— Так быстро вскрытие не делается, — сказал Сасаки. — Или ты хотела дождаться вскрытия черепной коробки Тома, Александра? Тебе прекрасно известно, что они не с черепа начинают.
— Харальд попросил меня присутствовать при вскрытии от начала до конца, — процедила сквозь зубы Гордон. — И проследить, не обнаружатся ли изменения и в других органах.
— И когда ты увидела, что это не Том, сразу позвонила Яну?
— Слава Богу, да, — сказал Барски и повернулся к Сондерсену. — Будьте уверены, господин оберрат, мы полностью отдаем себе отчет в необходимости этого разговора. И каждый из нас готов оказать вам помощь в любом случае.
— За одним исключением, — сказал Каплан, прижимая большим пальцем табак в чубуке.
— Да, за одним исключением, — кивнул Барски. — Я представляю, господин Сондерсен, работы у вас невпроворот. Вдобавок подозревается каждый из нас. Плюс санитары, конечно. Как их зовут?
— Карл Альберс и Чарли Кронен.
— По сути дела, подозреваются все, кто в нашем Центре имеет допуск к моргам, правда?
— Естественно, — подтвердил Сондерсен.
— Дай вам Бог здоровья! — сказал Каплан. — Это никак не меньше пятидесяти человек.
— Знаю, — ответил ему Сондерсен. — Но не беспокойтесь. Мы занимаемся тем, чем положено. И не только здесь, в клинике. Пока безуспешно. Однако не будем торопить события…
— В вашем распоряжении достаточно сотрудников?
— Я попросил в Карлсруэ прислать мне еще несколько человек. Но если вы и ваши коллеги, доктор Каплан, поможете мне, мы установим истину — раньше или позже.
— Вы хотите сказать: виновный от вас не уйдет? — сказал Хольстен.
— В точности так, — подтвердил Сондерсен голосом твердым и властным.
У него лицо борца, подумала Норма. Да, он был и остается борцом.
— Я говорю не только о виноватых из вашего круга, — продолжил свою мысль Сондерсен. — Я говорю и о тех, кто стрелял в цирке. И о тех, кто им это поручил.
Как хорошо, что он есть, этот человек, подумала Норма. Уж я-то помогу ему, где и чем смогу. Он, его люди и я — мы найдем убийц, у которых руки по локоть в крови.
Сасаки повернулся к Барски.
— А мне вот что вспомнилось. Когда убили Гельхорна и его семью, ведь это ты выбрал похоронное бюро Гесса, я не ошибаюсь?
— Да, — сказал Барски. — Мы часто имели дело с Гессом. Первоклассное заведение. А в чем дело?
— Ни в чем, — ответил Сасаки. — Я к тому, что теперь, когда мы плюхнулись в зловонную лужу, нам придется опять иметь дело с Гессом. То есть в Гамбурге немало похоронных учреждений с общими катафалками, к нам же опять заезжал катафалк Гесса. Совпадение? Чистая случайность?
— Ну давай, выкладывай! — проговорил Барски.
— О чем ты?
— Что, ты считаешь — или хочешь, чтобы другие считали, — будто я продался, будто предатель — я?!
— Нет, никогда… — начал было Сасаки, но тут зазвонил телефон.
Барски подошел к письменному столу, снял трубку.
— Да. Он здесь. Минутку. — Он взглянул на Сондерсена. — Это вас. По срочному делу.
— Слушаю, — несколько секунд спустя проговорил слегка удивленный Сондерсен. — Когда? — переспросил он. — Подождите у телефона! — и взглянул на Барски. — Могу я поговорить без свидетелей?
— Можно переключить разговор на секретариат. Это вон за той дверью. Выключатель справа.
Худощавый сотрудник ФКВ быстро прошел туда, зажег свет.
— Закройте за собой дверь! — сказал Барски. — Она звуконепроницаемая. Когда на аппарате в левом углу загорится красная лампочка, снимайте трубку.
Он вдруг покраснел. Какая наивность! Советовать Сондерсену, как обращаться с телефоном.
— Благодарю, — ответил тот как ни в чем не бывало.
В конференц-зале никто не произнёс ни слова. Никто не обменялся взглядом. Над зданием прогрохотал самолет, то ли перед посадкой, то ли набирая высоту. Эли Каплан положил свою трубку в пепельницу. А Сасаки остановился у окна и вглядывался в темноту.
But only yesterday.[26] Норме вспомнилась эта шекспировская строчка. Еще вчера. Еще вчера все они были друзьями, все, сидящие здесь. Нет, если среди них есть предатель, это неправда. Тогда он и вчера не был их другом. Да кто заглянет в душу человека? Кто знает другого? Никто никого не знает. Глубокой ночью каждый одинок…
Дверь секретариата открылась, и Сондерсен вернулся к ним. Все ждали чего-то особенного. И не ошиблись.
— Нашлось тело Томаса Штайнбаха, — сообщил он спокойно, словно речь шла о самом обыкновенном деле.
— Где? — вскинулся Барски.
— В Ольсдорфе. В крематории.
Странно, подумала Норма. Никто не вскочил с места. Никто не вскрикнул. Или нервничают все, но стараются не подать виду?
— Как он туда попал? — спросил Сасаки, не отходя от окна.
— Понятия не имею, — ответил Сондерсен.
Как пристально, хотя и почти незаметно, наблюдает он за всеми и каждым, подумала Норма.
