«Пусть даже она уродлива, какая разница? Даже через семь лет развод — большой скандал. Пусть себе живет там — с ней вполне допустимо переписываться. Кто знает, может быть, она так же собирает стихи. Знает каких-то эспанских авторов».
Последнее письмо брата выбило его из колеи окончательно. Именно тогда, отправив отцу все отчеты, он рванул в Перванс. Уже там до него стало доходить, что жена вовсе и не уродина. Зато сильнее стали мучить мысли о том, что сам то он теперь — далеко не красавец.
А так же появился стыд за полное пренебрежение ее безопасностью.
«Спихнуть ее на руки этой самой Трюффе было довольно непорядочно с моей стороны… Конечно, от матери я не ожидал, но ведь не за мою мать девушка и замуж выходила…»
Встечи с женой он ждал. Ждал и опасался…
За королевским столом Макс волновался просто неприлично и хотя украдкой рассматривал Анну, цельного образа так и не получил. Усвоил только, что она миловидна и свободна в разговоре, чем-то напоминает яркую бабочку, которую так легко спугнуть.
Так Максимилиану казалось до тех пор, пока она не начала декламировать ему в ответ. Это был момент какого то странного озарения, восторга, приятия постороннего, в общем-то, человека в свою душу. Потрясение от того, что не чужие строки и мысли, так тонко подобранные, она вкладывала в свои письма.
Если бы его сейчас спросили, как выглядит его жена — он не смог бы ответить четко. В памяти остались только яркие детали, а образ расплывался и казался переливчатым, как чистой воды бриллиант на солнце.
Он начинал писать и бросал, комкая дорогую бумагу, пытаясь выплеснуть на нее все то, что клубилось сейчас в душе. Все свои смутные мысли и ощущения, все разом. Снова рвал лист, опасаясь спугнуть бабочку, опасаясь, что не она поймет, что напугает ее сумбуром и хаосом эмоций…
И только к моменту, когда в окне забрезжили первые розовые отблески встающего солнца, усталость взяла свое. Мысли чуть успокоились и строки легли на бумагу точно и ровно, выражая почти то, что хотел сказать Макс:
Не чувства кружат голову мою,
И не туман похмельного угара,
А то, что очень долго на краю
Стою, и целый мир со мной на пару.
Мы с ним оцепенело смотрим вниз,
На облака и сизый полог дыма.
А под ногами крошится карниз,
Не слишком резво, но неотвратимо.
И отойти бы, только не могу,
С опаской наблюдаю за соседом.
Качнёт его — и полетим во мгу,
Сорвёт меня — и он за мною следом.
И потому, предвосхищая крах,
Дышать стараюсь тише и пореже.
Одна надежда, где-то на верхах
Ещё остался тот, кто нас удержит.
«Почти то» — это потому, что даже самому себе он еще опасался признаться, что, кажется, влюбился в собственную жену.
Дописав, он поставил точку и с сомнением перечитал текст.
«Вот как бывает, когда пишешь сам! Странное ощущение. Но это — совсем недурно написано. Или я льщу себе? До сих пор все, что я пробовал создать, было весьма корявым, но ведь я это видел и замечал. А сейчас… Но вдруг я ошибаюсь и это — бред а не стихи?!»
После некоторых размышлений он так и не рискнул приписать еще хоть пару строк. Запечатал письмо воском и нетерпеливо поглядывая в окно размышлял, сколько еще нужно ждать, чтобы не потревожить ее сон?
Его не беспокоили сейчас мысли о телесном контакте и прочих прелестях супружеской жизни. Ему хотелось разговаривать с ней, удивляться совпадению в мыслях и ощущениях и требовать объяснений, когда они не совпадут. Ему хотелось знать, как она жила раньше и о чем думала. Как росла в роскошном дворце и что любила в детстве. Каждая кроха такой информации казалась ему драгоценной.
Особенно, конечно, хотелось знать, что она думает о нем самом. Но эти мысли он стыдливо прятал на задворки сознания — даже просто разговор с ней казался Максимилиану чем-то драгоценным и не слишком достижимым.
«Если она… Если она не захочет меня видеть… Я пойму. Многое успел напортить, конечно. Да и иметь мужа-урода… Возможно, она будет стыдиться меня?»
А еще ему хотелось сидеть с нею рядом, иметь право смотреть ей в лицо и видеть улыбку, понять, что любит она в этой жизни, что привлекает ее внимание Зачем ей этот странный контракт на солдатскую одежду? Ведь все доходы с Преванса, а они, как оказалось, весьма велики, теперь пересылают ей. Так к чему столько хлопот и докуки?
Письмо он отправил утром, как только это стало прилично по времени, и строго наказал лакею:
— Скажи, что я жду ответа. Но не будь навязчив! Жди столько, сколько потребуется! Хоть неделю!
Глава 47
Ответ от герцогини пришел достаточно быстро. Вежливый, спокойный, лаконичный.
Простое приглашение посетить ее дом в любой удобный ему день после обеда.
Все еще не веря своим глазам, Макс прочитал короткую записку, и вспыхнувшая было радость сменилась задумчивостью.
