Она узнала, что он достаточно равнодушен к еде, но прилично разбирается в винах, хотя и пьет их редко. Гораздо реже, чем принято при дворе.
— Некоторые из них хороши, чтобы согреться или, наоборот, утолить жажду в жару. Но они почти всегда дурманят голову, так что я предпочту взвар.
Узнала, что минимум через день он тратит несколько часов на упражнение с мечом или саблей.
— Макс, зачем тебе это?! Ты всегда ездишь в сопровождении охраны, — ей был просто интересен ответ мужа.
— Аннушка, мужчина должен уметь постоять за себя и свою семью, — он так удивился вопросу, что не сразу смог четко сформулировать ответ. — А если охрана погибнет, я должен смириться и дать перерезать себе горло?! Нет, радость моя. Случись что, я буду сопротивляться до последнего и прихвачу с собой на тот свет всех врагов, до которых дотянусь.
В той жизни у Анны никогда не было таких врагов, но сейчас, вспоминая историю с попыткой ее отравить, она вынуждена была согласиться: здесь его упорство на тренировках — очень ценное качество.
Как ни странно, ее муж был довольно равнодушен к роскоши что в одежде, что в интерьере. Ему достаточно было, чтобы все «красивости» были на должном уровне, не более.
Еще одним странным открытием было то, что муж слабовато разбирался в дворцовых интригах. Точнее, просто не интересовался ими, зато отлично разбирался в политике. Анне казалось, что эти явления одного порядка, но вечерние разговоры с мужем убедили ее в обратном.
— …таким образом, коронованная этальянка на троне Франкии является гарантом мира. Понимаешь? Возникает некоторое равновесие между силами Эспанской коалиции и союзом наших стран.
— А если бы у этальянского короля, например, не было дочери на выданье?
— Ну… Возможно тогда, нам стоило бы объединится с Вестгорцами и Антилийским княжеством. Но Эталия нам значительно выгоднее. Проще наладить торговлю, быстрее можно перебросить воинские силы, ну и так далее. Кроме того, мы с этальянцами принадлежим к одной и той же церковной конфессии…
Собственно, именно поэтому его величество Луи-Филипп и поручил герцогу работу в одном из секретных отделов королевской канцелярии. А Анна сделала для себя любопытный вывод: «Его интересует не то, что есть под носом, а то, что находится далеко. Не собственные земли, а торговля с другими странами. Не возня придворных, а интриги и союзы государственного уровня. Пожалуй, это не хорошо, но и не плохо. Просто он так устроен.».
Чем ближе она знакомилась с собственным мужем, тем меньше у нее оставалось снисходительного отношения к нему: «Иногда мне кажется, что Макс как ребенок, но это совсем не так. Он вовсе не глупее меня. Я опытнее и старше, но только потому, что больше читала. А он зато варится во всем этом с самого детства. Просто поразительно, как он остался достаточно порядочным и честным!».
Но все же окончательно муж сразил ее, когда допустил в святая святых — кабинет в башне. Жить они предпочли в усадьбе Анны. Там было комфортнее ей, а Максу, по большому счету было все равно где, главное — рядом с женой.
— Вот… — он несколько неловко обвел рукой неуютное помещение: — Здесь все и хранится. А это — тебе.
В руки герцогини лег небольшой ключ с хитрыми прорезями и бороздками.
— Их изготовили всего два. Не потеряй, — добавил Максимилиан. — Если ты захочешь, можешь сама заходить сюда и читать.
Для нее это был королевский подарок. В плотно закрытом шкафу хранились рукописи и отдельные листы, связки и сшитые тетради. Стихи, стихи, стихи… Разных стран и даже разных времен. Часть из них была переведена, часть еще нуждалась в переводе. Огромное богатство!
— Может быть, когда-нибудь я издам сборник.
Главным для Анны было то, что это место — кусочек его души, некий тайник, куда допускаются только избранные. Эта та точка соприкосновения, которая всегда будет волновать их обоих. У неё перехватило горло и, прежде чем говорить, пришлось немного откашляться.
— Спасибо тебе… — она ткнулась носом ему в грудь, стараясь не показать навернувшиеся на глаза слезы. «Мы такие разные с ним… Но сейчас я не понимаю, как мы жили раньше друг без друга… Просто не понимаю…»
Отношение Максимилиана к жене менялось быстро и безвозвратно.
Сперва он испытывал влюбленность, некий восторг и головокружение оттого, что такая удивительная женщина находится рядом, позволяет ухаживать за собой и улыбается ему. С момента нападения на Анну, с мгновения, когда он испытал какой-то дикий, почти животный страх за нее, за ее хрупкость, за ее неприспособленность, страх, что она исчезнет прямо сейчас, и останется только мертвое тело… вот с того момента и появилось настоящее понимание близости, ощущение родства, ощущение что она — часть его самого. Точное знание, что никогда не будет человека дороже.
Они разговаривали часто и подолгу. Они молчали, и это молчание делало их только ближе.
Более того, Максимилиан видел ее недостатки: и излишнюю наивность, и некоторую бестолковость, и слепоту к людям. Но даже эти недостатки были ему дороги. Больше всего в жизни ему хотелось защитить ее от всего мира, закрыть от любого горя, спрятать от всех.
