ься по лестнице во дворец.
— Теперь ступайте! — сказал егерь Трихтеру. — Как раз пора. Ну, живо!
Трихтер бросил на Реймера умоляющий взгляд.
— Помолитесь за меня! — шепнул он ему.
И, быстро сжав ему крепко руку, он пошел вперед, шатаясь, но, увы, не от вина!
— А, немецкий студент! — сказал Наполеон. — Я люблю эту гордую молодежь. — Что вам угодно, друг мой?
Трихтер пробовал ответить, но ему сдавило горло, и он не мог выговорить ни слова.
Он только протянул к императору правую руку, в которой держал прошение, и при этом выронил свою фуражку из левой руки: он не мог удержать двух предметов сразу.
Император, улыбаясь, взял бумагу.
— Успокойтесь, — сказал он. — Вы говорите по-французски?
Трихтер делал над собою невероятные усилия.
— Моя матушка… — бормотал он. — Ваше величество… Мой дядя тоже… Он убит… Но я… Я не француз.
Он чувствовал, что как раз говорил не то, что хотел сказать.
— Вот что, — сказал император. — Так как вы говорите по-французски, то идите со мною во дворец, там вы и скажете мне лично, что вам от меня надобно.
Барабаны забили поход, и под их грохот император стал подниматься по лестнице, держа в руках прошение.
Трихтер шел позади него, растерянный, как какое-то пятно во всей свите, подавленный всей этой торжественностью, опьяневший от блеска, утонувший в нем.
Так вошел он в приемный зал.
Император принял милостиво представителей королей и принцев. Для каждого у него нашелся какой-то комплимент.
В разговоре с генералом Шварценбергом, представителем Австрии, он хвалил его воинские способности, которые он знал и ценил.
Барону Гермелинфельду, который передал ему поклон и привет от прусского короля, он сказал, что наука — космополитка, и что такой ум, как у барона, делал всех людей равными.
Когда ему назвали представителя герцога Саксен-Веймарского, он быстро подошел к нему, отвел его в сторону, поговорил с ним некоторое время и сказал на прощание:
— Про вас, господин Гете, можно сказать, что вы выдающаяся личность.
По окончании приема принц-примас пригласил императора пройти в столовую.
— Проводите императрицу в столовую, — сказал Наполеон. — Я приду вслед за вами. Мне еще надо распорядиться. А где же мой студент?
Трихтер, который пришел немного в себя, пока Наполеон говорил с другими, почувствовал, что проклятое волнение овладевает им снова. Его втолкнули в кабинет, куда пришел Наполеон с секретарем и двумя адъютантами.
Наполеон сел за стол.
— Ну-ка, друг мой, — обратился он к Трихтеру, — о чем же ты хотел просить меня?
— Государь, мать моя… то есть мой дядя… Да, государь, храбрый солдат в армии вашего величества… — пробовал объясниться сиплым голосом Трихтер.
— Да успокойтесь же! — говорил император. — Где же ваше прошение? А, вот оно!
И он подал его Трихтеру.
— Возьмите, если уж не можете сказать, в чем дело, читайте.
Трихтер, взял прошение, распечатал его и развернул бумагу дрожащими руками.
Но он не успел даже взглянуть на нее, как покачнулся и побледнел.
— Что это такое с ним? — спросил император. Трихтер упал бездыханным трупом. Адьютанты бросились было к нему.
— Не подходите, господа! — крикнул император, встав с места. — Здесь что-то кроется странное.
— Не пойти ли за доктором? — спросил один из адъютантов.
— Не надо, — сказал император, не спуская глаз с лежавшего Трихтера. — Ступайте, попросите сюда барона Гермелинфельда, только смотрите, не разглашайте там, чтоб никто и пикнуть не смел. Пусть барон придет один.
Минуту спустя вошел борон.
— Господин барон, — обратился к нему император. — Вот человек, который моментально умер, развернув бумагу, вон ту, что валяется на полу около него. Не дотрагивайтесь до нее. Я повторяю вам, он умер, развертывая бумагу.
Барон подошел к Трихтеру.
— Человек этот умер, — сказал барон.
Потом он подошел к камину, взял оттуда щипцы и, зажав ими бумагу, подержал ее в дыму, стараясь, чтобы ее не коснулось пламя, а сам стал внимательно наблюдать за оттенком дыма.
Потом, минуту спустя, медленно и осторожно стал рассматривать бумагу, пощупал ее, понюхал.
Все заметили, что он сразу побледнел.
Он узнал яд, известный в средние века, состав которого никто не знал, кроме двух лиц: его и Самуила.
— Вы бледнеете!.. — заметил ему император.
— Это ничего, — ответил барон. — Это, вероятно, уже последние испарения яда.
— А вы узнали, какой это яд? — спросил Наполеон. — Нельзя ли по нему отыскать следы убийцы?
С минуту барон Гермелинфельд колебался в раздумий. Теперь жизнь Самуила Гельба была в его руках. После минутного молчания он ответил:
— Государь! Я не могу еще дать окончательного ответа вашему величеству. Но возможно, что я открою какие-нибудь указания.