«Раз это не стихи, то… Что это может значить? Хорошо или плохо? Ну, то, что она не отвергает меня сразу, уже везение… Поехать прямо сегодня?! — он кинул взгляд в зеркало и с сожалением понял, что красные от бессонницы глаза и отросшая за ночь щетина его не красят. — Надо выспаться и привести себя в порядок, а уж завтра…»
Пожалуй, ни к одной встрече он еще тщательно так не готовился. И ни одной не ждал с таким трепетом. Даже когда по просьбе дофина ездил на встречу с заговорщиками, меньше волновался.
Проснулся он слишком рано и пару часов честно проработал в кабинете, постаравшись изгнать из головы лишние мысли. Помогло мало: когда оторвался от бумаг, увидел, что солнце только встало.
Сломал голову, подбирая приятную мелочь в подарок, заставил охрану вычистить коней до блеска, дважды сменил собственный костюм, а время только-только перевалило за полдень. Он успел прокрутить в голове десятки различных вариантов того, что скажет она, того, что ответит он сам.
Действительность оказалась гораздо более странной…
Максимилиан легко выпрыгнул из кареты и спросил подбежавшего солидного лакея:
— Где госпожа?
— В саду. Прикажете позвать, ваша светлость?
— Нет. Проводи меня к ней, — в руках у герцога была большая плетеная корзина, которую прислуге он не доверил.
Сад был прекрасен. Это Максимилиан отметил машинально, шагая по чистой песчаной дорожке. Слуга, торопливо семенивший рядом, счел нужным пояснить:
— Госпожа всегда гулять ходят с фрейлинами, а сегодня вот, как на грех, по делам их отправили в город. Но вы, ваша светлость, не извольте беспокоиться: охраняют и дом, и участок надежно.
Похоже, лакей беспокоился о некотором нарушении приличий. До сих пор муж не изволил посещать хозяйку, ну как сейчас огневается на нее?
Максимилиан промолчал, и слуга, повздыхав, не рискнул больше заговаривать с гостем.
Завидев ажурную тенистую беседку, боковой вход в которую охраняла пышная туя, герцог спросил:
— Она там?
— Там и есть, ваша светлость, — подтвердил лакей. — С садовником беседовать изволят.
От беседки и вправду доносились голоса, а возле лохматой туи щелкал огромными ножницами худощавый седой старик.
— Ступай, дальше я сам.
— Да как же так, ваша светлость… Доложить бы надобно!
— Ступай!
Не осмелившись больше возражать грозному гостю, лакей пошел к дому, оборачиваясь и бормоча под нос:
— И не виноват я нисколь! Сама велела с почестями принять и не перечить… А я и исполнил, как велено!
Макс подходил к беседке тихо, сместившись к краю песчаной дорожки так, чтобы старик-садовник заметил его как можно позже. Пусть это и было не слишком правильно и вежливо, но ему хотелось услышать ее голос и хоть немного прийти в себя: сердце бухало так, что казалось, он не сможет даже поприветствовать Анну, как приличествует.
Замерев на месте, он слушал мягкий женский голос и успокаивался. Обычное дело: дама отдает приказания садовнику. Только вот…
— …не торопись, твоя светлость. Это ежли блох ловить, тогда требуется, конечно, поспешать. А я тебе серьезное дело доверил!
— А что потом с ними сделаешь?
— Водичкой прохладной залью, да и посмотрю, как твоя светлость старалась, — закхекал-засмеялся старик. — Ежли плохо выбрать, всплывет много. От их я и выкину, а которые потопнут, в тряпочку мокрую сложу. Энтот год ежли посадим, к осени кусток будет, а следующий уже и цвесть начнут! О, как! Так что старайся, которы мелкие — выкидывай, а которы темные — отбирай и откладывай. Они цвету другого будут.
— Я стараюсь, — в голосе Анны слышалась улыбка, и Макс поразился, как странно течет беседа: «Они разговаривают как ровня!».
Не зная, как обозначить свое присутствие, он громко откашлялся. Из-за веток хвойника выглянул старик, прищурившись, оглядел герцога и сказал, повернув лицо ко входу в беседку:
— Тута, госпожа, пришли какие-то… Я, пожалуй, опосля достригать-то стану, — он недовольно покосился на герцога и зашаркал по дорожке вглубь сада.
Макс обогнул половину большой круглой клумбы и увидел, что туй у входа две, одна уже превратилась благодаря умелым рукам в элегантную красотку, а вторая, наполовину выстриженная, немного мешает проходу.
Из беседки, придерживая у лица ветку, на него смотрела герцогиня Анна Ангуленская. Придворный поклон он отвесил ей почти машинально, уронив при этом корзину, про которую совсем забыл.
Яркие шары апельсинов раскатились по траве газона, песчаной дорожке и застряли маленькими солнышками в несколько сумрачных голубых цветах на клумбе. Анна засмеялась и сказала:
— Красивые какие! Надо собрать!
Застыв как столб, Макс несколько мгновений наблюдал, как герцогиня, вместо того, чтобы кликнуть горничную, собирает с травы оранжевые мячики, прижимая пару штук к груди. Вот она сложила в корзину добычу, оставив в руках только один, и с удовольствием понюхала спелый плод:
— Ах, как же они пахнут! Это мне?
— Да.
— Спасибо! Я так давно не пробовала. Спасибо, ваша светлость.