А послезавтра вообще уедет и забудет, как вас тут всех зовут! И плевать, и всё равно!..
Естественно, перед колючими зарослями Арей встал заартачившимся конём. Но Мария, умеющая делать выводы из собственных ошибок, на сей раз не попалась, споткнулась только, не успев вовремя затормозить, зато не упала. Чем, кажется, очень огорчила зверя.
– Не рой… яму… другому, – пропыхтела Маша, тяжело отдуваясь, опершись ладонями о колени, – сам в неё попадёшь!
Пёс шевельнул бровями: «Что я, дурак, что ли, в какие-то ямы лезть?»
– А вот увидишь… – пообещала Мария, глубоко, со свистом втягивая носом воздух.
Зверь ей не поверил и по такому случаю завалился в траву, поелозил спиной, по-заячьи сложив лапы на пушистом пузе. Мельге тоже была совсем не против и завалиться, и повозиться, а вот немедленно лечь и помереть, как давеча случалось, почти и не хотелось. Наверное, привыкать начала.
Правда, что ли, в фитнес записаться?
– Ты не правильно дышишь, – заявил Саша, который, понятно, дышал совершенно правильно, то есть ровно, будто и не бежал, а прогуливался, никуда не спеша.
Собственно, бегал он тоже очень правильно, точно как Арнольд Шварценггер в фильме «Терминатор», робот чёртов. В смысле, не Шварценггер, а Добренко. То есть оба. В общем, Маша по доброте душевной хотела было послать дрессировщика вместе с его советами, но промолчала. Ей же всё равно, так? Ну и нечего.
– Слушай, а что там? – Мария кивнула в сторону колючих зарослей, из которых давеча так эпично выломилась Лиска.
– Там? – непонятно зачем переспросил Саша, пожал плечами и потянул Мельге за локоть, побуждая занять вертикальное положение. Выпрямляться никакого желания не было, тем более в спине у Маши что-то подозрительно и очень жалобно ёкнуло, заставив унизительно схватиться за поясницу. – Кладбище там. Старое. Теперь, кажется, в Озерцах хоронят. Или в Речном?
Никакого дела до того, где теперь мухловцев хоронят, Маше не было. А вот вопрос, что забыла на кладбище, да ещё старом, ветеринарша – интересовал и даже очень.
Ни слова не говоря, Мария развернулась на пятках, да полезла в щель, предусмотрительно проломленную Лиской. Но пробираться всё равно оказалось очень неудобно, ветки так и норовили ухватить за майку и очень царапались, да ещё незнамо откуда взялась то ли крапива, то ли борщевик, мгновенно обстрекавший лодыжки прямо через носки.
К счастью, полоса препятствий была не широкой. Мельге вывалилась под элегические берёзки, едва не наткнувшись грудью на пики покосившейся оградки в струпьях давно слезшей краски. Кладбище и впрямь выглядело старым, заброшенным, заросшим: трава по пояс, памятников в ней и не видно почти, сирень с шиповником растёт, будто так и надо, ну и берёзки, понятное дело. А тишина, как…
Точно, такой тут и положено быть.
– И чего ты тут забыла? – спросил из-за её спины Саша. Арея это тоже интересовало. Пёс заглянул Марии в лицо, ничего не понял, чихнул и отбежал в сторону нюхать траву. – Пойдём, солнце уже высоко.
Маша отмахнулась от него и кивнула, не очень-то разобрав, что он там буровит. Та самая трава, которую увлечённо нюхал Арей, уже успела распрямиться, но не до конца, где шла Лиска – или кто-то другой? – разглядеть можно. Ну и Мельге пошла, придерживаясь за ограды: ноги путались, как в верёвках, шагать было сложновато, но недалеко. И правильно, ведь из-за кустов скулёж ветеринарши Маша слышала отлично.
У могилы, рядом с которой заканчивалась «тропа», вообще никакой ограды не оказалось, но и камень – потемневший, в страшноватых потёках – трава не загораживала, потому как в том месте, где обычно цветочницы ставят, земля была перекопана. Участок не большой, квадратный, примерно шаг на шаг, сероватые комья уже подсохли, но понятно: копали совсем недавно, может несколько дней назад.
Мария присела на корточки, протянула руку, потрогав надгробье. Выбитые буквы были видны плоховато, надпись на слишком мягком камне почти стёрлась: «Ште… Вар…ар.. С…на», год рождения совсем не разобрать, год смерти то ли десятый, то ли девятнадцатый, то ли двадцатый – округлое что-то. А вот буквы у самой земли почему-то сохранились очень хорошо: «Моё сердце лежит с тобой», ну и веночек сверху видно тоже неплохо. А вот фотографии и даже места под неё нет.
– Штейн Варвара Эс, – пробормотала Маша, натирая лоб. – Сергеевна? Савельевна? А, может, не Штейн, а Штерн? Или Штель? Штелс? Может такое быть? Ой, вряд ли.
– Ты чего? – осведомился Саша, нависая над Марией фонарным столбом.
– Ничего. Тут точно не могилу копали.
– И?
– Вот тебе и «и»! – передразнила Мельге. – Значит, что жена Штейна похоронена тут, известно, но неизвестно где? Так получается?
– Ничего не понял, – признался Добренко.
– Главное, что я ничего не понимаю, – самокритично заявила Маша, вставая и зачем-то отряхивая совершенно чистые колени. – Смотри, сорока.