— Хорошо, — сказал император. — Я вполне доверяю вашей учености и вашей честности, господин Гермелинфельд. Но прежде всего, дело вот в чем: нас здесь пятеро. Клянитесь честью, барон, а вы своей жизнью, — прибавил он, обращаясь к адьютантам и секретарю, — что вы ни слова не скажете никому о том, что здесь случилось. Можно еще допустить, чтобы узнали о покушении какого-нибудь Фридриха Стапса тогда, когда бы я уезжал, а не тогда, когда я только что приехал.
Глава семидесятая
Самуил бледнеет
Во время всех этих событий, происходивших в Ашафенберге, Самуил излагал семерым в подземелье замка планы и средства своего покушения.
— Теперь одиннадцатый час в начале, — сказал Самуил. — В эту минуту, господа, Наполеон уже умер, империя разрушена, Германия свободна.
— Вы молчите? — продолжал Самуил. — Вы, как будто, в нерешительности? Или вы не одобряете моего поступка?
— Фридрих Стапс и тот колебался, — сказал один из семерых.
— Жалкое сомнение! — возразил Самуил, пожимая плечами. — Да где же это видано, чтобы генерал сам стрелял на войне? К тому же мне сдается, что и хваленое провидение ваше действует ничуть не лучше меня, и что оно со всеми нами обращается так же, как я с Трихтером. Он употребляет нас для выполнения своих предначертаний и ни чуточки не задумывается прихлопнуть нас, когда наша смерть необходима ему по высшим соображениям. Я сделал то же самое. Я пожертвовал моим другом Трихтером. Из пропойцы я преобразил его в мученика. Не думаю, чтобы он от этого что-либо потерял. Прочь же все эти детские страхи! Довольны ли вы мною, наконец?
— Весь твой поступок целиком ложится на твою совесть. Но, если ты в самом деле освободил Германию, то, увидев результат, родина и Тугендбунд вознаградят тебя по заслугам. Когда же мы получим известие?
— Теперь разъезжающий по Неккару должен уже быть на дороге сюда. Подождем.
Они с тревогой продолжали ожидать… В час раздался звук колокольчика.
— Это он, — сказал Самуил. И он пошел открывать дверь.
— Реймер вошел медленной и размеренной походкой. Лицо его было серьезно.
— Ну что? — спросили все в один голос.
— Вот что я видел, — сказал Реймер. — Я пунктуально выполнил ваши приказания, переданные мне Самуилом Гельбом. Я не расставался с Трихтером до того самого момента, когда он подал Наполеону прошение. Император велел Трихтеру последовать за собой во дворец принца-примаса.
— Чудесно! — воскликнул Самуил.
— Подождите, — остановил его Реймер. — Так как я что-то не заметил, чтобы Трихтер вышел, то я стал бродить около дворца, отыскивая возможность проникнуть внутрь, как вдруг увидел, что с черного хода двое людей вынесли покрытые носилки и направились с ними в сторону больницы. Я последовал за этими людьми. В то время, как ветер поднял край покрова, из-под него мелькнула рука. На этой руке я узнал перчатку Трихтера. Я обратился с расспросами к сторожу больницы. Он мне сказал, что он сейчас занес в список умерших какого-то неизвестного человека, которого приказано предать земле в тот же вечер.
— Трихтер умер! — перебил Самуил, бледнея. Прибывший продолжал:
— Я снова вернулся ко дворцу. В ту минуту, когда я приближался к нему, я увидел, что император и императрица сели в коляску и поехали по направлению к Вюрцбургу, сопровождаемые торжественными криками несметной толпы.
Затем последовало глубокое молчание. Не оставалось ни малейшего сомнения в полной неудаче попытки Самуила.
— Хорошо, — заметил председатель Реймеру. — Теперь ты можешь удалиться.
Тот поклонился и вышел.
— Самуил Гельб, — сказал глава. — Видно, бог сильнее тебя. Ты только умертвил своего друга. Наш совет тебе — постарайся как можно скорее уехать отсюда подальше.
И обратившись к своим товарищам в масках, он прибавил:
— И сами мы, господа, хорошо сделаем, если разъедемся в разные стороны.
Затем семеро ушли, оставив Самуила, который стоял онемевший и как бы пораженный громом.
Глава семьдесят первая
Самоубийство и новорожденный
Полчаса спустя Самуил ехал легкой рысцой по дороге в Гейдельберг.
Он ехал, не спеша, так, как обыкновенно едут домой, а не стараясь скрыться.
Подъезжая вечером к своей гостинице, он встретил на пороге ожидавшего его старого слугу.
Он взглянул на него и припомнил, что это был человек, лет двадцать пять служивший у барона Гермелинфельда.
— Что тебе надо, Тобиас? — спросил он слугу.
— Господин Самуил, — ответил тот. — Господин барон Гермелинфельд приказал мне поспешить к вам. Он не написал по известной причине, что он велел передать вам, но он поручил мне сказать вам слово в слово то, что он сам мне сказал, причем предупредил меня, что мне самому в это вникать не следует и что даже я хорошо сделаю, если по передаче вам его слов, тотчас же позабуду их.
— Говори, — сказал Самуил.
— Итак, господин барон приказал передать вам следующее:
«Я был в Ашафенбурге, я все знаю, я могу все доказать, вы в моих руках и, если в течение двенадцати часов вы не выедете из Германии!..»