И с этими чувствами в собственной душе Максу приходилось бороться. Он был от природы достаточно чуток, чтобы понимать: такие птицы не живут в золотой клетке. А счастье Анны было ему дороже собственных желаний.
— День добрый, ваше королевское величество.
— Добрый. Присаживайся, Максимилиан, — король указал на удобные кресла, стоящие у камина и, усевшись в одно из них, спросил: — Ты был сегодня у отца?
— Да. Заезжал перед службой.
— Как он? — Ну, точно лучше, чем полгода назад. Даже посвежел немного. Лекарь его заставляет много гулять. Он принялся кормить птиц: там у него целая стая всякой городской мелочи. От голубей до воробьев и ворон. В целом, отставка пошла ему на пользу. Ну и там с ним Жюль, он присматривает.
— Проклятые дела… — недовольно поморщился король. — Я не видел его почти месяц.
— Ты же знаешь, чего отец ждет больше всего.
— Да, — улыбнулся Луи-Филипп. — И думаю, через пару недель я смогу посетить его с отличной новостью!
— О! Ваше величество можно поздравить?! — Макс улыбнулся в ответ.
— Лекарка думает, что так и есть, — довольно проговорил король. — Но сказала, нужно ждать еще не мене двух недель, тогда точно будет известно. Надеюсь, это будет мальчик!
— Как себя чувствует ее величество?
— Я запретил ей конные прогулки, и она немного поскандалила с утра, — Луи-Филипп улыбнулся и добавил: — Судя по тому, с какой меткостью она кинула в меня туфелькой, с ней все в порядке.
— Попала?! — полюбопытствовал Макс.
— Промазала! — рассмеялся король. — Она ни разу еще не смогла попасть, так что все идет как обычно. Кстати, ты писал, что хочешь поговорить со мной. О чем?
— Вы, ваше величество…
— Макс, позволь мне хоть изредка, хотя бы пока мы вдвоем, побыть не «величеством».
— Хорошо, Луи. Я хотел поговорить с тобой о патенте. Помнишь, еще до отъезда в Эталию мы обсуждали…
— Ах, да, помню. Я думал об этом, Максимилиан. И пришел к выводу, что это создаст очень нехороший прецедент. Я хочу предложить тебе другой вариант. Я охотно оформлю этот самый патент на твое имя и пропишу все возможные льготы и налоговые послабления.
— Нет, Луи. Это меня не устроит.
— Ты, как всегда, торопишься, Максимилиан, — недовольно буркнул король. — Сперва дослушай! Я выпишу патент на твое имя, но ты можешь потом, частным образом, написать на герцогиню доверенность и все! Никаких проблем, это будет твое личное решение, понимаешь? А по сути все будет так, как ты и хочешь.
Предложение Максимилиану не нравилось, но он молчал, обдумывая слова и не торопясь высказать недовольство. Молчание затягивалось, и король, потеряв терпение, спросил:
— Ну? Как тебе такое предложение?
— Знаешь, Луи… Я недавно наткнулся на очень удачное стихотворение. Хочешь послушать?
— С удовольствием! Это гораздо лучше последних политических сплетен. Это написала Анна?
— Нет… Но послушай.
А вы замечали, как в одночасье
Тускнеют успех и удача.
И лики темнеют на иконостасе,
Когда ваша женщина плачет?
Как рушится мир, словно вынут из кладки
Заглавный и краеугольный,
И в жилах пульсирует, как лихорадка
Одно — вашей женщине больно.
Как битым стеклом насыщается воздух —
Не сделать и малого вдоха.
И чёрными дырами в сумраке звёзды,
Когда вашей женщине плохо.
Ни сердцебиенья, ни света, ни бега…
Когда ваша женщина плачет,
Про всё забывает спесивое эго.
Да и не бывает иначе.[35]
— Максимилиан! Оно, конечно, прекрасно, я даже не думаю спорить. Но к чему такой пафос?! Герцогиня отнюдь не обижена судьбой! Если вопрос только в деньгах, то…
— Луи, вопрос совсем не в деньгах. Но ей будет обидно.
— Просто… просто обидно? Но почему, собственно?! Она же ничего не теряет?! Максимилиан, я выпишу патент на тебя, и закончим на этом.
— Мне жаль, ваше высочество, что вы не поняли меня. Разрешите откланяться?
— Прекрати! Что за блажь у вас с этим патентом?!
— Луи, а это не блажь. Это обыкновенная честность и порядочность по отношению к ней. И если ты сейчас скажешь, что политика и традиции требуют, как обычно…
— Вы свободны, герцог де Ангуленский. Ступайте!
ЭПИЛОГ
Королевские герольды опустили свои трубы, но звук еще некоторое время плыл над толпой разряженных придворных. Вперед вышел личный секретарь его королевского величества, развернул длинный свиток и принялся читать с листа. Голос его отчетливо звучал в каждом уголке тронного зала.
На удивление, среди придворных смолкли все разговоры. Слишком много пари было заключено на тему нового указа. Большая часть женщин, как ни странно, утверждала, что «…совершенно невозможно! Это будет просто неприлично! Я свято уверена, что его королевское величество не пойдет на такое!».