– На обед не остался, значит обижен был, – рассуждал он. – И причина для обиды только одна – конфликт с Перловыми, это он ясно дал понять. Григорий Семёнович, конечно, не угрожал, но явно обозначил, что могу я нарваться на неприятности. А мне проблемы с губернскими властями ни к чему. Да и дворянское собрание, и свет в целом, могут не одобрить мои акции по возврату собственности. Я, конечно, свет вертел на одном инструменте, но оговорят, слухи пустят, это и на семейном бизнесе скажется. Так-то урон от потери «Золотого кольца» терпимый, вовремя новый туристический комплекс в Суздале достроили, туда теперь наши клиенты селятся. Видимо, в самом деле, погорячился я, поспешил. А месть – это такое блюдо, которое подают холодным.
Герман Леонардович решительно потянулся к смартфону.
Владимирская область. Владимирско-суздальская трасса Р-132.
Вырулив на междугороднюю дорогу, кортеж с губернатором Владимирским ускорился. Григорий Семёнович ещё минут пять отвечал на сообщения и пропущенные звонки, и наконец, смог облегчённо вздохнуть, закончив раздачу указаний.
Слегка повернувшись к сыну, сидевшему рядом, Волхонский стал излагать впечатления от беседы с Литвиновым: – Ну что? Я сказал. Он услышал. И говорил я не намёками, которые по-разному можно истолковать, а вполне прозрачно. Герман не дурак; раньше, во всяком случае, глупостей за ним не наблюдалось. Надеюсь, выводы сделает правильные.
– Боишься, что он начнёт давить на Перловых и с помощью маленьких пакостей раскачивать ситуацию и в конце концов их задавит?
– Ну, маленькие пакости ты оставь для чертенят из мультика*. Когда сталкиваются семейства с оборотом в миллиарды рублей, любая мелкая пакость быстро превращается в громадную проблему, в том числе для губернатора. А насчёт: задавит – не задавит, не будь я губернатором, на территории которого всё происходит, мне было бы интересно посмотреть со стороны, как Перловы уделают Литвинова.
– Вот как?! А не наоборот? Папа, ты уверен?
– Процентов на восемьдесят уверен, а Литвинову бы я не больше двадцати процентов дал. Сейчас всё на стороне Перловых. Кем Первозванов был три года назад? Мелким пацаном в приюте, а сейчас у него состояние значительнее, чем у большинства баронов. Кем были Перловы, и московские в том числе, три года назад? А сейчас они среди трёх основных учредителей концерна «Феникс», где и императорская семья, кстати, участвует. И каждый перловский праздник превращается в съезд князей; дочка их вышла замуж за Кирилла, одного из директоров концерна, и по слухам, уже родила. И за спиной у Кирилла, их зятя, около ста тысяч китайцев; вояки, они конечно, так себе, но тысяч десять неплохих бойцов наберут. А если уж Окинов и другие князья подключатся, то через две недели от Литвинова останется только мокрое место. Хотя, думаю, даже московским Перловым подключаться не придётся: и местными силами Герману такой погром можно устроить, что он никогда не оправится.
– Уверен?
– В таких делах уверенным быть нельзя. Но прикинь вариант: Перловым надоели его плевки из-за угла, и они посчитали, что род Литвиновых нарушил договорённости, установленные перед выплатой виры за похождения Костика. И они документы предадут огласке. А там Литвиновы выглядят не очень чистоплотно, точнее, совсем нечистоплотно. Сколько, думаешь, партнёров откажется с ними сотрудничать? А для турбизнеса это крах. А Костю Литвинова как на флоте будут после таких подробностей воспринимать? Думаю, ему придётся на гражданку уйти. И даже без всего этого – если Перловы опубликуют результаты расследований, ставших причинами увольнения управляющих ресторанами и гостиницей, то с Германа тут же слетит ореол умелого руководителя: оказывается, его главные помощники годами мутили за его спиной, обворовывали его, а он этого не замечал; и наворовали у него минимум на строительство новой гостиницы. А уж о козыре в рукаве у Перловых в виде Андрея Первозванова я вообще молчу.
– Мелок он, чтобы сыграть важную роль…
– Уже играет. Посмотри: те проблемы, что на него сваливаются, разруливает сам. Собственностью реально управляет, Перловым за ним сопельки вытирать не приходится. Ведёт себя корректно, но твёрдо: все его противники отгребли люлей, а Сауляк кровью умылся. Пацану четырнадцать лет, а он не комплексует, что кого-то оставил без руки. Поехал в церковь, заказал благодарственный молебен за победу в дуэли, а за Сауляка поставил свечку за выздоровление. А когда узнал, что тот умер – заказал сорокоуст о прощении его грехов. Есть у него собственное представление о справедливости, на юношеском максимализме, конечно, замешанное, но сдерживаемое его верой в Бога. Так что, в случае чего, думаю, он скромничать не будет, а начнёт на дуэлях Литвиновых вырезать. Он и сейчас со взрослыми на равных на поединках дерётся, а через год-полтора ещё больше окрепнет и раскачается. А поводов они ему кучу дали. Род у Литвиновых, не сказать, что большой. На сколько дуэлей их хватит?
* Речь идёт о чертенятах из мультфильма «Чертёнок номер 13».
Глава 25
Владимир. Военный госпиталь.
