Пока Софи отдыхала, в приемной лорда Кресвелла хозяйничала Сьюзан Грантли из отдела учета, и, конечно, теперь сетка расписания в компьютере превратилась в нечто непонятное, в ящиках стола свирепствовал хаос, а на полке с моделями парусников лежал толстый слой пыли.
Лорд Кресвелл уехал на целый день в Адмиралтейство, все его задания Софи выполнила за час, и нужно было бы приняться за уборку. Но одна мысль о Сьюзан Грантли вызывала изжогу и желание пойти в отдел учета и хорошенько поскандалить. Этого Пимпочка никак не могла себе позволить, поэтому решила для успокоения нервов пересмотреть отпускные снимки.
Вот все стоят возле той самой фрески: Крис обнимает ее за талию, Роберт что-то шепчет на ухо Вэл, Лидия спиной опирается на Пьера, Тесса придерживает рукой только что дописанную копию. Через мгновение все разойдутся в разные стороны, фреску увезут в Гераклейон, а раскопки законсервируют до весны. Останется только снимок, запечатленный амулетом…
С досадой Софи закрыла картинку и снова подошла к окну. Нет, ответ на ее вопрос не написан на облаках. Надо признаться себе самой: ей недостает солнца, синего моря, но больше всего ей сейчас не хватает Кристофера Спенсера. И из этого получается грустный вывод: она влюбилась в этого шалопая. А он грызет гранит наук в Кембридже, и даже на выходные не приедет. И от подруг утешения никакого ждать не приходится: у Лидии на носу осенний показ, и она пропадает в Ателье с утра до ночи, а Вэл даже ночует иной раз в лаборатории. У всех дела, а она…
Софи вздохнула и взялась за тряпку для пыли. Всегда лучше начинать с самого неприятного.
Мисс Норвуд ушла домой с половины дня с зашкаливающим давлением, так она перенервничала из-за отсутствия Мэтра. В приемной было непривычно тихо и пусто.
Перед дверью кабинета Лидия помедлила, не очень понимая, почему она так волнуется. Потом тихо постучала.
– Войдите!
– Добрый день, Мэтр.
– Присаживайтесь, мисс Хаскелл, одну минуту, я сейчас закончу.
Сегодня Фабьен Дорле выглядел совсем иначе – со свежей гарденией в петлице темно-серого пиджака, усы расчесаны и подвиты, ногти отполированы. Он нажал на клавишу в компьютере, и печатающее устройство заурчало, выплевывая страницу. Мэтр просмотрел напечатанное, расписался, сложил лист и щелкнул по амулету магической почты.
Когда белая птичка исчезла, он отряхнул руки и сказал Лидии:
– Всего четыре дня не был, а дела запустил. Приходится приносить извинения…
– Вы сказали мне придти в это время.
– Да, конечно! А можно попросить вас сделать нам по чашке чаю? Вроде бы, и пора уже…
В хозяйстве мисс Норвуд все стояло точно на месте, и Лидия без труда нашла заварочный чайник, бирюзовую жестянку «Фортнум энд Мейсон», сахарницу, сливки и печенье. В камине горел огонь, и белоснежная салфетка лежала на журнальном столике. Словом, все было идеально.
Как всегда у Мэтра.
– Итак, мисс Хаскелл, я задолжал вам признание, – с улыбкой сказал Дорле, отпивая глоток. – О чем вы хотели бы узнать в первую очередь?
– Это ведь вас я видела там, на Крите, в зеркале?
– Меня.
– И это была не зеркальная магия, а вы, во плоти?
– Безусловно.
– Как это возможно? Когда я вышла из того домика, возле двери были только мои друзья, и они никого не видели! И зачем, вы ведь никогда не уезжаете из Люнденвика? И почему, кстати? – неожиданно даже для самой Лидии, холодноватой и сдержанной, вопросы посыпались из нее, словно горох из дырявого мешка.
Смеясь, Мэтр поднял ладони в жесте защиты.
– Я предлагаю вам такой вариант: я расскажу кусочек своей истории. А потом, если у вас будут вопросы, вы их зададите. – Он глубоко вздохнул и начал рассказ.
Всегда, с самого раннего детства Фабьен Дорле знал, чем он хочет заниматься. Он шил платья для кукол двух своих сестер, рисовал наряды для мамы и тетушек, а перед выпускным вечером две его одноклассницы подрались, споря, кому же Фаб создаст волшебное платье. Отец слегка посмеивался над причудой мальчика, но тот был самым младшим из шести детей, и ему позволялось то, что невозможно было для старших братьев. Впрочем, старшие братья и не интересовались ничем таким: Жак стал инженер-магом, а Жильбер – судьей.
Магического таланта у младшего из детей Дорле не было, но достался Дар: он мог нарисовать платье, приложить рисунок к снимку заказчика, и в воздухе вырастал призрачный манекен. Можно было идеально подогнать фасон, и только потом резать ткань.
Лишь однажды Дар, талант и хороший вкус изменили своему всегдашнему обладателю. И как назло, произошло это в тот момент, когда Фабьен, студент пятого курса факультета искусств Колледжа Сорбонны, уверенно шел к финалу мирового конкурса модельеров. Вся дальнейшая карьера рисовалась ему сияющей радугой, в конце которой лежит горшок с золотом и славой.