— Директору крематория — его фамилия Норден — позвонил кто-то из ночной смены. Норден позвонил в полицай-президиум по моему телефону. Ему ответил один из моих сотрудников, который и перезвонил сюда. Норден уже выехал в Ольсдорф. Двое служителей из ночной смены спустились примерно полчаса назад в подвал за очередными гробами для кремации. И тут, прямо посреди помещения, на полу увидели новый. Не заметить его было невозможно. С наклейкой и номером две тысячи сто один. Служитель, которому потом позвонил Норден, справился по журналу, и оказалось, что номер две тысячи сто один должен лежать в нише и без моего разрешения прикасаться к нему запрещено.
— После чего служитель отправился в морг, к нишам, — подсказал Сасаки.
— Точно. Стал искать гроб с номером две тысячи сто один. Не нашел, гроб из ниши исчез. Вместе с неизвестным пока покойником, к ноге которого была привязана бирка с именем Эрнста Тубольда.
— Стоп, стоп! — прервал его Хольстен. — Я хотел вам кое-что сообщить еще раньше! Но от волнения забыл… Я, во всяком случае, надписал только одну бирку. На имя Штайнбаха. Потом я видел ее в подвале отделения патологии привязанной к пальцу ноги человека, в котором жена и сотрудники отделения кардиологии опознали Эрнста Тубольда. — И вдруг он закричал: — Никакой второй бирки я не надписывал. Я надписал одну-единственную! Эли стоял рядом и все видел. Подтверди, Эли!
— Я стоял рядом с тобой, когда ты надписал одну бирку, — сказал Каплан, сделав ударение на число.
— Что это значит? — крикнул Хольстен, вскочил, подошел вплотную к израильтянину, схватил за плечи. — Что это значит, сукин ты сын! Что я потом надписал другую?
— Не надо…
— Что «не надо»?
— Убери руки! Я этого терпеть не могу. Убери, слышишь?
Хольстен отступил на шаг.
— Значит, ты так думаешь?! — Он еще больше повысил голос.
— Ничего я не думаю и не утверждаю. Я сказал только о том, что видел, как ты надписывал одну бирку. Только и всего. Перестань паясничать, это отвратительно.
Хольстен вдруг донельзя смутился и стоял с опущенными руками как потерянный. Обвел глазами присутствующих. Все избегали встретиться с ним взглядом.
— Я очень сожалею, — пробормотал он, вернулся на свое место и сел.
— Могу предположить, что вскрытие тела Тома уже состоялось, — сказал Каплан.
— Да, — сказал Сондерсен. — Его вскрыли. Все внутренние органы — сердце, печень, почки, мочевой пузырь и прочее вынули. Как и костный мозг… Вскрыли черепную коробку. Изъяли мозг. Вскрыли сзади и потом сшили кое-как, так что при перевозке шов разошелся. Но лицо не тронули, — сказал Норден.
— Какие почтительные воры, — проговорил Сасаки.
— Дурак! — сказал Каплан. — Зачем им рисковать и самим производить розыск второго неизвестного покойника? Все очень просто… Я прав, господин Сондерсен?
— Может быть. Пока нельзя сказать ничего определенного.
— Но как это могло случиться? Неужели никто не видел людей, которые привезли гроб с Томом? Как они туда попали? — спросила Гордон.
— Выясняем, — ответил Сондерсен. — Господа Барски и Хольстен, несмотря на поздний час, я вынужден просить вас поехать со мной в Ольсдорф. Я должен быть уверен на все сто процентов, что это действительно тело Томаса Штайнбаха.
Барски тихонько спросил Норму:
— Вы разрешите мне после этого на несколько минут заглянуть к вам?
— Уже поздно… Ваша дочь…
— Она давно спит. Итак?
Норма кивнула.
Барски, Хольстен и Сондерсен вышли из конференц-зала, не произнеся больше ни слова. Вскоре встал и молча вышел Эли Каплан. За ним, сжав губы, Сасаки. Потом Александра Гордон. И никто ничего не сказал. Никто не посмотрел друг на друга. Каждый сам по себе, каждый из них одинок, подумала Норма.
16
— Фрау Норма Десмонд?
— Да.
— Центральная. Мы к вам битый час дозваниваемся.
— А я только пять минут как вернулась.
— Вас вызывает Москва. На проводе господин Вестен. Соединить вас?
— Да, конечно. — Норма, сидевшая на стуле у окна своей комнаты, встала, лицо ее просветлело.
— Норма, дорогая! Наконец-то! Где ты пропадаешь?
На расстоянии в сотни километров голос его звучал столь же отчетливо, как если бы он звонил из соседней комнаты.
— Ах, Алвин, я так рада слышать твой голос!
— А я как рад! Ты побывала в Ницце?
— Да, с Барски. У нас там…
Он сразу перебил ее.
— …было много разных впечатлений. Представляю. У меня тоже. Я живу в гостинице «Советская». Запиши номер телефона!
Норма достала из сумочки шариковую ручку.
— Набираешь код Москвы и потом номер — двести пятьдесят двадцать три сорок два. Я пробуду здесь еще несколько дней, встречусь с друзьями. А потом полечу в Нью-Йорк. И оттуда в Берлин. Непременно приезжай и ты туда. Лучше всего вместе с Барски. Идет?
— Какие могут быть сомнения? — сказала Норма.
Ее захлестнула теплая волна. Я дома, подумала она. Дома. Я не знаю, что такое быть у себя дома. Но когда слышу его голос, знаю. Тогда я дома. Слышать его голос — значит быть дома.