, – услышала она голос Виктора. – Его должен уметь делать каждый уважающий себя картежник. Смотри.
Послышался приятный шелест – Юрьянс-младший небрежным движением одной руки мгновенно раскрыл веер из карт.
– Ух ты, – воскликнул Ивар. – Научишь?
Именно в этот момент и вошла Мила. Взгляды присутствующих обратились на нее. Все поздоровались вполне дружелюбно. Кроме Элины.
– О, явилась мадам Сплетница, – едко изрекла та, окинув взглядом Милу. – Расскажите нам, что вы еще видели, а то давно что-то не было в этом доме скандалов и ссор.
В воздухе повисло напряжение. Девушка молча развернулась и стала подниматься наверх. В коридоре второго этажа сразу наткнулась на Олега и направилась к нему. Пусть дуется, сколько хочет. Даже если он решил с ней порвать, это не значит, что они не могут общаться. Сейчас Миле хотелось поделиться впечатлениями. Про золото она ему расскажет, но позже. А вот Юрьянсу журналистка давно решила не помогать в этих поисках. Он вообще не проявлял интереса к ее деятельности, стало быть, ему все это было не важно. Девушку даже стало настораживать его равнодушие к результатам ее расследования. Закрадывалась мысль, что не за тем она тут, чтобы статью про дедушку-врача писать. Впервые у нее промелькнуло такое подозрение после того, как Мила случайно увидела письмо с информацией об Олеге в почте Айварса Эженовича. Поэтому журналистка и разболтала о золоте Максу. Сама она была бессильна, а на помощь Олега в тот момент рассчитывать не приходилось. Сейчас Лалин, собиравшийся войти к себе в комнату, задержался у двери и молча глядел на нее, спешащую в его сторону.
– Привет! Мы с Максимом… помнишь его? Опять ездили в усадьбу… – непринужденно начала Мила.
Ей так хотелось рассказать ему обо всем, она уже даже подалась вперед, чтобы сказать что-то еще, но Олег, напустивший на себя надменный вид, вдруг произнес:
– Так ты и с этим уже шуры-муры крутишь? Не ожидал такой прыти. Как любит говорить Брага про таких баб, «я не проститутка, а влюбчивая», да?
Мила стояла теперь растерянная, не понимавшая, что делать, будто на нее неожиданно вылили ведро холодной воды. Внутри все заледенело. И такая обида захлестнула, что словами не передать. Она попятилась назад, как человек, увидевший перед собой зверя, норовящего причинить боль. Заговорила не сразу, потому что трудно было вымолвить хоть слово из-за комка в горле. А потом почти прошептала:
– Как ты смеешь так со мной говорить, Олег? У меня никогда в жизни никого, кроме тебя, не было…
Ее слова оборвались, девушка поняла, что оправдывается, а это совершенно ни к чему. В голосе отчетливо слышались слезы, которые она даже не пыталась скрыть. Не стесняясь его взгляда, вытерла глаза, хоть это и не помогло, только тушь размазала.
– Я… Не желаю тебя знать. Никогда в жизни, – сказала она почти спокойно, затем отвернулась и, всхлипывая, медленно пошла к себе.
Олег же остался стоять. Вид у него был теперь пораженный и виноватый, словно он очень сожалел о сказанном, но понятия не имел, как что-то исправить.
Избегая встречи с бывшим мужем, Мила и на следующий день решила уехать из дома. Напросилась с Виктором в больницу к Маше. Сев в машину, она не сдержала эмоций:
– И как оно в роли рогоносца?
Специально готовилась это сказать, но, кажется, переборщила с иронией в голосе. Виктор был уязвлен данным замечанием, что неудивительно.
– Элина сказала, что ты наврала. И знаешь, учитывая все произошедшее между нами, я больше верю своей жене, чем тебе. Ты ведь даже отказалась говорить, кто он и где ты их видела…
Мила никогда бы не подумала, что Виктор так безоговорочно верит супруге. Что ж, это их дела. В итоге она осталась виноватой, и ничего никому не докажешь.
– Кстати, я хотел извиниться. За те слова, – не поворачивая головы и глядя на дорогу, проговорил мужчина.
Чудак. Только что опять оскорбил, назвав лгуньей, и тут же извиняется за прошлую обиду.
– Олега это все равно не вернет, – безучастно пожала плечами девушка. – Я сама виновата. Как и в прошлый раз.
После той боли, которую она испытала в первый момент, осознав, что теряет Лалина, чувства как будто притупились. Видимо, это защитное свойство психики. В какой-то момент Мила поняла, что ей все равно, что будет дальше.
– Вы раньше встречались? – он бросил на нее короткий взгляд и вновь стал следить за дорогой.
– Мы были женаты. То, что я сказала в больнице, все-таки правда.
– Я так и думал. А почему расстались?
– Я не смогла ужиться с его матерью. Не смогла покорно терпеть упреки и незаслуженные обвинения.
Помолчав, Мила продолжила:
– Олег меня не любит. В больнице я поддалась эмоциям, а он подыграл. Вот и все,–она говорила словно самой себе. Будто пыталась убедить себя в этом.
– Если, конечно, тебе интересно мое мнение, – с сомнением заметил Виктор. – Со стороны… Мила не дала ему договорить, перебив:
– Со стороны не виднее! Никто не может понять, что происходит между двумя людьми лучше, чем они сами!
