Девушка легла поздно, до полуночи изучая материалы, собранные в интернете. В библиотеке практически ничего пока найти не удалось, а в сети попадалась лишь общая информация о положении дел на латвийском фронте в интересующий ее период времени. Даже Айварсу Эженовичу нечего сообщить…
Была глубокая ночь, когда Мила неожиданно проснулась. Сначала не могла понять, что ее разбудило, но через секунду осознала – собачий лай. Где-то заходилась лаем собака, нарушая покой поселка. Мила некоторое время ворочалась и пыталась снова заснуть, но к неизвестной шумной четвероногой особе присоединилось несколько ее разноголосых товарок. Мысли снова крутились вокруг слов Анны. Признаться, ее отношение к Айварсу Эженовичу ухудшилось еще больше, хоть она и старалась убедить себя, что все это могут быть только беспочвенные слухи. Возможно даже, что кто-то просто пытается очернить память человека, помогавшего в годы войны русским воинам. Все же тяжело оставаться непредвзятой в такой теме…
Вдруг по раме окна и потолку скользнул луч света от фар. Кто это разъезжает по спящему поселку среди ночи? Все бы ничего, но машина явно остановилась у ее дома! Девушка ощутила, как бешено затрепыхалось сердце. Не следовало ей соглашаться жить тут одной! Позвонить Анне? Та на всякий случай оставила ей свой номер. Но Мила решила, что беспокоить соседку неудобно. Было чертовски страшно. Но когда внизу щелкнул замок, и открылась входная дверь, у журналистки мелькнула мысль, что она прямо сейчас умрет от ужаса. Лоб и спина моментально покрылись холодным потом. Похоже, в последнее время кто-то свыше пытается испытать ее психику на устойчивость.
Как была, в темно-синей шелковой ночной рубашке, Мила взяла в одну дрожащую руку телефон, а в другую – ножницы, и тихо вышла в коридор. Внизу слышались голоса. Девушка прокралась к лестнице, намереваясь незаметно взглянуть, кто это пожаловал, но вдруг все пространство вокруг озарилось ярким электрическим светом, и она увидела внизу у двери неожиданную компанию, состоящую из крепкого брюнета в джинсах и спортивной куртке, молодой женщины в черном трикотажном костюме и мальчика лет девяти. Все они не менее пораженно глядели вверх – на Милу.
– Ну и ситуация, нарочно не придумаешь! – смеялась Элина, наливая в чашки только что сваренный кофе.
Мила с наслаждением вдыхала его аромат. Да уж, этой ночью она натерпелась страху! Девушка, облаченная в легкое домашнее платье оливкового цвета, сидела за столом на залитой солнечным светом кухне дома Юрьянса, наблюдая за тем, как ловко Элина готовит кофе и одновременно успевает доставать тосты. Свои длинные темные волосы журналистка заплела в свободную косу. Несколько прядей у лба выбились из плетения и делали ее по-домашнему очаровательной. Быть может, именно это заставило Виктора, входящего в кухню, неприлично долго задержать на ее лице взгляд. Но затем он повернулся к жене и чмокнул ее в губы.
– Доброе утро, дорогая. Доброе утро, Мила.
Дамы ответили улыбками.
– Мы тут обсуждаем ночные события, – сказала Элина. – Садись за стол, кофе уже готов.
Виктор сел напротив журналистки и взял свою чашку.
– Напугали вы нас, Мила, – заметила женщина, поглядев через плечо и улыбнувшись.
– Поверьте, я испугалась не меньше вашего, а то и больше, – ответила та.
– Представляю, одна в чужом доме – и тут такое!
Элина оказалась красивой женщиной лет тридцати пяти, явно привыкшей к хорошей жизни. Даже с утра она выглядела небрежно, но дорого. Эту яркую блондинку не портила даже легкая полнота. А вот ее супруг, Виктор Юрьянс, сын Айварса Эженовича, был напротив, почти атлетического телосложения. «Интересно, – думала, глядя на него Мила, – его отец был таким же жгучим брюнетом в молодости?»
– Простите, Мила, что мы не позвонили и не предупредили о своем приезде, – наконец подал голос мужчина, откидываясь на спинку стула. – Я и подумать не мог, что в доме кто-то может быть. Звонил отцу из аэропорта, буквально парой слов перекинулись, и он, видимо, забыл о вас сказать.
Миле показалось, что Виктор нарочно попытался ее задеть последней фразой. Она заметила, что ему не нравится ее присутствие в доме. Сама она тоже была не в восторге от столь спонтанной перемены в планах. Если теперь тут собираются оставаться на какое-то время сын и невестка Айварса Эженовича, то ей точно лучше перебраться в гостиницу. Оказалось, что они приехали из Европы на родину в отпуск. Виктор работал в Германии, занимался чем-то, связанным с автомобилями.
– Не беспокойтесь, я не буду вас стеснять, сегодня же попрошу Кристапа отвезти меня в гостиницу в Резекне, – промолвила Мила.
– Ну что вы! – воскликнула Элина, судя по всему, вполне искренне. – У нас полно места! Оставайтесь! Тем более что это дом Айварса, и он сам вас сюда пригласил!
Она принялась уговаривать Милу остаться, и та все же согласилась.
– Только если вы действительно не против, – она вопросительно взглянула на молча пившего кофе Виктора.
