Арка, выведшая их на эту площадь, соединяла факультеты воздушной магии и теоретический.
– Ну вот, – сказал Грунгах. – Кафедру ментала решили отнести к теоретикам, а я, признаться, не возражал. Хотя на мой взгляд, мало что может сравниться в практичности с ментальным воздействием…
– А как вы вообще попали в преподаватели? – задал Лавернье вопрос, который давно вертелся у него на языке.
Орк хмыкнул.
– В известной степени это связано с нашими традициями. В шестнадцать лет молодой человек должен пройти обряд инициации в клане, после чего начинается его взрослая жизнь. Каждый из циклов этой службы соответствует традиционным клановым потребностям и длится от пяти до десяти лет. Любой из нас должен попробовать себя в охоте, торговле, строительстве, в боях и в наставничестве. Я десять лет был начальником охраны его величества Луи XI, и это считалось боевой службой на благо Дикого Вепря. Последняя, наставничество, для меня продлится пять лет, после чего я могу вернуться домой, жениться, завести свой дом…
– А то, что служба ваша проходит так далеко от Степи, неважно?
Грунгах покачал головой и достал из кармана ключ.
– Ну, вот мы и пришли, минуту, сейчас открою дверь. Магический замок, конечно, дело хорошее, но вот такой, обычный, гномьей работы, дает некоторые дополнительные гарантии…
Помещение кафедры ментальной магии оказалось полутемным, несмотря на три больших окна, выходящих в парк. Просторная комната с удобными письменными столами, грифельной доской на стене и старинным зеркалом над камином пахла книгами, кофе и немного пылью. Это так сильно напомнило Лавернье его собственные студенческие годы, что он даже зажмурился на мгновение. А когда открыл глаза, все уже волшебным образом изменилось. В окна заглядывало солнце, в парке звенели голоса девушек, вышедших на пробежку, а в комнате густо пахло розами от букета, что стоял на каминной доске.
– Наша аспирантка, Алисия Сильви, очень привлекательная девушка, – сказал Грунгах немного смущенно. – Так что цветы тут не переводятся.
– Что же… – Пьер прошел по комнате, погладил полированное дерево стола и повернулся к хозяину. – Мои поздравления. Мне на мгновение захотелось бросить антиквариат и вернуться сюда…
– Присаживайтесь, я ведь не просто так вас звал… – орк открыл дверцы книжного шкафа, провел пальцами по корешкам, пробормотал что-то и достал тоненькую брошюру в серой обложке. – Вот она! Как вы понимаете, печатных материалов по ментальной магии не так и много. Конечно, Хранитель Либер немало нам помог…
– Либер? – непочтительно перебил его Пьер. – Он еще работает? Все там же, в библиотеке?
– Да, он работает… – сухо ответил Грунгах.
– Простите, ради всех богов! Это я от радости, я просто понял вдруг, кто может помочь мне с решением одной задачи. Итак, вы говорили о печатных материалах?
– Да. Так вот, материалов немного, и мы собираем все, что может в той или иной степени к нашей специальности относиться. Вот эта брошюра показалась мне полезной… а в плане услышанного от вас сегодня, так просто весьма занимательной.
Пьер взял книжечку. Серая бумажная обложка, тоненькая, всего страниц сорок – пятьдесят. «К вопросу о некоторых аспектах воздействия на молящихся изображений святых на примере работ Иоанна Кассиана, Мелитона Сардийского и Тициана Вечеллио». Автор – отец Гийом, настоятель собора Святого Северина. Быстро пролистав текст, он понял, что орк прав; нужно читать внимательно.
– Хорошо бы еще и с автором поговорить… – сказал он, безуспешно пытаясь найти год издания.
– С этим вам придется подождать пару – тройку дней, пока отец Гийом вернется из паломнической поездки в Рим.
– Думаю, что я подожду. Я могу это скопировать?
– Можете забрать, у меня есть еще экземпляр, – широко улыбнулся Грунгах, и Пьер мысленно поежился, представив, как бы выглядел этот благообразный профессор в бою, с окровавленной секирой…
Хранитель Либер был, разумеется, в библиотеке. Впрочем, Лавернье не слышал, чтобы его видели когда бы то ни было где-нибудь, кроме библиотеки.
Увидев Хранителя за стойкой, Пьер в очередной раз испытал небольшое потрясение. В конце концов, не так давно он и сам был студентом, а студенты, вне зависимости от факультета, специальности и курса, к этому служителю библиотеки испытывали почтительный трепет, густо замешанный на страхе.
Человеком он не был точно, хотя и выглядел похоже; ходили слухи, что он был домашним духом. Очень худой, очень высокий, с белыми волосами, желтоватой кожей и желтыми глазами без белков. Имени своего он никому никогда не говорил, да и бывают ли имена у домашних духов? Но господин Парацельсус, бывший ректором Академии пятьсот лет назад, назвал его Хранитель Либер. Так Либером тот и остался.
Увидев вошедшего, Хранитель посмотрел на него своими желтыми глазами и сказал негромко:
– Пьер Огюст Лавернье, закончили факультет земли и воды в 2170, не так ли? Рад видеть вас в альма матер. Прошу, присядьте, я сейчас закончу, – он повел в сторону кресел рукавом длинного балахона, из которого лишь высовывались кончики пальцев в белой перчатке.