Я не человек. Я скальпель – отсекающий лишнее; скальпель не расстраивается. Я ингалятор, очищающий лёгкие – у ингаляторов не бывает чувств. Я – насос, прогоняющий кровь по венам; насосы не умеют плакать, нет у них такой функции.
И у меня сейчас такой функции нет. Сегодня я не имею права ни расстраиваться, ни плакать – если у меня плохое настроение, то мой дар восстанавливается медленнее. А он мне нужен весь, даже не до последней капли, а до последней молекулы. Так что и думать мне ни о чём плохом нельзя. Я подумаю об этом завтра *. Или вообще, через пару недель, когда лечение закончится. А сейчас я – скальпель, ингалятор и насос.
Маленькими, очень маленькими порциями распределяю дар и понемногу вливаю его в больных. Ранения тяжёлые. Плюс ещё отравления. Но самое плохое – их пятнадцать. А вчера было шестнадцать. И когда сегодня днём я приехал в госпиталь – одна койка оказалась свободной. А я даже на энергетическое зрение не переходил – экономил дар и поэтому не знал.
Я берёг каждую крупицу дара и расходовал его только на больных морпехов. А их слишком много, и как бы я не пытался его дозировать, на всех его не хватает. Все врачи, да и вообще весь госпиталь, занимались ранеными морскими пехотинцами, которых привезли после интенсивных боёв в зоне локальных пограничных конфликтов, но состояние, в котором они поступили – критическое, и, хотя бы немного отодвинуть их от точки, с которой возврат уже невозможен – очень сложно. Распределяю дар очень экономно, малюсенькими дозами, только чтобы не происходило ухудшение здоровья у матросов, чтобы они прожили ещё день.
Поспать. Поесть. Лечить. Выгулять коня. Лечить. Разобрать бумаги. Поесть. Учить языки. Лечить. Поспать. В лицей... и главное – никаких отрицательных эмоций.
… В классе лицеисты обсуждают предстоящие каникулы… Какое лето? Какой Сочи? Какой Крым и какой Кавказ? … Там морпехи, уже второй умирает и ещё один в очень тяжёлом состоянии – не реагирует ни на обычное лечение, ни на мой дар.
… Звёзды из Москвы приедут на праздники… Премьера нового фильма… Там морские пехотинцы с застывшими лицами и сожжёнными лёгкими... Двое умерли и вот-вот может умереть ещё один…
Негромко шумят насосы, в комнате светло, и видно, как по прозрачным трубкам течёт жидкость. В силовом зрении я вижу, как по телам морских пехотинцев течёт жизнь. А у некоторых – как она утекает. Их четырнадцать: молодые бледные лица, короткие стрижки, плотно стиснутые губы. И они балансируют между жизнь и смертью. Пятеро пошли на поправку и это радует. Радоваться мне можно: выздоравливающим не нужно столько дара от меня, как раньше и я могу перенаправить его на остальных, а мои положительные эмоции ускоряют, хотя бы на кроху, восстановление дара; не сильно, но всё-таки убыстряют… Я вкладываю титановые шарики в их руки – это тоже мало помогает, прибавка всего чуть-чуть. Но и эти крохи ценны для каждого их них. Кому-то помогает, но не всем. Особенно плохо одному из них, его организм по-прежнему не реагирует на вливание дара, его пальцы приходится сжимать, чтобы они удерживали шарик…
Их тринадцать…
***
Я обнимаю руками стакан с горячим чаем в кабинете Евича. Юрий Васильевич вроде бы со мной беседует, но на самом деле пытается успокоить: – Ты считай не тех, кого ты не смог спасти. Ты считай тех, кого ты спас. Когда их привезли, я прикинул, что шестеро из них точно не выживут. Точнее – если кто-то из них выживет, то это будет чудо. У каждого: тяжёлое ранение, пневмония, одышка, поражение нервной системы – с таким набором не выживают. Их вытащить было почти невозможно. И мы все вместе, – и ты внёс большой вклад, – троих смогли вернуть к жизни, поставили на ноги. Вот их ты себе засчитай, как тех, кого ты спас. Я очень хороший хирург, но и под моим ножом немало больных умерло. Потому что иногда спасти невозможно. Даже если сделаешь всё, что можешь – некоторые из больных умрут.
***
Я не плакал. Я выл. Так воют волки на Луну, понимая, что они ничего изменить не могут и просто высказывают свою тоску и несогласие с жизнью. Евич, конечно, прав. Он великий хирург и спас сотни, если не тысячи, солдат и офицеров. И он воспринимает жизнь такой, какая она есть – с её светлой и тёмной стороной, радостями и бедами. С её несправедливостями. Я пока так не могу.
Я сидел в своей комнате в госпитале, и, заткнув рот белым больничным полотенцем в мелкую вафельную клетку, не плакал, а выл. Было в этом что-то первобытное, шедшее из глубины. Очищавшее меня от груза, который я тащил на себе все эти дни.
Сегодня я имею право плакать. Мы с Евичем подвели итоги, моя помощь больше не нужна, тринадцать морпехов идут на поправку, к ним пускают посетителей, и родственники приезжают, радуясь и лохматя свежепостриженный ёжик на головах своим сыновьям, братьям и мужьям.
Я тоже буду радоваться, что этим тринадцати смог помочь, но я буду делать это завтра. А сегодня я должен проститься с теми тремя, кому помочь оказался не в силах. Потому что раньше я проститься с ними не мог – я был медицинским инструментом, без чувств и эмоций. Был скальпелем, ингалятором и насосом.