– Конечно, оставайтесь, сколько необходимо, – он пожал плечами, демонстрируя, что ему вообще все равно. – Так вы говорите, что занимаетесь изысканиями материалов о судьбе моего прадеда?
– Да.
– Ну-ну.
Это многозначительное и явно насмешливое «ну-ну» Миле очень не понравилось.
Вскоре появился и мальчик, которого девушка видела ночью. Это был молчаливый и стеснительный ребенок по имени Ивар.
За завтраком Мила, отвечая на вопросы Элины, рассказала, что сейчас изучает историю боев за Латвию, в частности операцию по освобождению города Резекне.
Виктор фыркнул:
– Это когда советская авиация практически уничтожила наш город?
Он выжидающе поглядел на журналистку своими темными, ироничными глазами. Она даже смешалась, не сразу сообразив, что ответить. Вот, наконец, ей и встретился в Латвии ярый русофоб.
– Вообще-то ваш город освобождали от фашистов, – заметила девушка, сделав ударение на слове «ваш».
– В результате авиационной операции при освобождении Резекне было убито несколько сотен мирных жителей, разрушено восемьдесят процентов зданий города, – холодным и безапелляционным тоном проговорил Виктор. – А потом в этом преступлении ожидаемо обвинили немцев и объявили советских солдат героями, спасшими Резекне. Даже памятник поставили, тоже «Алеша», как в Болгарии.
И он с издевкой пробарабанил пальцами по столу мотив известной военной песни: «Стоит над горою Алеша, в Болгарии русский солдат…».
У Милы внутри все клокотало от ярости, но она изо всех сил старалась сдерживаться. Ей казалось, что она уже ненавидит этого латыша, верящего вранью некоторых историков! И как у них с отцом могут быть столь разные взгляды на те события?!
– То есть вы считаете, что Латвию следовало оставить под оккупацией фашистов? – взяв себя в руки, Мила спросила это будничным тоном, словно ее интересовало мнение Виктора о погоде за окном.
– Знаете, в спорах на эту щекотливую тему я всегда вспоминаю вашу русскую поговорку «лес рубят – щепки летят».Так вот, человеческие жизни, университеты, музеи, храмы, больницы, чьи-то дома оказались щепками, которыми можно пожертвовать ради высокой цели. А стоила ли того эта цель?
– Как вы можете так говорить! Тысячи мирных латвийцев были расстреляны фашистами!
– Мы с вами никогда не поймем друг друга, – заключил Виктор, не желая спорить и глядя на Милу, как на школьницу, чьи слова невозможно воспринимать всерьез. – Пишите свою статейку, продолжайте, как и многие ваши коллеги, подбрасывать хвороста в огонь вражды.
Девушка готова была поклясться, что ее глаза налились слезами обиды, но все же она выдержала взгляд своего оппонента. По ее мнению, Виктор оскорбил не только память освободителей Резекне, но и лично ее. Она поклялась себе как можно скорее убраться из этого дома. После завтрака поднялась к себе, набрала телефон Кристапа, но он не отвечал. Затем девушка позвонила Айварсу Эженовичу. Тот оказался недоступен. Тогда Мила стала собирать вещи, которых было не так уж много. Погруженная в это занятие и в свои мысли, она так сильно вздрогнула, что даже больно ударилась рукой о стол, когда услышала стук в дверь своей комнаты.
– Войдите.
На пороге стоял Виктор. Входить не стал, оперся плечом о косяк и скрестил на груди руки, неосознанно отгораживаясь.
– Мила, я хотел перед вами извиниться, – он, будто нехотя, выдавливал из себя эти слова. – За столом я погорячился и, видимо, вас обидел, раз вы решили нас покинуть.
Он красноречиво осмотрел беспорядок на постели, куда были брошены несколько платьев, кофточек и джинсов, которые девушка собиралась сложить в чемодан.
Мила была уверена, что это Элина убедила супруга извиниться. Все же батюшка этого чурбана не будет доволен столь не гостеприимным к ней отношением.
– Да, вы действительно меня задели, – деваться ей было некуда, и она открыто призналась в том, что обижена.
При этом человеке она вообще чувствовала себя глупой и неуверенной в себе. Мила заметила, что Виктор пару секунд неделикатно рассматривал синюю шелковую ночную рубашку, брошенную на стул. Она густо покраснела, вспомнив, как появилась перед ним в неглиже. То, что в таком виде ее видели Элина и мальчик, почему-то совершенно не смущало девушку, а вот от взгляда Виктора становилось прохладнее, словно она и сейчас практически раздета. Чтобы скрыть смущение, Мила отвернулась и принялась деловито рыться в телефоне, молясь, чтобы кто-нибудь позвонил и разрядил эту глупую ситуацию.
– В общем, мы просим вас остаться. Просто давайте больше не будем поднимать эту тему, – в голосе мужчины слышалось легкое удивление тем, что его теперь игнорируют.
– Хорошо, – коротко буркнула Мила, все еще не в силах совладать со смущением, и даже не глянула в его сторону, когда он вышел, прикрыв дверь.
Ночью гудели самолеты, в небе даже сверкали огни, словно искры. Видимо где-то над ними шел воздушный бой. Чижов, назначенный караульным, с тоской глядел в ночное небо. Его сослуживцы, расположившись за столом в доме, тем временем делились воспоминаниями о родных краях.