Первокурсницы, замершие было возле стойки, оживились и снова зачирикали, стоящий за ними в очереди семикурсник в черной мантии с алой каймой огневика что-то пробубнил солидным баском, но Либер угомонил их одним движением пальца. Лавернье сел в предложенное кресло, раскрыл брошюру отца Гийома и зачитался.
– Итак, Пьер Огюст, я слушаю вас, – очнувшись, словно от звонка коммуникатора, он увидел в кресле напротив Хранителя, потер глаза и ответил.
– Я хотел бы, чтобы вы посмотрели один документ! – он выложил на столик перед ними копию того самого пергамента, что своими руками отдал Роберту Спенсеру какие-то две недели назад.
Либер взял листы и внимательно просмотрел, потом опустил и посмотрел на Лавернье с той же, почти болезненной внимательностью, словно тот был книгой, пострадавшей от жадных лапок неаккуратных первокурсниц.
– И еще вот это, – и на стол легли магоснимки Фестского диска, спиральных надписей на чашах и текста с фрески. – Мы предположили… Тьма, я предположил и сказал другу, что эти знаки – некий секретный язык древних эльфов из клана Туманной долины. Слоговое письмо, аналогичное древнеорочьему, и вот здесь можно найти ключ. Друг – археолог и специалист по этому периоду. Если я ошибся и на моей ошибке он построит свою расшифровку, то его научная репутация будет загублена на долгие годы. Можете ли вы… Может быть, вы…
Пьер запутался в словах и умолк, тяжело дыша, будто только что пробежал стометровку. Хранитель еще раз просмотрел документы, потом ответил:
– Мне кажется, что научная репутация доктора Спенсера выдержала бы и ошибку…
Видимо, физиономия Лавернье выглядела столь озадаченной, что на худом лице Либера появилась неожиданная проказливая улыбка:
– Да бросьте, Пьер Огюст, конечно, я знаю, кто является самым авторитетным из археологов, специализирующихся на минойском периоде! Нетрудно догадаться по вашему загару, что вы вернулись из отпуска только что, Крит – самый теплый из ближайших курортов, у вас в руках снимок Фестского диска… Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы сопоставить одно с другим!
– Ага, – в ступоре пробормотал Лавернье. – Не нужно…
– Я посмотрю ваш документ и поищу аналоги, – сказал Либер уже серьезно. – Сегодня ведь суббота? Зайдите ко мне в следующий вторник, часов в пять.
Глава 4
Детектив-сержант Смайт работал в Страже уже не первый год, и, можно сказать, специализировался на получении информации в Нижнем городе. Внешность у него была самая простецкая: квадратное лицо, нос картошкой, светло-карие глаза, соломенные волосы, вечно встрепанные, как их ни причесывай… Зато от его улыбки таяли сердца горничных и белошвеек, любая кухарка подкладывала ему на тарелку лишний кусок пирога с почками, а слесарь или дворник охотно принимал приглашение распить кружечку эля. Паттерсон, еще будучи майором, очень любил работать в тандеме со Смайтом. С повышением он практически перестал лично принимать участие в расследованиях, но иногда такое случалось, вот как сейчас…
Посмотрев в свой блокнот, детектив-сержант, удовлетворенно кивнул: Финчмаркет-стрит, сто шестнадцать, все правильно. Дом вдовы Хэкетт ничем не отличался от прочих на этой улице, да и на любой из соседних, если на то пошло: двухэтажный, выбеленный, с темными рамами и черной лакированной парадной дверью. Смайт и сам в таком же точно жил, поэтому знал, что внизу – гостиная, столовая и кухня, а наверху две спальни побольше и одна совсем крошечная. Справа от входа рос куст барбариса, усыпанный алыми ягодами, а слева стоял фаянсовый вазон с осенними голубыми крокусами.
На стук дверного молотка дверь распахнулась немедленно, будто мистрис Хэкетт стояла за ней и прислушивалась.
– Добрый день, – представился гость. – Детектив-сержант Смайт, городская Стража. Мистрис Хэкетт?
– Да, это я, – голос хозяйки был тусклым, словно нечищеное серебро. – Входите, прошу вас.
И гостиная в этом доме была практически такая же, как у него самого. Только в этой комнате стоял лютый холод.
– Присаживайтесь, – вдова показала на диван, а сама уселась на стул.
Смайт с сомнением покосился на диван, представил себе, как будет оттуда выкарабкиваться, вставая, и отдал предпочтение стулу напротив, такому же стылому, как и вся гостиная.
– Мистрис Хэкетт, я по поводу вашей дочери Мейбл…
– Так умерла она, два месяца уже как умерла. В госпитале Святого Фомы, – равнодушным голосом перебила его женщина. – Я вот уезжать собираюсь к сестре, в Йоркшир. Что мне тут одной…
– Вот по этому поводу я и пришел. Нами установлено, что ваша дочь была убита, и Стража ведет расследование. Мне нужно расспросить вас о ее друзьях, посмотреть ее вещи…
Известие об убийстве неожиданным образом подействовало на хозяйку: она оживилась, глаза заблестели, на щеках появился лихорадочный румянец.