– Ты Алекса не обижай, хороший он, – выдержав немалую паузу, сообщила Лизка, севшая всё на ту же утлую скамейку.
– Да я и не обижаю, – буркнула Мария, пристроившаяся с краю.
– Это правильно. Он настоящий мужик, надёжный, честный.
– Не думала, что господин Добренко нуждается в рекламе.
– Не нуждается, – улыбнулась Лиска.
Улыбка ей шла, делала по-настоящему хорошенькой, милой такой, но совсем уж какой-то молодой, девчонкой почти. И всё же улыбаться ветеринарше явно стоило чаще. Вон даже веснушки перестали напоминать болезненные пятна, и кожа выглядела просто очень светлой, а не землисто-серой.
– Зачем тебе деньги, Лиз? – искоса разглядывая рыжую, спросила Мария Архиповна, считающая, что иногда стоит ходить и прямыми путями.
– Теперь уже, наверное, не зачем, – дёрнула кузнечкиным плечом Лиска, снова поскучнев. – Сроки-то вышли.
– Ну а зачем были нужны?
– Тебе-то это к чему?
– Саша просил узнать, – честно заложила Добренко Мария, – он помочь хочет.
– Точно, как всегда, – кривовато усмехнулась ветеринарша, гася окурок о лавочкин бок. – А самому спросить никак?
– Ты же знаешь, он деликатный, – пояснила Маша, верившая в деликатность дрессировщика примерно так же, как в существование единорогов и сердобольных налоговых инспекторов. – Может, всё-таки расскажешь?
– Да тут и рассказывать-то нечего, – Лиска решительно, как ночью, собрала волосы в неаккуратный пучок, перетянув их резинкой, которую на запястье носила. – Глупость сплошная. Про нас с Маркой Платоновичем ты слышала, небось? Ну вот. Я ему письма писала и в тайник их прятала.
– Дупло дуба? – подозревая, что речь идёт о таинственном надгробье, уточнила Мельге.
– Какого дуба? – удивилась Лиза, Пушкина, кажется, не читавшая. – Да нет, между брёвен колодца. Есть тут такой, заброшенный, на самом краю Мухлова. Вот я их туда клала, а он доставал.
– А из рук в руки не пробовали?
– Ну-у… – протянула рыжая, опять расцветая улыбкой. – Это Марк придумал. Так романтичнее, понимаешь? Как будто тайна. У нас вообще роман, словно в девятнадцатом веке.
– Это тоже Марк Платоныч сказал?
– Да, – бесхитростно согласилась Лиза. – Он такой необыкновенный!.. Совсем не современный, руки мне целовал, представляешь? Цветы дарил и так красиво. Назвал меня инфантой.
– Точно, еnfant terrible[2].
– Да-да, так. Откуда знаешь? Хотя, ты, конечно, тоже образованная.
– А ты нет?
– Да куда там? – Лиска, фыркнув, махнула рукой. – Ветеринарная академия, тоже мне! Такая шарага! А парни, что там, что здесь: только б бухнуть и в койку затащить. Даже в кино сводить и то лень. Всё про футбол, да про машины в кредит болтают, а туда же! А Марк Платоныч столько стихов знает, так рассказывает интересно.
– Руки целует, – напомнила коварная Мария.
– И это тоже. Он другой совсем. Тебе скажу, – тряхнула пучком ветеринарша. – А там кому хочешь передавай! Я для него что угодно готова сделать. Что угодно! Но у нас, но мы… Короче, это я подстроила, чтобы было совсем всё. Он потом почти плакал, говорил, не смог с собой справиться, мол, жизнь мою порушил.
– Старый козёл! – шёпотом буркнула Маша.
– А он ничего не разрушил! – продолжала самозабвенно токовать рыжая. – Я только с ним и поняла, как это, когда тебя по-настоящему любят!
– С этим понятно. Ты про письма рассказывала.
– Ну да, письма эти, – мигом погасла Лиза. – Марк сказал, что больше не будет мне мешать. Что мне надо замуж выходить, детей рожать. И даже разговаривать со мной отказывался. Он на самом деле очень благородный, хоть и не понимает: мне лишь с ним… Я ему писала, пыталась объяснить, что… В общем, Марк эти письма не забирал, чтобы не соблазняться. А потом ему позвонил кто-то.
– Сколько звонарей нынче развелось в Мухлово!
– У марковой жены отец какой-то большой человек, он от него зависит. То есть Марк от тестя. Это ведь тесть называется, да? – Лиска вытащила из пучка прядку и принялась задумчиво накручивать её на палец. – Если что-то не по его будет, то вся работа Марка, весь смысл его жизни коту под хвост пойдёт. Дело не только в том, что он сам на бобах останется. Это же российскую науку лет на десять затормозит! Снова будет как в девяностых.
– А ты помнишь, как в девяностых обстояли дела в российской науке? – с трудом сдерживая раздражение, процедила Маша.
– Марк рассказывал.
– Поня-атно, – протянула Мария Архиповна. – Поправь меня, если ошибусь. Твои письма кто-то выкрал из колодца и начал ими шантажировать Марка Платоныча? Коли он двадцать пять тыщ евро за такой компромат не отдаст, то плоды тваво эпистолярного жанра передадут его супруге? Та наябедничает папеньке и вся российская наука зарулит на десять лет в тупик? Я всё правильно поняла?
– Ну да. В общем так.
– Лиска, ты дура! – рявкнула госпожа Мельге, сама себе напомнив кого-то до боли в резцах. – Не знаю про твоего Марка Платоныча, но вот ты-то такая как умудрилась родиться в Мухлово? Принцесса на горошине, блин!
