Самуил был удостоен самого пышного приема. Ему немедленно преподнесли его трубку и гигантский царственный кубок Roemer, как его называют немцы, наполненный до краев.
— Что тут такое? — спросил он.
— Крепкое пиво.
— Ну вот еще! Вылей это и принеси мне пуншу.
Кубок наполнился пуншем. В него вмещалось больше пинты. Он его выпил одним залпом. По всей зале раздались Рукоплескания.
— Экие вы ребята! — сказал Самуил. — Но я замечаю, что публика слишком вяло танцует вальс, да и поют тоже вяло. Эй вы, — крикнул он музыкантам, — приударьте-ка погромче!
Он подошел прямо к одному из фуксов, танцевавшему с самой хорошенькой девушкой, без церемонии отобрал у него даму и начал с ней вальсировать. Вся зала смотрела на этот танец молча и неподвижно, с особенным вниманием. У Самуила в его манере танцевать было что-то особенное и странное, против воли овладевавшее зрителями. Начинал он плавно и медленно. Потом его движение становилось изящным и нежным, а потом вдруг переходило в самый быстрый темп, он начинал вертеться с неимоверной быстротой, и его танец становился страстным, мощным и разнузданным. Потом вдруг среди этой безумной радости он внезапно останавливался и начинал двигаться с какой-то презрительной холодностью, с насмешливым выражением лица. Минутами в его взгляде выражалась крайняя печаль, так что жалость брала, глядя на него. Но вслед за тем он вздергивал плечи, делал насмешливый жест и как бы отталкивал от себя возбужденную к себе симпатию. Минутами его меланхолия превращалась в горечь, глаза его кидали мрачный огонь, и его дама трепетала в его руке, как голубка в когтях коршуна. Это был неслыханный танец, который в одну секунду спускался с неба в ад, при виде которого зрители не знали, что им делать — плакать, смеяться или трепетать.
Он закончил свой вальс таким быстрым и увлекательным кружением, что все другие танцоры, которые до этого только смотрели на него, были затянуты в этот вихрь, и в течение четверти часа в зале бушевал настоящий ураган. Окончив танец, Самуил спокойно уселся. На лбу у него не было ни единой капли испарины. Он только потребовал себе новый кубок пунша.
Юлиус не участвовал в этой вакханалии. Он тонул в этом море шума и грохота, и его мысль витала в ландекском церковном доме. Странная вещь: среди всех этих охрипших голосов в его ушах звучал тихий и нежный голос девушки, сидевшей под деревом и учившей азбуке ребенка.
Распорядитель подошел к Самуилу и что-то потихоньку сказал ему. Оказалось, что принц Карл Август спрашивает у студенческого короля разрешение посетить коммерш фуксов.
— Пусть войдет, — сказал Самуил.
При входе принца все студенты приподняли шапочки, и только один Самуил не прикоснулся к своей. Он протянул руку принцу и сказал ему:
— Добро пожаловать, кузен.
И он указал ему на стул около себя и Юлиуса.
В эту минуту какая-то девочка с гитарой только что пропела свою песенку и обходила публику, собирая деньги. Она остановилась перед Карлом Августом. Он оглянулся назад, чтобы спросить денег у кого-нибудь из своей свиты. Но в залу никого из его свиты не пропустили. Он обернулся к Самуилу и сказал:
— Не заплатите ли вы за меня, сударь?
— Охотно, — ответил Самуил и вынул кошелек.
— На, — сказал он гитаристке, — вот тебе пять золотых за меня, и вот тебе крейцер за принца.
Бешеные рукоплескания потрясли своды залы. Сам молодой принц аплодировал и смеялся. Спустя несколько минут он простился и ушел. Немедленно после этого Самуил поманил к себе Юлиуса и шепнул ему:
— Пора.
Юлиус кивнул и вышел.
Разгул дошел до крайнего предела. Пыль и табачный дым до такой степени заполнили атмосферу залы, что она вся была словно наполнена декабрьским туманом. Стало совсем не видно тех, кто входил и уходил. Самуил, в свою очередь, скоро поднялся и незаметно вышел.
Глава восьмая
Самуил почти удивлен
Настала полночь, когда в германских, даже университетских городах все и вся уже давно погружено в сон. Во всем Гейдельберге только и бодрствовал один коммерш фуксов.
Самуил направился к набережной, идя по самым пустынным улицам и по временам оборачиваясь посмотреть, не идет ли за ним кто-нибудь. Так он добрался до берега Неккара и некоторое время шел вдоль реки, потом круто повернул вправо и направился к скатам горы, на которой находятся развалины гейдельбергского замка.
На первом уступе этой гигантской лестницы какой-то человек выступил из-под деревьев и подошел к Самуилу. Куда идете? — спросил он.
— Иду на высоту, где приближаются к богу, — ответил Самуил, пользуясь установленной формулой.
— Проходите.
Самуил продолжал подъем на гору и скоро дошел до развалин замка. Здесь другой страж остановил его.
— Что вы делаете здесь в такой поздний час? — спросил он.
— Я делаю… — начал Самуил. Но тут ему пришла в голову блажь пошкольничать. — Вы хотите знать, что я здесь делаю в этот поздний час? — спокойно продолжал он. — Ничего не делаю, просто прогуливаюсь.
