– Что там? – шепчет Лора.
Ренни не отвечает.
Полицейский хватает за волосы первого мужчину, почти любовно убирает их в хвост, наматывает на кулак и вдруг резко дергает на себя, так что мужчина откидывает голову, подставляя обнаженное горло. Это еще хуже, настоящая резня.
Но полицейский лишь взмахивает штыком и отрезает ему волосы; больше ничего. За ним идет другой коп, с зеленым мешком для мусора, он бросает туда волосы. От такой аккуратности у нее бегут мурашки.
– Что там? Что они делают? – спрашивает Лора.
Он подошел ко второму, во дворе на удивление тихо, солнце уже клонится вниз, предметы ярко освещены, лица мужчин блестят от пота, страха, усилий сдержать закипающую ненависть, лица полицейских тоже блестят, они тоже сдерживаются, они упиваются этим, всей этой церемонией, точной, как хирургическая операция, они «внедряют меры», он откидывает голову следующего, с седыми волосами, снова взмах штыком, но на этот раз он не рассчитал, мужчина взвывает, голос не похож на голос, в его распахнутом рту нет зубов, по лицу струится кровь. Мужчина с оружием сует отрезанные волосы в пакет и вытирает руку об рубашку. Он маньяк, тяжелый торчок. Скоро ему захочется большего.
Мужчина на коленях продолжает выть. С готовностью, словно ждали этого, двое копов подходят к нему и бьют ногами в живот. Третий обливает его водой из пластикового ведра. Тот падает, от удара о брусчатку его удерживают веревки, которыми он привязан к остальным пленникам, один из копов сует ему шокер между ног, мужчина дергается, кричит не по-человечески.
– Поднять его, – приказывает главный, и его поднимают.
Он продолжает идти вдоль цепочки, а лицо раненого оказывается прямо напротив Ренни, по нему течет кровь, и она понимает, кто это, тот самый глухонемой, у которого голос есть, а слов нет, он видит ее, она не может спрятаться, ей жутко, он хочет, чтобы она помогла ему, он просит, умоляю.
– Опусти меня, – говорит Ренни.
Самая лучшая стратегия для них – не привлекать внимания. Она прижимается к стене, вся дрожа. Это непристойно, ведь это не кетчуп, здесь может случиться самое непредставимое, пока еще нет крыс в промежности, но лишь потому, что они еще не додумались, они в этом новички. Она боится мужчин, все просто и рационально, она боится мужчин, потому что они ужасны. Она видит того мужчину с веревкой – теперь она знает, как он выглядит. Ренни впервые приходит в голову, что вовсе не факт, что она вообще когда-нибудь выберется отсюда. Она не исключение. Никто здесь не исключение.
– Боже правый, что там происходит? – спрашивает Лора, все еще шепотом, держа Ренни за плечи.
– Принца там нет, – говорит Ренни. – Им волосы обрезают.
Она встает на колени, поднимает кусок курицы, который уронила Лора, отряхивает пальцами сор, кладет обратно на тарелку.
– Ты должна есть, – говорит она. – Мы должны есть.
Поздним утром, в обычное время, заходят двое охранников. Сегодня один новенький, совсем юный, тощий парнишка, с гладким, как слива, лицом и невинными глазами. Она взглянула на него и поняла: он ничего не знает. Мортон напуган, он держит одну руку наискосок, почти касаясь пистолета, все вышло из-под контроля. Его пугает именно невинность второго.
Они отпирают дверь. Лора насторожена, но все-таки наклоняется, чтобы взять вонючее красное ведро.
– Ее очередь, – говорит Мортон, указывая другой рукой на Ренни. – Ты каждый раз ходишь.
Ренни удивлена, она знает, чего от нее потребуют, и не готова, но тут вперед выходит Лора, она готова к бою.
– Почему это? – говорит она. – И где Сэмми?
– Мне все равно какая, – говорит паренек. Значит, он кое-что слышал и хочет свою долю, знает что, но не знает за что.
– Закрой рот, – говорит Мортон.
Он боится, что молодой его выдаст, он неплохо соображает и кое-что понял, но все-таки он дурачок и все им расскажет, может, не нарочно, но проболтается. Он хочет, чтобы пошла Ренни, а не Лора, потому что с ней безопаснее, вот что он думает.
– У Сэмми бабушка заболела, – говорит он Лоре.
– Ага, прямо беда, – говорит парень и хихикает, тонким голосом, нервно. – А зачем тебе Сэмми? Я ничем не плох.
– Я пойду, – говорит Ренни. Она не хочет скандала, иначе будет только хуже.
– Нет! – воскликнула Лора. Дверь приоткрыта, она ныряет к ней и выбегает в коридор. – Что с Принцем? Все, да? Вы не хотите, чтобы я узнала, не хотите мне говорить? Черт! Куда вы его дели?
Она держит Мортона за руку, и пόтом покрывается он, а не она, она собранна и настойчива. Паренек смотрит на них, стараясь понять, в чем дело. Потом хихикает.
– Принц? Ты про того самого, Принца мира? Да его здесь и не было, ты чё.
– Заткни свой поганый рот, – шипит Мортон.
– Ты сказал ей, что он жить? – продолжает парень. – Да он давно мертвяк! – Он как будто забавляется. «Может, он под кайфом, – думает Ренни, – это бы многое объяснило».
