— Так ведь он спросит у меня денег!
— Очевидно, спросит! А ты тогда пошлешь его к черту.
— Гм! Он, чего доброго, не на шутку рассердится, если я приду к нему дразнить его.
— А ты обругаешь его, выведешь из себя.
— Но…
— Это что еще за новости? — заговорил строгим тоном Самуил. — С каких это пор подчиненный фукс позволяет себе противоречить своему сеньору? Я руковожу тобой, следовательно, тебе нечего смотреть самому: за тебя смотрят мои глаза. Ступай к Мюльдорфу, веди себя там очень бесцеремонно и грубо и моли бога, чтобы Мюльдорф на этот раз, действительно, вцепился тебе в загривок.
— Так неужели мне так и снести подобное оскорбление? — спросил обиженный Трихтер.
— Нет! На этот счет ты волен поступать с ним, как тебе заблагорассудится! — сказал Самуил. — Я даю тебе полную свободу действий.
— В таком случае, это прекрасно! — воскликнул победоносный Трихтер.
— Захвати же трость с собой!
— Еще бы, разумеется!
Трихтер взял трость и стремительно вышел из комнаты.
— Вот каким образом начинаются все большие войны! — сказал сам себе Самуил. — И всегда из-за женщины! Христина будет довольна.
Глава тридцать девятая
А что бы мог он сделать один против троих?
Пять минут спустя Трихтер уже входил к Мюльдорфу, заломив шапку набекрень, с вызывающим и свирепым выражением лица, как бы предчувствуя, какой прием окажет ему портной.
Мюльдорф встретил его с приятной улыбкой.
Будьте любезны, садитесь, мой дорогой господин Трихтер, — сказал он, — я в восторге, что вижу вас.
— Ой-ли! — отозвался Трихтер. — А знаете, зачем я пришел?
— Догадываюсь, — ответил, потирая руки, портной.
— Я пришел заказать себе полный костюм.
— Чудесно! А вам когда он нужен?
— Сейчас, — сказал Трихтер, не обращая внимания на любезный тон портного. — Снимите поскорее с меня мерку.
Портной поспешно начал снимать мерку. Окончив, он сказал:
— В субботу будет готово.
— Хорошо. Вы тогда пришлите костюм ко мне, — проговорил Трихтер и сделал шаг к двери.
— Вы уходите? — отозвался Мюльдорф.
— А зачем же мне оставаться?
— Я вовсе не говорю чтобы вы остались, но я надеюсь, что вы мне оставите что-нибудь.
— А именно?
— Сотенку гульденов, — так, какой-нибудь пустяк в счет заказа.
— Дорогой мой Мюльдорф, — возразил Трихтер, — вы слишком были любезны со мной сегодня, и вы так мило сняли с меня мерку, что я не хочу ответить так, как ответил бы всякий порядочный студент на такое низкое требование денег. Я не обижаюсь на него только из-за того, что вы мне шили платья в течение семи лет и вот еще сошьете к субботе. Я вас прощаю.
— Простите и дайте, — сказал Мюльдорф, протягивая руку.
Трихтер пожал руку портному.
— Руку на прощание дам, пожалуй, если хотите, — ответил он, — но у меня нет ни гроша денег.
И он направился к двери. Мюльдорф загородил ему путь.
— Нет ни гроша! — воскликнул он. — А те пятьсот гульденов, которые прислала ваша матушка?
— Пятьсот гульденов? Моя мать? — повторил за ним Трихтер. — Ах, какое милое заблуждение! Мюльдорф, вы решительно начинаете умнеть!
— Это значит, — отозвался Мюльдорф, стараясь сдержать свой гнев, — мало того, что вы не платите по прежним счетам, вы еще пришли сюда издеваться надо мной, заказывать новые костюмы?
— Это значит, — возразил Трихтер, начиная раздражаться, — что и вы только в насмешку приняли меня с такой почтительностью и так услужливо сняли с меня мерку?
— Так это письмо только мистификация? — взвизгнул Мюльдорф, и, взяв с конторки письмо Самуила, он поднес его к самому носу Трихтера.
Трихтер бросил на письмо разъяренный взгляд.
— Так вы обещали сделать мне полный костюм к субботе, — закричал он, — только потому, что думали, что у меня карманы битком набиты деньгами, а вовсе не из сознания той чести, которую я вам даю, заказывая вам свои платья?
И он потряс в воздухе своей железной тростью. Мюльдорф, в свою очередь, схватился за аршин.
— Я говорю не о том платье, которое я собирался вам шить, а о тех костюмах, которые я вам уже сшил, и которые вы должны или оплатить, или отдать мне обратно.
Он начал наступать на Трихтера с поднятым аршином.
Не успел еще Мюльдорф хорошенько занести свой аршин, как на него уже опустилась трость Трихтера. Мюльдорф завизжал, отскочил назад, высадив при этом два стекла витрины, и снова набросился на Трихтера, трость которого продолжала свистать в воздухе.
На крики портного прибежали два соседа, колбасник и сапожник.
Благородный Трихтер угодил в глаз портному концом трости и ничуть не испугался количества своих врагов. Но вдруг он почувствовал, что кто-то укусил его за левую икру.