Дозорный вздрогнул. Потом им овладело раздражение, он крепко стукнул по стене железной тростью и сказал:
— Ступайте-ка домой, вот что я вам посоветую. Тут теперь не время и не место гулять.
Самуил пожал плечами.
— Я желаю полюбоваться развалинами при лунном свете. А вы кто такой и с какой стати задумали мне в этом препятствовать?
— Я сторож при старом замке. Мне приказано никого не пускать сюда после десяти часов вечера.
— Это относится к филистерам, — сказал Самуил, — а я — студент.
И он хотел устранить с дороги сторожа.
— Ни шагу вперед, если вам дорога жизнь! — вскричал страж, кладя руку на грудь.
Самуилу показалось, что он вынул из-за пазухи нож. В то же время пять или шесть других стражей, предупрежденных стуком железной палки, молча подошли и схоронились в кустах.
— О, извините, пожалуйста, — сказал тогда со смехом Самуил. — Вы, вероятно, тот самый, кому я должен ответить: я делаю дела за тех, которые спят.
Дозорный с облегчением вздохнул и спрятал свой нож. Остальные отошли в сторону.
— Вовремя вы хватились, друг мой, — сказал дозорный.
— Еще секунда, и вы были бы мертвы.
— Ну, положим, я попытался бы еще и защищаться. Во всяком случае, не могу не поздравить вас. Я вижу, что мы находимся под бдительной защитой.
— Как бы ни было, приятель, а вы человек уж чересчур смелый, коли решаетесь играть с такими вещами.
— Я еще и не с такими вещами игрывал.
Он прошел во двор. Луна ярко освещала стены древнего замка Фридриха IV и Оттона-Генриха. Это было великолепное зрелище. При свете луны ясно выступали скульптурные украшения стен, статуи курфюрстов, императоров, божеств и чудовищ. Но Самуилу не было охоты любоваться этими украшениями. Он ограничился тем, что мимоходом бросил какое-то сальное замечание по поводу Венеры, да протянул руку с вызывающим жестом к статуе Карла Великого. Он прошел вправо, и здесь его остановил третий дозорный новым окликом:
— Кто вы?
— Один из тех, кто карает карающих.
— Идите за мной, — сказал дозорный.
Самуил пошел за ним сквозь кустарник и мусор, то и дело наталкиваясь ногами на крупные камни, скрытые в густой траве. Когда он прошел через эти огромные развалины великого дворца, попирая ногами остатки тех потолков, которые некогда высились над головами королей, его провожатый остановился, отпер низкую дверь и показал ему на какую-то яму в земле.
— Спуститесь туда и стойте спокойно, пока за вами не придут.
Он запер дверь. Самуил начал спускаться вниз по тропинке среди полнейшего мрака. Потом спуск прекратился. Самуил вступил в какое-то пространство, вроде глубокого погреба и, прежде чем его глаза успели что-нибудь различить, он почувствовал прикосновение чьей-то руки к своей, и в то же время голос Юлиуса сказал ему:
— Ты опоздал. Они уже открыли заседание. Будем слушать и смотреть.
Самуил мало-помалу освоился с темнотой и через несколько минут различил перед собой что-то вроде комнаты, ограниченной неровностями почвы и кустарниками, а посреди этого пространства — человеческие фигуры. На обломках гранита и песчаника на повалившихся статуях заседало семь человек в масках: трое — направо, трое — налево, а седьмой — в середине, повыше других. Луч месяца, прорывавшийся сквозь Расселину в камне, освещал этот таинственный конклав.
— Введите двух ратоборцев, — сказал один из семи.
Тот, кто это сказал, не был тем, кто, по-видимому, председательствовал. Этот последний сидел молча и неподвижно.
Самуил хотел было двинуться вперед. Но в это время выступили на сцену двое молодых людей, которых вел третий. Самуил и Юлиус узнали в них двух своих университетских товарищей. Тот, кто велел их ввести, обратился к ним с вопросами.
— Вас зовут Отто Дормаген? — сказал он одному из них — Да.
— А вас Франц Риттер? — Да.
— Вы оба принадлежите к Тугендбунду? — Да.
— Как члены союза, вы помните, что обязаны безусловно повиноваться?
— Мы помним это.
— Вы оба из гейдельбергского университета, и оба корпоранты. Вы должны знать двух ваших товарищей, Самуила Гельба и Юлиуса Гермелинфельда?
Самуил и Юлиус молча переглянулись в своем углу.
— Знаем, — ответили студенты.
— Вы оба славитесь как искусные бойцы на шпагах, и вам всегда везло во время ваших студенческих дуэлей.
— Это правда.
— Так вот приказ. Не далее, как завтра, вы вызовете на дуэль Юлиуса Гермелинфельда и Самуила Гельба, под каким бы то ни было предлогом.
Самуил наклонился к Юлиусу и шепнул ему:
— Эта сцена не лишена оригинальности. Только зачем нас заставили при ней присутствовать?
— Вы повинуетесь? — спросил замаскированный человек.
Отто Дормаген и Франц Риттер молчали и колебались. Потом Отто ответил:
— Самуил и Юлиус тоже прекрасно владеют шпагами.
— Льстец! — пробормотал Самуил.
— Поэтому мы и избрали таких двух бойцов, как вы, — ответил на это голос замаскированного.