— Костаки, — сказал властным голосом по-французски тот, кто поддерживал меня, — вы сейчас же уведете ваших людей, а мне предоставите заботу об этой молодой женщине.
— Брат мой, брат мой, — говорил тот, к кому относились эти слова и кто едва себя сдерживал, — берегитесь, не выводите меня из терпения: я предоставляю вам замок, вы же предоставьте мне лес. В замке хозяин вы, здесь же всецело властвую я. Здесь достаточно одного моего слова, чтобы заставить вас повиноваться.
— Костаки, я старший. И я говорю вам, что я властелин всюду: и в лесу и в замке. О, в моих жилах, как и в ваших, течет кровь Бранкованов, королевская кровь, которая привыкла властвовать. Я повелеваю!
— Вы, Грегориска, командуйте вашими слугами, а моими солдатами повелевать буду я.
— Ваши солдаты — разбойники, Костаки… Разбойники, которых я велю повесить на зубцах наших башен, если они не подчинятся мне сию минуту.
— Ну, попробуйте-ка им приказать.
Тот, кто меня поддерживал, высвободил свое колено и бережно положил мою голову на камень. Я с беспокойством следила за ним; то был тот самый молодой человек, который как бы упал с неба во время схватки. Я видела его мельком, так как лишилась чувств в то время, когда он говорил.
Теперь же я смогла рассмотреть его как следует. Молодому человеку было года двадцать четыре, он был высокий, с голубыми глазами, в которых сквозили решимость и удивительная твердость. Его длинные белокурые волосы, признак славянской расы, рассыпались по плечам, как волосы архангела Михаила, обрамляя щеки; на губах его блуждала презрительная улыбка, обнажая ряд жемчужных зубов; взгляд его сочетал зоркость орла и блеск молний. Он был одет в кафтан из черного бархата, на голове — шапочка с орлиным пером, похожая на шапочку Рафаэля; на нем были панталоны в обтяжку и расшитые сапоги. На поясе, стягивавшем тонкую талию, висел у него охотничий нож, на плече — двуствольная винтовка, в меткости которой уже мог убедиться один из разбойников.
Он протянул руку, и эта протянутая рука как бы давала повеление брату. Он произнес несколько слов по-молдавски, и слова эти произвели, по-видимому, глубокое впечатление на разбойников.
Тогда на том же языке заговорил, в свою очередь, предводитель шайки, и я уловила в его словах угрозы и проклятия.
Но на всю эту длинную и пылкую речь старший брат ответил лишь одним словом.
Разбойники поклонились. Он сделал им знак, и все они выстроились позади нас.
— Ну хорошо, пусть так, Грегориска, — сказал Костаки опять по-французски. — Эта женщина не пойдет в пещеру, но она все же будет принадлежать мне. Я нахожу ее красивой, я ее завоевал, и я ее желаю. — Проговорив все это, он бросился ко мне и заключил в объятия.
— Женщина эта будет отведена в замок и передана моей матери. Здесь я ее не оставлю, — возразил мой покровитель.
— Подайте мою лошадь! — скомандовал Костаки по-молдавски.
Десять разбойников бросились исполнять приказание и привели своему предводителю лошадь, которую он требовал.
Грегориска огляделся по сторонам, схватил лошадь под уздцы и вскочил на нее, не касаясь стремян.
Костаки вскочил в седло так же легко, как и брат его, хотя он держал меня на руках, и помчался галопом. Лошадь Грегориски неслась рядом и терлась головой о голову и бока лошади Костаки. Любопытно было видеть этих двух всадников, скакавших бок о бок, мрачных, молчаливых, не терявших друг друга из виду ни на одну минуту и не показывавших, что они смотрят друг на друга, склонившись к своим лошадям, отчаянный бег которых увлекал их через леса, скалы и пропасти.
Голова моя была запрокинута, и я видела, как красивые глаза Грегориски упорно смотрят на меня. Заметив это, Костаки приподнял мою голову, и я видела только его мрачный взгляд, которым он пожирал меня. Я опустила веки, но это было напрасно: даже сквозь веки я видела пронзительный взгляд, проникавший в мою душу. Тогда овладела мною странная галлюцинация: мне показалось, что я Ленора из баллады Бюргера, что меня уносят привидения — лошадь и всадник, и когда я почувствовала, что мы остановились, то с ужасом открыла глаза, так как была уверена, что увижу поломанные кресты и открытые могилы.
То, что я увидела, было отнюдь не весело, — это был внутренний двор молдавского замка четырнадцатого столетия.
ХIII. Замок Бранкован
Костаки спустил меня с рук на землю и почти тотчас соскочил сам, но, как бы ни были быстры его движения, Грегориска все-таки его опередил.
В замке, как и сказал Грегориска, хозяином был он. Слуги выбежали, увидя прибывших двух молодых людей и привезенную ими чужую женщину, но хотя их услужливость простиралась и на Костаки и на Грегориску, заметно было, однако, что больший почет и уважение они оказывают последнему. Подошли две женщины. Грегориска отдал им приказание на молдавском языке, а мне сделал знак рукою, чтобы я следовала за ними.
Во взгляде, которым он сопроводил этот знак, было столько уважения, что я не колебалась ни секунды. Пять минут спустя я была в большой комнате, которая даже невзыскательному человеку показалась бы не особенно уютной, но которая, очевидно, была в замке лучшей.