Дрессировщик глянул на птицу, усевшуюся на высокий, с иное дерево, сиреневый куст, и опять обернулся к Марии – местная живность его не интересовала совершенно. А вот Арей решил, что сороку просто необходимо немедленно разъяснить. Пёс, тоненько взвизгнув, подпрыгнул, звонко клацнув зубами, и не дотянулся, понятно. Припал на передние лапы, глухо ворча – птица насмешливо стрекотнула, разглядывая зверя одним глазом. Собакер рыкнул, копнул задними лапами, прыгнул на памятник, но не удержался, царапнул когтями по камню.
К сожалению, такого надругательства не выдержал и сам памятник: надгробье томно, как в замедленной съемке, с раздирающим уши ржавым скрежетом начало заваливаться набок. Маша где стояла, там и замерла. Ей подумалось, что вот сейчас разверзнется отвратительная яма, а в ней старые, не до конца истлевшие кости. Саша же, излишками фантазии явно не страдающий, деловито отодвинул госпожу Мельге себе за спину и сунулся к надгробью, по-медвежьи облапив его обеими руками. Но выправлять почему-то не стал, хмыкнул, а потом точно как Мария присел на корточки, что-то рассматривая.
– Са-аш, – почему-то осипшим голосом окликнула Маша.
– А? – как ни в чём не бывало отозвался Добренко.
– Чего там?
– Не поверишь, – дрессировщик крутанул головой, будто и сам не верил, – тайник. Памятник внутри пустой. И вот, видишь, петля. Как на амбарных воротах, честное слово. Вроде медная.
– Ты серьёзно?
– Нет, шучу, – проворчал Саша, подаваясь в сторону, освобождая место.
Но оказалось, не шутил, а чистую правду говорил. Надгробье стояло на плите, которая получалась тайнику дном, и петля имелась типа дверной, только раза в четыре больше – на ней и держался откинувшийся вбок пустотелый памятник-схрон. Пустотелый, да не пустой – паутины в нём было навалом и ещё мумия паука, а больше ничего, зато на дне-плите толстенный слой пыли, в которой чётко виднелись следы, будто кто-то пальцами провёл.
– Недавно открывали, как думаешь? – спросил Добренко.
Маша провела по плите, оставив собственный отпечаток.
– Недавно. Интересно, что тут было?
– Подозреваю, что последние сто лет ничего, – Саша, встал, отряхивая ладонь о ладонь. – Пошли завтракать?
– Тебе что, совсем неинтересно? – изумилась Маша, глядя на дрессировщика снизу вверх.
– Почему не интересно? – пожал плечами Добренко. – Интересно. Только ничего нового мы тут уже не найдём. – Кстати, нам ещё Арея ловить. Он за сорокой ускакал.
– Чурбан, – буркнула Мария под нос, – бревно. Тер-ми-на-тор.
Кажется, местный Робин Гуд её не услышал.
***
Вот так в кои-то веки захочешь побыть гордой, независимой и доказать всем, ну вот абсолютно всем, будто тебе всё равно, а попадаешь на завтрак ко всяким бывшим циркачам. Нет, не в том смысле, конечно, что они тобой закусывают, наоборот, кормят, но всё равно неудобно, не комфортно, потому как получается: изменила собственным железобетонным решениям. А всё почему? Потому что слишком глубоко задумалась о кладбищенских тайниках, кладах, срочно потребовавшихся деньгах и прочей ерунде, не имеющей к реальной жизни никакого отношения.
Правильно говорят люди: думать вредно.
Да! И о Михалыче стоило бы вспомнить. Как он там, бедолага, жив ли ещё?
А яичница у циркачей вкусная, хотя они, кажется, попросту свалили в сковородку всё, что в холодильнике нашли и сверху залили яйцами. А поди ж ты, вышло совсем недурно. Вот кофе… Никакой это не кофе, самый натуральный дёготь, врагов таким травить.
Кстати, неплохо бы узнать, чем вчерашнее собрание будущих кооператоров закончилось. И о равнодушном лице нельзя забывать. Правильно Вероника Германовна говорила: «Лицо необходимо держать в любой ситуации, только плебеи могут позволить себе проявить истинные эмоции!»
И с Лискиным профессором познакомиться надо бы. Хотя зачем? Ведь уже послезавтра она, то есть Мария Архиповна, отсюда уедет и забудет, как их тут всех зовут!
Между прочим, как зовут Сашиного помощника, который Малыш, она уже забыла, если вообще когда-то помнила, а он милый. Хотя предложенная им булка, намазанная сантиметровым слоем сливочного масла и таким же варенья – это уже извращение, особенно после целой тарелки диковатой яичницы. Но, блин, вкусно же до невозможности! И дёготь, выдаваемый тут за кофе, с таким-то, с позволения сказать, бутербродом идёт как-то легче, в жилу идёт.
Но главное, про лицо не забывать!
– О чём задумалась?
Сашино любопытство прорезалось совсем не во время, так не вовремя, что Мария чуть не упустила недоеденную булку, едва поймать успела, конечно, перемазавшись в варенье. Под это она и отвечать не стала, делая вид, будто очень занята оттиранием с рук липкой малины. Но, кажется, Добренко её ответы и не требовались.
– Мань, ну что ты всё страдаешь? – скучливо протянул дрессировщик. Вот ему явно никакие думы не досаждали, развалился себе на белоснежном акапульковском диване, руки закинул на спинку и голову задрал, рассматривая потолок. Видимо, такая поза у него за любимую шла. – Сама напридумывала, сама себя накрутила и страдаешь. Дурь ведь. А я не мальчик Вася из третьего класса.