лиловыми следами пальцев на горле – «лиловый», любимый эпитет, – или со все еще сочащейся раной, как правило, на левой груди. Мертвые, но не поруганные. Очевидцы, что их находят (среди них два горячих ирландца, один грек, двое простоватых американцев), описывают каждое тело в малейших деталях, сладострастно, словно языком вылизывают; плоть женщин, которая совершенно беззащитна, ибо мертва. Каждый выражает искреннее возмущение по поводу убийства, хотя сама жертва его и спровоцировала. Ренни это лицемерное возмущение кажется невинным до слез. Старомодным, вроде лобызания рук.
Через какое-то время Ренни слышит, как отодвигают стулья, затем настает тишина. В спальню входит Пол и начинает раздеваться, словно не случилось ровным счетом ничего. Сначала он стягивает футболку, бросает ее на пол. Она уже привыкла к этой повадке. Она подсчитала: она знает его пять дней.
– Что случилось? – спрашивает она. – Что они тут делали?
– Договаривались, – говорит Пол. – Доктор победил. Пятнадцать минут назад он объявлен новым премьер-министром. Все отправились праздновать.
– Неужели Марсдон сдался?
– Нет. Не совсем так. Он сказал, что соглашается на это ради блага народа. Возник небольшой спор о том, какой именно «народ», но это было ожидаемо.
– Принц что, можно сказать, отрекся?
– Принц вообще ничего не сделал, – ответил Пол. – За него все делал Марсдон. Сам он станет министром по туризму, а для Принца они выторговали кресло министра юстиции. Вот почему Марсдон особо не сопротивлялся. Он хочет увидеть выражение лица нынешнего министра юстиции.
Он уходит в ванную, Ренни слышит, как он чистит зубы.
– Ты как будто не слишком доволен! – кричит она.
Пол возвращается. Он идет тяжелой поступью, направляясь к постели. А он старше, чем ей казалось.
– А с какой стати мне быть довольным?
– Доктор Пескарь хороший человек, – говорит Ренни.
И это правда, доктор – хороший, добрый человек, и не его вина, что от его доброты ей не по себе. Как будто общаешься с человеком на диете – от этого ей всегда ужасно хочется шоколада или настоящих жирных взбитых сливок.
– Хорошие люди часто как шило в заднице, – говорит Пол. – С ними трудно иметь дело. Он ведь политик, а значит, должен использовать свои возможности, по-другому не бывает, но он, кажется, не слишком к этому рвется. Он верит в демократию, в честную игру, во все эти идеи, которые побросали здесь британцы вместе с крикетом, он искренне верит в этот бред. Он считает, что оружие – это зло.
– А ты как думаешь? – спрашивает Ренни.
Пол сидит на краю кровати, словно ему не хочется ложиться.
– Это не имеет никакого значения, – говорит он. – Я нейтрален. Сейчас важно то, что думает противная сторона. Что думает Эллис.
– И что же думает Эллис?
– Это еще предстоит узнать. Но ему все это не понравится.
– А что Принц? – спрашивает Ренни.
– Принц – мечтатель. Он поставляет народу веру. Он думает, что это – все что нужно.
Наконец Пол забирается в постель, под москитную сетку, заправляет ее и поворачивается к Ренни. Он устал, это видно, и внезапно кажется Ренни таким провинциальным. Ему бы полосатую пижаму, а потом сердечный приступ – и картинка бы сложилась. Впрочем, не он сам производит такое впечатление. Это включилась ее собственная – фальшивая – заботливость. Завтра она сядет на дневной катер, а все, что будет до этого, – лишь отсрочка. Может, сказать ему, что у нее болит голова. Ей бы не помешало выспаться.
И все же не следует отказывать людям в великом праве сомневаться, по крайней мере, есть такая теория. За ней должок: именно он вернул Ренни ее собственное тело, не так ли? Хотя сам он об этом не знает. Ренни обнимает его. В конце концов, секс дарит утешение. Дело хорошее.
– Что тебе снится? – спрашивает Ренни.
Это ее последнее желание, и ей правда хочется знать.
– Я уже говорил, – отвечает Пол.
– Но это неправда, – говорит Ренни.
Пол лежит молча.
– Мне снится яма в земле, – наконец говорит он.
– А еще что?
– Ничего. Просто яма, по ее краям набросана земля. Яма большая, окруженная деревьями. Я иду к ней. Рядом лежит груда обуви.
– И что дальше?
– Я просыпаюсь.
Ренни слышит звук, еще не понимая, что это. Сначала она думает, что это дождь. Дождь и правда идет, но дело не в нем. Пол вскакивает с кровати первым. Ренни идет в ванную, чтобы завернуться в большое полотенце. Стук в дверь не прекращается, голос настойчив.
Войдя в гостиную, она видит Пола, абсолютно голого, а на его шее повисла Лора. Мокрая до нитки.
Ренни стоит с приоткрытым ртом, придерживая полотенце, а Пол борется с Лорой, отрывает ее от себя и встряхивает за плечи обеими руками. Она рыдает.
– О господи… Боже мой…
– Что случилось? Ей плохо? – спрашивает Ренни.
– Доктора застрелили, – говорит Пол, через голову Лоры.
Ренни похолодела.
– Не может быть!