– Когда? – спрашивает Лора тихо – мальчика, не Мортона. Она уронила руки и больше не держит его.
– Какого хрена ты ей рассказал?! – с презрением говорит Мортон.
Мальчик выдал его с потрохами.
– Он угодил в перестрелку, – говорит тот. И снова хихикает. – Так по радио сказали. Ты говорить ей, что он здесь, чтобы она стараться, ублажать тебя, ага? Плохой ты человек, – он уже не хихикает, а ржет вовсю, словно давно не слышал ничего потешнее.
– Свинья! – бросает Лора Мортону. – Ты знал с самого начала. Просто боялся, что если я узнаю, то все расскажу и все узнают про твои делишки. Его застрелили в спину, так?
Мортон похлопывает ее по руке, утешая, ни дать ни взять добрый доктор.
– Иди обратно, – говорит он. – Я делать для тебя всё, что мог. Радуйся, что сама жива.
– Пошел ты, гнида! – визжит Лора. – Я всем про тебя расскажу, никто не смеет меня так динамить, тебя тоже пристрелят, мудила!
По лицу у нее текут слезы. Ренни делает к ней шаг.
– Лора. Ты ничего не можешь сделать.
Но Лора не успокаивается. Мортон уже толкает ее к двери камеры.
– Свинья, ублюдок! – кричит она. – Убери свои поганые руки!
Она хочет ударить его ногой в пах, но он слишком проворен, хватает ее за ногу и отталкивает на руки напарнику, тот быстро реагирует, все-таки он не обкуренный – ловит ее и заводит ей руки за спину. Мортон дает ей ногой в живот, она ловит ртом воздух. Ее больше не надо держать, через минуту она уже молчит, ну почти, и они тоже молчат, не произносят ни слова. Они бьют ее по грудям, ягодицам, животу, промежности, по голове, даже подпрыгивают. О, Господи! Мортон вынимает пистолет и бьет ее рукояткой, он хочет сломать ее, чтобы она больше никогда не смела открыть рот. Лора извивается на полу, наверное, она уже ничего не чувствует, но все-таки извивается, словно червяк, которого разрубили надвое, стараясь увернуться от ударов, но они бьют ее ботинками – не увернуться.
Ренни хочет крикнуть: прекратите! Она хочет найти в себе силы это сделать, но не может издать ни звука, тогда они увидят ее. Она не хочет на это смотреть, но она должна, почему никто не закроет ей глаза?
Вот что произойдет.
Ее отведут в маленькую комнату, с пастельно-зелеными стенами. На стене будет висеть календарь с фотографией закатного солнца. Там будет стол, на нем телефон и какие-то бумаги. Окон в комнате нет.
За столом будет сидеть полицейский, в годах, с короткострижеными седыми волосами. Перед столом стоит стул, Ренни сядет на него, когда тот ей скажет. Полицейский, который ее привел, встанет прямо за ней.
Ее просят подписать постановление об освобождении, где сказано, что во время заключения она не подвергалась какому-либо насилию и не была свидетелем применения насилия к кому-либо из заключенных. Она вспоминает Лору, ее лицо, сплошную рану. Она понимает, что без росчерка на этой бумаге ее могут не отпустить. Ей кажется, она разучилась писать. Она подписывает.
Ее чемодан из отеля у них, сумочка тоже. Старший спрашивает, может, она хочет переодеться перед встречей с господином от канадского правительства, который приехал, чтобы встретиться с ней. «Прекрасная мысль», – думает Ренни. Ее уводят в другую маленькую комнату, почти копию первой, только календарь другой, на нем белая девушка в синем купальнике, цельном. Окон нет. Она знает, что там, за дверью, ждет молодой полицейский. Она открывает свой чемодан и видит свои вещи, точнее, вещи, когда-то принадлежавшие ей. Ее реакция неожиданная, срыв. Она разрыдалась.
Ренни толкает дверь изнутри, та открывается, Ренни выходит. Она все такая же грязная, но ей кажется, что уже не настолько, что она выглядит пристойно, на ней хлопковое бледно-голубое платье, волосы расчесаны, насколько ей удалось разглядеть себя в карманное зеркальце. В правой руке у нее чемодан, на левом плече висит сумочка. Ни в чемодане, ни в сумочке паспорта нет. Значит, ее пока не отпустили. Она решила не спрашивать, где ее сумка с фотокамерой.
Ее сопровождают вверх по лестнице, по каменному коридору и вводят в просторную комнату с одним окном. Она старается припомнить, каково это, находиться в таком огромном помещении, смотреть в такое гигантское окно. И она смотрит. Под ней – грязное поле, на котором когда-то стояли палатки. Теперь оно опустело. Она соображает, что находится в одной из комнат, куда обычно приводят туристов, где собирались устроить торговлю местными промыслами; давно это было. В углу два деревянных стула, рядом стоит мужчина, ждет. На нем очки-хамелеоны и куртка-сафари.
Он пожимает Ренни руку, они садятся. Он предлагает ей сигарету, черную с золотым ободком, она отказывается. Мужчина улыбается, он немного напряжен. Говорит: «Конечно, вы заставили нас изрядно поволноваться». Они были бессильны, пока регион был дестабилизирован, а правительство в панике. «Они перешли границы, – говорит он, – но теперь ситуация нормализуется».
Безусловно, правительство не может принести публичные извинения, но он хочет, чтоб