До подачи работ на конкурс оставалось две недели, а у него все еще не было никакой основной идеи. Туалеты на призрачных манекенах оставались нарисованными, никакая фея не тронула их волшебной палочкой, чтобы оживить. Фабьен даже начал подозревать, что на том конце радуги прячется не горшок с золотом, а злобный лепрекон с дубинкой…
Вечером он сидел в своей студии, которую снимал вот уже год, и напивался дешевым красным вином. После каждого стакана он смотрел на очередной манекен и развеивал его. Переворачивал в альбоме лист и тщательно вымарывал набросок. Кажется, это был пятый или шестой стакан, Дорле уже не очень отчетливо видел окружающее. Пятый или шестой набросок был зачеркнут черным жирным карандашом, вино полилось в стакан, и он сделал глоток. Дверь в студию распахнулась, и ввалилась компания приятелей с курса, возглавляемая ближайшим другом, Максом, Максимильяном Дюбуа.
Макс повел носом, взглянул на Фаба повнимательнее, и все остальные как-то очень быстро засобирались домой. Не прошло и четверти часа, как в студии остались только хозяин, его друг да девушка друга. Дюбуа пролистал альбом, вздохнул и взял карандаш. На пустых страницах появлялись все новые и новые рисунки, и протрезвевший Фабьен с восторгом и горечью узнавал ту самую коллекцию, те самые модели, о которых мечтал…
А через пару дней Макс не пришел в Колледж на консультацию. Его коммуникатор не отвечал, комната в общежитии опустела, растаяла в холодном ноябрьском тумане девушка, имя которой как-то утратилось в горячке подготовки к конкурсу…
– Тогда, на том конкурсе, я получил свои первые Золотые ножницы, – закончил рассказ Мэтр. – Это было тридцать пять лет назад. И все эти годы я никому не говорил, что моя первая коллекция, сделавшая мое имя, по существу, была плагиатом.
«Я бы сказала, что это не плагиат, а самая натуральная кража», – пришло в голову Лидии. Озвучивать эту мысль она благоразумно не стала.
– И он… Дюбуа то есть, так больше и не появился?
Дорле покачал головой.
– Нет. Родители его умерли еще тогда, когда мы учились на первом курсе, о родственниках он ничего не говорил. Наш декан решил, что молодой человек попросту бросил учебу и уехал, тем более, что Макс никогда не был среди первых учеников.
Лидия поняла вдруг, что у нее ужасно затекли ноги, спина, шея, а взглянув за окно, увидела, что совсем стемнело; должно быть, уже довольно поздно. Словно в ответ её мыслям, часы на башне мэрии пробили шесть и три четверти. Она встала и прошлась по кабинету, совсем другими глазами глядя теперь на многочисленные премии, все эти золотые наперстки, ножницы и иголки. Потом вернулась к столику, снова села и спросила, глядя на Мэтра:
– И вы не выезжаете в Лютецию и другие города, опасаясь встретить бывшего друга?
Дорле передернуло от такой прямоты, но он ответил спокойно:
– Нет, если бы! Я счастлив был бы его увидеть… беда в том, что меня шантажируют, и уже довольно давно. В январе будет шестнадцать лет с того момента, когда я получил первое письмо.
Мимолетно Лидия поразилась тому, как угадал причины странностей Пьер Лавернье, однако вопрос оставался не проясненным до конца.
– При чем же тут ваши привычки? И ущелье Самарья?
– Поначалу мой… оппонент был весьма умерен: требовал только денег, всегда такую сумму, которую я мог заплатить, просто сократив до минимума личные расходы. Указанные суммы я переводил на одноразовый банковский счет, и меня оставляли в покое на полгода минимум. А вот лет через пять этот человек словно с цепи сорвался. Вначале он потребовал, чтобы я не выезжал из города. Вообще, даже в пределах Бритвальда.
И я вынужден был посылать на показы кого-то из модельеров, позже это взяла на себя Вивьен, благослови ее боги…
– Мэтр, погодите, но, если были письма, значит, можно было бы и отследить отправителя. Да и по банковским счетам тоже, хоть какие они будь одноразовые!
– Наверное… – Дорле покрутил в пальцах серебряное кольцо для салфетки и вдруг так сжал его в пальцах, что вещица смялась, будто бумага. – Но это означало бы, что я должен рассказать кому-то о своем позоре!
– А вы думаете, что шантажист тянет деньги только из вас? Возможно, если бы пятнадцать лет назад вы его отыскали и заткнули, пара десятков людей была бы избавлена от этого кровососа.
Не в силах сидеть, Лидия вновь поднялась и зашагала по комнате. В кабинете повисло тяжелое молчание. Наконец девушка повернулась к Мэтру и сухо спросила:
– Так все-таки, как вы оказались на Крите? И что он вам написал тогда, в августе, когда я вас доставляла домой? Я же не ошибаюсь, это было письмо от вашего шантажиста?
Дорле передернуло.
– Да… Но он действительно сильно изменился за эти годы. Вначале он требовал только денег, и не слишком много. Потом стал увеличивать суммы и добавлял еще какое-нибудь требование, которое не слишком сложно было выполнить, но всегда неприятно, а иной раз чуточку унизительно. Ну, например, однажды пожелал, чтобы я назвал осеннюю коллекцию именем моей бывшей любовницы. Мне было ужасно неловко, потому что отношения мы, в общем, и не скрывали никогда. И их окончание тоже было общеизвестно. И Делле это было неудобно, поскольку она успела выйти замуж… Ну, вы понимаете.