Эту атаку он уже никак не мог предвидеть и предупредить. То была собака колбасника, поспешившая на выручку к своему хозяину.
Трихтер инстинктивно нагнулся, чтобы посмотреть, что его укусило. Три его соперника тотчас же воспользовались удобным моментом и вышвырнули его за дверь.
Толчок был так силен, что доблестный Трихтер попал в лужу на улице и барахтался там вместе с собакой, так как благородное животное решило не выпускать из зубов ногу.
По дороге Трихтер успел только ударить тростью в витрину и окончательно разбить последние стекла.
Но, падая, он заметил двух проходящих по улице фуксов.
— Товарищи, ко мне! — заорал он благим матом.
Глава сороковая
Студенческий остракизм
Попробуем передать с внушительной краткостью все последовавшие за описанным нами быстрые и важные события.
На этот зов Трихтера прибежали два фукса, освободили товарища от собачьих зубов и, поняв без слов, в чем было дело, обрушились на лавку портного.
То была отчаянная схватка, гам, который не замедлил привлечь прочих соседей и студентов. Драка угрожала превратиться в общую потасовку, как вдруг явилась полиция.
Трихтер со своими приятелями очутились стиснутыми с одной стороны лавочниками, а с другой — полицией. Напрасно было все их доблестное сопротивление, позиция оказалась отчаянной, пришлось уступить. Нескольким студентам удалось вырваться, Трихтер же и два других фукса были арестованы.
Их отвезли в тюрьму, скрутив предварительно руки.
По счастью, тюрьма была в двух шагах, потому что студенты начинали уже собираться группами и даже обнаружили некоторое поползновение освободить пленников. Но полиция при помощи лавочников выдержала натиск, и все три фукса были доставлены по назначению.
В городе немедленно распространились слухи об этой свалке и об оскорблении, нанесенном университету. Спустя десять минут это обстоятельство стало известно всем студентам. Все аудитории опустели в мгновение ока, и профессорам пришлось читать лекции пустым партам.
На улице стали собираться толпами. Как же! Арестовали трех студентов из-за размолвки с филистером! Обстоятельство очень знаменательное, требующее возмездия! Решено было обсудить все это сообща, и все группы направились к гостинице, в которой жил Самуил. Оказалось, что королю студентов все было уже известно.
Самуил впустил всех в огромный зал, служивший некогда помещением для фуксов. Он сам председательствовал на сходке, и каждый студент имел право выражать свое мнение.
То была достопамятная сходка, которая, однако же, не могла похвастаться выдающимися ораторами. Как и следовало ожидать, все предложенные меры воздействия отличались беспощадностью, грубостью, резкостью и стремительностью. Но они были единодушно одобрены ввиду исключительного положения дел.
Один заматерелый студент предложил даже поджечь лавку Мюльдорфа.
Какого-то фукса выставили с треском из собрания за то, что он осмелился было предложить удовлетвориться избиением только трех полицейских, которые арестовали Трихтера и его достойных защитников.
— Задать им хорошую взбучку! Вот что! — ревел какой-то яростный фукс. — Нам надо, чтобы выгнали к черту всех полицейских коноводов, и этого еще мало!..
В ответ на эти слова раздался единодушный взрыв одобрения.
Затем последовало какое-то Вавилонское столпотворение, сопровождаемое самыми угрожающими и нелепыми возгласами.
Одному хотелось, чтобы все гейдельбергские портные понесли наказание за преступление Мюльдорфа: он предлагал собрать всех нищих в окрестностях и одеть их с ног до головы всем готовым платьем, разгромив все лавки портных.
Другой же, речь которого хотели даже напечатать, утверждал, что предыдущее предложение было только крайне слабым удовлетворением, так как в данном деле замешан не только портной, но и башмачник, и колбасник, что они вздули студентов не в качестве портного, сапожника и колбасника, а вымещая на потерпевших ту вековую ненависть, которую питают все буржуи к студентам, а потому следовало задать встрепку не только всем портным, башмачникам и колбасникам, но вообще всем городским буржуям, и что Университет не успокоится, пока не разнесет вконец всех толстосумов.
Но месть студентов, как оказалось, еще не исчерпывалась всеми вышеприведенными мерами. Умы разгорячились, раздражение увеличивалось… Тут поднялся Самуил.
Наступило глубокое молчание, и председательствующий обратился к присутствовавшим со следующей речью:
«Дорогие господа, товарищи!
Здесь говорились прекрасные вещи, и Университету остается только сделать выбор из всех предлагавшихся и разработанных способов мести. Но пусть почтенные ораторы позволят мне сделать маленькое замечание относительно того, что, быть может, на очереди стоит более спешный вопрос, чем месть нашим врагам (Слушайте! Слушайте): вопрос этот заключается в том, что необходимо сперва освободить наших друзей! (Аплодисменты).
В то время, как мы здесь разглагольствуем, трое из наших товарищей томятся в заключении, они ждут нас и изумляются, что мы до сих пор не пришли к ним на выручку, они имеют полное право даже сомневаться в нашей дружбе! (Возгласы: Браво! Правда! Правда!).