Теперь Юрьянс-младший пожал плечами.
– Может это и к лучшему, – спокойно сказала девушка. – Его мать не позволит нам быть вместе, а он никогда не пойдет против воли родителей. И я его не осуждаю. Самой мне не повезло с семьей, и я рада за тех, у кого есть родители.
Виктор снова предпочел не высказывать свое мнение на этот счет.
– Понятно, – только и бросил он.
О чем еще говорить? Оба не могли найти слова.
– Все узнают, что мы уехали вместе… – заметил вдруг Юрьянс-младший.
– Если ты об Олеге, то ему все равно, – делано безразличным тоном промолвила Мила.
Лалину оказалось не все равно, поскольку через пятнадцать минут он позвонил. Нажимая «ответить», журналистка ощутила, как предательски дрогнуло сердце. Но разговор получился каким-то куцым – иное слово не подобрать.
– Ты брала у меня наушники. Они мне нужны.
– У меня в комнате на столе лежат, возьми.
Виктор хмыкнул, но ничего не сказал. Видимо, сумел сдержать очередной ироничный выпад, видя, как печальна его спутница.
В больнице Мила расположилась на скамейке в холле. Ждала Виктора и читала какую-то медицинскую рекламную брошюрку. Конечно, в палату к Марии она входить не собиралась. Та ее откровенно недолюбливала, и это мягко сказано.
Виктор пробыл у сестры около двадцати минут. В накинутом на плечи поверх черной рубашки халате он был как-то по-особенному элегантен и очень похож на врача. Когда мужчина вышел, Мила обратила внимание на его недовольную гримасу, но ничего не стала выяснять. Похоже, она и так слишком часто влезала не в свое дело.
– Пойду, поговорю с доктором. Сиди тут, – скомандовал Юрьянс-младший, когда журналистка собралась подняться. Она плюхнулась назад, молча проводив его взглядом. Нет, и все-таки он неисправимый невежа!
Мимо стремительно прошли две шумные дамы, громко говорившие на латышском, и когда их голоса затихли где-то на лестнице, Мила услышала доносившийся из палаты Маши плач. Решив, что что-то случилось, девушка поспешила к сестре Юрьянса. Та лежала, уткнувшись лицом в тощую больничную подушку, и громко рыдала.
– Эй, что случилось? – Мила дотронулась до ее плеча.
Блондинка подняла взъерошенную голову и поглядела на нее возмущенно. Глаза ее были опухшие и красные, и, скорее всего, она плакала за сегодняшний день уже не впервые.
– Откуда ты здесь взялась? Отстань!
– Маша, если тебе плохо, скажи, я позову врача, – стараясь говорить спокойно, обратилась к ней Мила.
– Мне хорошо. Уходи.
Журналистка присела на стоявший у ее постели стул.
– Не уйду. А то опять потеряешь сознание, кто тебя знает…
– Где Виктор? – чуть успокоившись, та, наконец, села.
– Пошел к твоему лечащему врачу. Рассказывай, что случилось.
–Это не твое дело! – пробурчала девушка.
Однако, подумав, шмыгнула носом и все же заговорила.
– Просто мне страшно. Это меня Бог наказывает. Я такое сделала, что… Лучше тебе не знать. И вообще никому. Это страшно.
–Да что ты такого могла сделать? – Мила невольно улыбнулась.
Ее суеверные слова о Боге звучали так по-детски, что теперь журналистка видела перед собой не избалованную нахалку, а напуганную девочку, нуждающуюся в поддержке.
Ну попала девчонка в какую-нибудь историю. И ей кажется, что все, жизнь окончена. Все в юности через это проходят.
– Не человека же ты убила. Иначе не сидела бы тут. А все остальное чепуха.
Голубые глаза Маши стали такими напуганными, что Мила невольно поежилась. Та попыталась заправить за ухо светлую прядь, но ничего не вышло.
– Вот именно что я убила человека, – вдруг отчеканила блондинка каждое слово. – Но об этом никто не знает. Ты никому не скажешь – я вижу. Ты нормальная.
Маша помолчала, наблюдая за реакцией журналистки, и, видя, как недоверчиво глядит на нее посетительница, продолжила:
– Это был бездомный. Какой-то парень, очень худой, жалкого вида. Мы устроили вечеринку, напились, увидели его с балкона, позвали, обещая дать еды. А сами стали над ним насмехаться, заставлять пить, хотя он пытался вырваться, просил отпустить его, говорил, что ему нельзя алкоголь. Мы вливали ему в горло виски и другие крепкие напитки, шутили, как ему повезло, и что он такого нигде больше не попробует, заставляли нюхать кокс. Потом ему стало плохо, и он упал. Но никто не обратил внимания. Только утром поняли, что он умер. Мы испугались, вытащили тело во двор, чтобы все думали, будто он там и лежал, вызвали скорую. Врачи что-то выясняли, куда-то звонили. Установили его личность и сказали, что у него была такая же болезнь, как у меня – порок сердца. И его сердце не выдержало огромной дозы алкоголя и наркотиков. Они думали, что это он сам так накачался.
Пораженная Мила молчала, пытаясь осмыслить услышанное и найти какие-то слова для ответа. «Это не ты его убила… Точнее, не лично ты… Вы же не знали, что он болен… », – в голову лезла лишь подобная чушь. Да уж, Машенька, ты и твои друзья–чудовища.