Это была большая квадратная комната, в которой стоял диван, обтянутый зеленой тканью, пять или шесть больших дубовых кресел, большой сундук и в углу кресло с балдахином, напоминающим великолепное сиденье в церкви.
Ни на окнах, ни на кровати не было и следа занавесей. В комнату входили по лестнице, в нишах которой стояли во весь рост (больше обыкновенного) три статуи Бранкованов.
Через некоторое время в эту комнату принесли вещи, между которыми были и мои чемоданы. Женщины предложили мне свои услуги. Я привела в порядок свой туалет и осталась в своей длинной амазонке, так как костюм этот как-то больше подходил к костюмам моих хозяев.
Едва успела я привести себя в порядок, как в дверь тихо постучали.
— Войдите, — сказала я, конечно, по-французски, ибо для нас, поляков, французский почти родной.
Грегориска вошел.
— Сударыня, я счастлив, что вы говорите по-французски.
— И я, сударь, — ответила я, — счастлива, что говорю на этом языке. Благодаря этой случайности я смогла оценить ваше великодушное ко мне отношение. На этом языке вы защищали меня от посягательств вашего брата, и на этом языке я выражаю вам мою искреннюю признательность.
— Благодарю вас, сударыня. Это естественно, что я принял участие в женщине, оказавшейся в столь затруднительном положении. Я охотился в горах, когда услышал частые выстрелы, раздававшиеся неподалеку. Я понял, что там происходит вооруженное нападение, и пошел на огонь, как говорят по-военному. Слава богу, я подоспел вовремя. Но позвольте мне узнать, сударыня, по какому случаю такая знатная женщина, как вы, очутилась в наших горах?
— Я, сударь, полька, — объяснила я. — Мои два брата только что убиты на войне с Россией. Мой отец, которого я оставила за приготовлениями к защите нашего замка от врага, без сомнения, теперь уже присоединился к ним, я же по приказанию отца убежала с места битвы и должна была искать убежища в монастыре Сагастру, в котором моя мать в молодости при таких же обстоятельствах нашла надежное пристанище.
— Вы — враг русских, тем лучше, — сказал молодой человек. — Это поможет вам здесь, в замке, а нам понадобятся все наши силы в той борьбе, которая предстоит. Теперь, когда я знаю, кто вы, узнайте и вы, сударыня, кто мы. Имя Бранкован вам, должно быть, небезызвестно?
Я поклонилась.
— Моя мать — последняя княгиня, носящая это имя; она последняя в роду этого знаменитого предводителя, убитого Кантемирами, этими презренными придворными Петра I. В первом браке мать моя состояла с моим отцом Сербаном Вайвади, также князем, но из менее знатного рода. Отец мой получил воспитание в Вене, где имел возможность оценить преимущества цивилизации. Поэтому позднее он решил сделать из меня европейца. Мы отправились во Францию, в Италию, Испанию и Германию.
Моя мать (знаю, сыну не следовало бы рассказывать то, что я расскажу вам, но ради вашего спасения необходимо, чтобы вы нас хорошо знали, так что, надеюсь, вы поймете причины этого разоблачения) во время первого путешествия моего отца, когда я был еще ребенком, вступила в преступную связь с предводителем повстанцев — так в этой стране называют людей, напавших на вас, — сказал улыбаясь Грегориска, — моя мать, говорю я, вступила в то время в преступную связь с графом Джиордаки Копроли, полугреком, полумолдаванином, обо всем написала отцу и попросила развода. В качестве причины развода она выставляла то, что она, потомок Бранкованов, не желает оставаться женою человека, который с каждым днем становился все более чужд своей стране. Увы, моему отцу не пришлось давать согласия на это требование, которое вам может показаться странным, между тем как у нас развод самое естественное и самое обычное дело. Отец мой в это время умер от аневризма, которым он страдал давно, так что это письмо получил я.
Мне ничего не осталось, как искренне пожелать счастья моей матери. Я написал письмо с моими пожеланиями и уведомил ее, что она вдова.
В этом же письме я испрашивал позволения продолжать мое путешествие, и такое позволение было мною получено. Я намерен был поселиться во Франции или в Германии, потому что не хотел встречаться с человеком, который ненавидел меня и кого не мог любить я, то есть с мужем моей матери.
Неожиданно я узнал, что граф Джиордаки Копроли убит, и поспешил вернуться. Я любил свою мать, сочувствовал ее одиночеству, понимал, как нуждалась она в том, чтобы при ней в такую минуту находились люди, которые могли быть ей дороги. Хотя она и не питала ко мне нежных чувств, но я был ее сын.
И вот в одно прекрасное утро я вернулся в замок наших предков. Я встретил здесь молодого человека; я посчитал его чужим, но потом узнал, что он мой брат.
То был Костаки, внебрачный сын моей матери, усыновленный позднее Копроли. Костаки — неукротимый человек, как вы уже успели убедиться, для которого закон — его страсти, для которого на свете нет ничего святого, кроме матери, который подчиняется мне, как тигр подчиняется руке укротителя; с вечным ревом и со смутной надеждой пожрать меня в один прекрасный день. Внутри замка, в жилище Бранкованов и Вайвади, я еще повелитель; но за оградой, в горах, он просто безумствует и хочет, чтобы все склонялись под его железной волей. Почему он уступил сегодня, почему сдали