна подняла руку к горлу, чуть оттянула кружевной воротник, легко похлопала себя по шее и сделала резкий жест в сторону, как бы объясняя, что не может говорить. Дама несколько мгновений безмолвно смотрела на нее выпуклыми яркими глазами, потом осторожно спросила:
— Ваша светлость, вы не можете говорить? Но лекарь не предупреждал… Впрочем, если вы хотите видеть падре Мигелио, будьте добры хлопнуть два раза в ладоши.
Никакого падре Анна видеть не хотела совершенно точно, но, судя по интонациям дамы, отказ вызовет только новые вопросы, поэтому она аккуратно хлопнула дважды, после чего в комнате началось некое движение.
Женщины в креслах синхронно встали и застыли, горничная, подскочившая с банкетки вместе с ними, открыла дверь и что-то тихо произнесла. Вошел лакей, который подхватил одно из кресел и вернул его к столу, обе дамы уселись там, довольно далеко от кровати. А оставшееся кресло придвинули к ступенькам вплотную. Величественная толстуха вновь поклонилась Анне, что-то скомандовала лакею, таскавщему кресло, и направилась к двум скучающим дамам.
Одна из них перебирала четки, вторая вынула из каких-то непонятных складок платья небольшой толстенький томик и принялась читать, а толстуха и вовсе поразила Анну своим фокусом. Она вынула из кармана платья не маленькую книжечку, а солидных размеров атласный ярко-синий мешок. Из него достала пяльцы размером с альбомный лист и несколько клубков разноцветных ниток. Выбрав место поближе к окну, дама принялась за вышивку.
«Господи, боже мой, что же там за карман на платье, что такой объем влезает?» — поразилась Анна. Впрочем, особо рассматривать «своих» придворных Анне было некогда — в дверях вновь воздвигся лакей, провозгласивший:
— Святой отец Мигелио к ее светлости маркизе дель Боргетто!
Невысокий сухощавый мужчина в черной сутане, спадающей до самого пола и играющей на свету богатыми атласными переливами, вошел в комнату и на секунду замер на пороге, широким жестом перекрестив воздух перед собой. Дамы синхронно встали, также одновременно поклонились и вернулись к своим делам. А сухонький падре легко взбежал по ступеням, отдельно перекрестил Анну, пробормотав что-то на непонятном языке, и ткнул ей в лицо руку с крупным золотым перстнем, на котором вместо камня была укреплена крошечная фигурка человека на кресте.