У нее примерно такое ощущение, будто ей сообщили, что на Землю только что высадились марсиане. Наверняка это розыгрыш, неудачная шутка.
– В него стреляли сзади, – говорит Лора. – В затылок! Прямо с дороги, ужас!
– Кто мог это сделать? – говорит Ренни.
Она вспоминает тех мужчин, что следили за ней, в зеркальных очках. Потом старается переключить мысли на что-то практическое. Наверное, стоит приготовить чай – для Лоры.
– Одевайся, – бросает ей Пол.
Лора снова плачет.
– Вот паскууудство! Суууки… Я подумать не могла, что они способны на такое!..
Доктор Пескарь лежит в закрытом гробу в гостиной. Гроб простой, из темного дерева; он стоит на двух кухонных стульях, как на двух опорах. На крышке гроба лежит пара ножниц, открытых, – интересно, так нужно для какого-то ритуала, для неизвестной ей церемонии или кто-то просто их там забыл?
Гроб напоминает сценический реквизит, символ в какой-нибудь идиотской морализаторской пьесе; только никто не объяснил, в чем мораль. Кажется, вот-вот откинется крышка и доктор сядет, улыбаясь и кивая, будто разыграл превосходный скетч. Только этого не происходит.
Ренни в гостиной вместе с остальными женщинами, они сидят кто на стульях, кто на полу, дети спят у них на коленях, или стоят, прислонившись к стене. Сейчас час ночи. В кухне тоже женщины, они варят кофе и выкладывают на тарелки еду, которую принесли гостьи, Ренни видит их в дверной проем. Очень похоже на Гризвольд, на похороны ее бабушки, только там ели после похорон, а не до, и пели псалмы в церкви. А здесь всё делают, когда захочется: одна начинает петь, другие подхватывают, поют в три голоса. Кто-то аккомпанирует на губной гармошке.
Жена доктора сидит на почетном месте, рядом с гробом; она плачет без остановки и не делает никакой попытки сдерживаться, и никто не выражает неодобрения. В этом тоже отличие от Гризвольда: всхлипывать было дозволено, в платок, но ни в коем случае не рыдать в голос, демонстрируя неприкрытое горе, не пряча лица. Это непристойно. Если кто-то вел себя подобным образом, ему давали таблетку и отправляли наверх «полежать».
– Почему это случиться! – повторяла жена снова и снова. – Почему это случиться!
Элва сидит рядом, держа ее руку в ладонях, и участливо поглаживает ее, массируя пальцы.
– Я приняла его в этот мир. Мне и провожать его, – говорит она.
Из кухни выходят две женщины с подносом, на котором стоят чашки с горячим кофе. Ренни берет чашку, кусочек бананового хлеба и кокосовое печенье. Это уже второй кофе. Она сидит на полу, подобрав под себя ноги; они начинают затекать.
Она чувствует себя виноватой и ненужной. Она думает об обломке истории, который лежит сейчас в гробу, загубленный, с дыркой в голове. Ей кажется, это ужасно обидная смерть; теперь-то она понимает, почему он хотел, чтобы она написала об этом статью: чтобы хоть немного снизить вероятность такого исхода.
– Может, нужно что-то сделать? – шепотом спрашивает она Лору, примостившуюся рядом.
– Понятия не имею, – отвечает та. – Я никогда не бывала на таких сходках.
– Долго это продлится?
– Всю ночь.
– Почему это случиться! – плачет жена.
– Пришло его время, – говорит кто-то.
– Нет, – говорит Элва. – Здесь вмешался Иуда.
Женщины беспокойно задвигались. Кто-то затягивает:
Благословен Иисус, о мой прекрасный,
Сладчайший вкус Божественных Небес,
Спаситель любимый, свыше нам данный,
Омыт любовью всеблагой.
Ренни становится не по себе. В комнате жарко и слишком много народу, запах корицы, кофе и пота – сладкий, душный, нездоровый запах, воздух кипит от эмоций, и все настолько напоминает Гризвольд, что просто невыносимо. «От чего она умерла, бедняжка? – От рака, да будет воля Его». Такие вот там велись диалоги. Ренни поднимается как можно тише и крадется по стеночке к выходу и на улицу, к счастью, дверь оказалась открытой.
Мужчины собрались на веранде, которая опоясывает дом с трех сторон. Пьют они не кофе; в неверном ночном освещении поблескивают бутылки, которые передаются из рук в руки. Ниже, в саду, еще больше мужчин, целая толпа, сборище, некоторые держат факелы, их голоса резки, неспокойны.
Пол тоже там, он стоит в стороне, его белое лицо сразу выделяется. Он видит Ренни, быстро хватает ее и подталкивает к стене.
– Ты должна быть в доме, вместе с женщинами.
Ренни хочется думать, что это не принижение, а свидетельство его заботы.
– Там дышать невозможно, – говорит она. – Что здесь творится?
– Пока ничего, – отвечает Пол. – Но все в дикой ярости. Ведь Пескарь родом отсюда, с Сент-Агаты. Здесь полно его родственников.
Кто-то приносит стул и ставит на веранду у самых перил. На него встает мужчина и смотрит на обращенные к нему снизу лица. Это Марсдон. Ропот смолкает.
– Кто убил этого человека? – говорит он.