– Алекс на меня точно так же ругается? – светло улыбнулась ветеринарша. – Думаете, такого в жизни не бывает? Ещё как бывает. Я в книжке читала, мне Марк давал.
– Угу, «Гордости и предубеждения благородного дома Баскервилей» называется. «Никогда не выходите на болота после наступления темноты, потому что орхидеи ещё не зацвели»!
– Нет, как-то там по-другому.
Маша раздражённо рыкнула, с досады саданув кулаком по ни в чём не повинной лавке.
[1] «Мелкашка» – неофициальное название малокалиберной спортивной винтовки ТОЗ8м, и её дальнейших модификаций, под уменьшенный по сравнению с винтовкой Мосина калибр 5,6 мм.
[2] Enfant terrible – крылатое выражение, несносный избалованный ребёнок, иногда по ошибке используемое в значении просто «ребёнок», «малыш», «наследник».
Глава 12
В которой происходит-таки почти настоящее смертоубийство и самое натуральное ограбление, а Маша понимает, что без Пуаро не обойтись
Мария никогда бы не подумала, что дом может быть несчастным, а вот подишь ты, её старенькая дачка именно так и выглядела, пряталась за рождественскими ёлочками, будто занавеской прикрывалась. Свежевымытые окна блестели слюдяно и празднично, отдраенное крыльцо тоже сверкало и никакого ущерба снаружи не видно, а всё равно неудобством от этого веяло, дискомфортом, даже чем-то таким… Ну будто ни в чём не повинную женщину к позорному столбу выставили – по-другому не скажешь.
Внутри же дома царил кошмарный порядок, настоящую жуть нагоняющая чистота. Оксана сказала, что мебель, которую ещё можно починить, «снесли» в сарай, а остальное на помойку отправили. Судя по тому, как старательно «зефирка» глаза отводила, «отправленного» оказалось гораздо больше, чем годного к починке. Так это или нет, Маша проверять не стала, главное, что мебели не осталось вовсе. И занавесок, и покрывал, и подушек, и посуды, и… А от вида ступенек в свежих досочных заплатках – Колька расстарался – хотелось кого-нибудь убить. Например, ту тварь, которая изуродовала дачу. Ведь годами же стояла, столько пережила, стольких хозяев сменила, а тут!
Кстати в том, что дача – это именно женщина, такая добродушная и радушная хозяйка в летах, но далеко ещё не старая, Мария теперь нисколько не сомневалась. Странно, но эдакое открытие и тени удивления не вызывало.
Мария Архиповна, осознав, что ещё немного, и она начнёт рыдать над несчастной дачкиной судьбой, выбралась на крыльцо, да там и осталась, сидя в чудом уцелевшем плетёном креслице, покачивая ногой, думая тяжкие, но конструктивные думы. И в конце концов, додумалась до того, что надо звонить Ирке. Благо разбитый телефон кто-то подлатал, стянул монументальный корпус изолентой, но даже после такого «ремонта» аппарат гудел исправно, солидно.
– Ты где шляешься, шлындра? – с явным облегчением рявкнула Ирина. От настолько горячего приветствия в ухе моментально тоненько зазвенело. – Я уже силы национальной гвардии в штыки поднимаю, чтобы тебя искать!
– У нас в стране нету сил национальной гвардии, – напомнила Маша, улыбаясь сиреневому кусту.
Почему-то Ирка, вместе с её воплями и дивной манерой выражаться, казалась далёкой и не совсем настоящей. Ну как друг, сто лет назад умотавший за границу всерьёз и надолго. Услышать его, конечно, радостно и приятно, студенческие годы там вспомнить, а то и общую песочницу, но всё равно от осознания, что говоришь с, по сути, абсолютно чужим человеком никуда не деться.
– Нация есть? Гвардия и силы тоже в наличии. Значит, всё на месте, – безапелляционно припечатала Ирка. – Рассказывай!
Маша, откинувшись на плетёную спинку, задрала голову, улыбаясь теперь небу.
– Ир, я, кажется, влюбилась, – сообщила она трубке нежно. – И вполне возможно выхожу замуж.
– Здрасти, приехали! Мельге, ты с какого дуба рухнула? Мне мерещится со вчерашнего перепою или ты до сих пор замужняя дама?
– Делов-то, – безмятежно отмахнулась Мария Архиповна, – разведусь. Долго ли умеючи?
– Ты чего вот только что сказала? – после солидной паузы уточнила Ирка.
– Говорю, не в Италии живём и разводы у нас…
– Да нет, мне послышалось или ты выдала что-то вроде «делов-то»?
– Ага, – с удовольствием согласилась Маша. – Я тут упростилась просто до безобразия. Так сказать, припала к корням и родной природе, вот и… А чего ты хочешь? У нас, чай, не Москва-столица!
– Та-ак, – зловеще протянула подруга. – И кого ты себе накопала? Пастуха или сантехника?
– Дрессировщика, – гордо сообщила Мария.
– Какого ещё дрессировщика? – подавилась дымом до крайности фраппированная Ирка.
– Бывшего. Есть тут такой господин Добренко. Он раньше в цирке работал, то есть укротителем был, тигров дрессировал. А сейчас собак разводит.
– Машка, ты вот сейчас всерьёз? – ещё помолчав, уточнила Ирина. – Я всё понимаю, в постели он может быть настоящий акробат, бог и Зевс-громовержец в одной морде. После твоего законного киселя любой ассом покажется. Но ты подожди с любовью-то, глядишь, само рассосётся? Этот дрессировщик наверняка ни одной книжки не прочитал, разве что букварь, да и тот по слогам.