и хорошо освещены в литературе. Менее известны эти свойства Владимира Стасова. Они типичны для русского человека, и потому стоит познакомиться с ними, пользуясь книгой В. Каренина «Владимир Стасов» (Л., 1927). Владимир Васильевич Стасов (1824 - 1906) оказал великие услуги русскому искусству во всех областях его, особенно в области музыки. Правилом его жизни было «быть полезным другим, коли сам не родился творцом» (1, 208). И в самом деле, обладая огромными знаниями и служа в Публичной библиотеке, он оказывал неоценимые услуги многим деятелям искусства и всей русской культуре. Считая Глинку гением, он написал о нем 48 статей, разъясняя величие его творчества. Увлекаясь русским национальным стилем музыки, он назвал «могучей кучкой» группу композиторов Балакирева, Мусоргского, Кюи, Римского–Корсакова, Бородина и оказал им великие услуги. Он дал Мусоргскому сюжет «Хованщины» и «Бориса Годунова», Бородину — сюжет «Князя Игоря». При этом он указывал композитору исторические источники, необходимые для знакомства с соответствующей эпохой. Таким образом он участвовал также в работе Римского–Корсакова над «Садко» и «Псковитянкой». Работоспособность его и любовь к труду были чрезвычайны. Даже по воскресеньям он приходил в Публичную библиотеку в свой кабинет и работал там. От орденов и званий он отказался. Когда министр Боголепов предложил ему пост директора Публичной библиотеки, он не принял этой должности ради сохранения свободы (II, 614). Свободой он дорожил как принципом и потому защищал поляков и евреев, ценя национальное своеобразие каждого народа (II, 594). Льва Толстого он называл Лев Великий и писал эти слова не иначе как большими буквами, но он ценил в нем только художника и упрекал Толстого за то, что он не преодолел два барьера — «божество» и «христианство». Он был возмущен строем мира и «богохульно проклинал мировой порядок» (II, 542), везде находя смерть. Сорок лет он готовил труд, которому хотел дать заглавие «Разгром», или «Carnage général», или «Massacre général». В нем он собирался проявить себя анархистом и пессимистом «по всем, по всем частям, а вовсе не одной политической». Во всем человечестве, думал он, есть только несколько десятков или сотен достойных людей, а остальные заслуживают помойной ямы. Его возмущало то, что либеральные редакторы журналов и газет ведут себя так же, как и правительственные цензоры. В книге своей он собирался произвести также разгром многих общепризнанных гениев: Рафаэля он не считал великим художником, говорил о лжевеличии Микеланджело (II, 638–669). В своих отношениях к людям, в защите своих мнений Стасов проявлял чрезвычайную страстность. Он любил спор -, яростный, но, увлекаясь всегда сущест–вом дела, он забывал личные обиды. Прозвища, данные ему, выражают его страстный характер. Его называли: «Неистовый Стасов», «Труба Иерихонская», «Критик Громогласов». Такой же страстный характер был и у Щедрина. Л. Спасская в своих воспоминаниях о Щедрине во время его ссылки в Вятку
(1844–1855) сообщает: «Михаил Евграфович не мог выносить противоречий и в споре терял всякое самообладание и выходил из себя. Сейчас же хватался он за шапку и убегал, бормоча про себя: «Ну и черт с вами! Нога моя больше не будет в этом проклятом доме!» Но не проходит и полчаса, как смущенная физиономия Михаила Евграфовича показывается из‑за двери, и он спрашивает с виноватой и робкой улыбкой: «Ну что, вы очень на меня сердитесь? Ну ради Бога, не сердитесь! Простите же меня! Чем я виноват, что у меня такой проклятый характер?» *
Чрезмерный морализм Л. Толстого также может служить примером русского экстремизма и максимализма. Искусство, наука, религия до крайности упрощены им в его трактатах по этим вопросам и допускаются только, поскольку они служат нравственным целям, да и цели эти, вследствие отрицания им высших духовных ценностей, низведены на степень только помощи людям питаться, одеваться, иметь жилище. И в личной своей жизни Толстой дохо–дил до изумительных крайностей. 3. Гиппиус, например, сообщает: «Толстой не сгонял мух, облеплявших его лицо во время работы»**.
Иностранцы часто отмечают страстность и экстремизм русских. Грахам говорит: «Русские — вулканы, или потухшие, спокойные, или в состоянии извержения. Под поверхностью даже и самых спо–койных и глупых таится жила энергии расы, ведущая к внутренне–му огню и тайне человеческого духа»***.
Шубарт говорит о «русской неумеренности» (95). Е. А. Извольская указывает на то, что Крижанич, приехав в Московское государство в XVII веке, наблюдал у русских «неумеренное употребление силы, неумение идти средним путем, отсутствие меры»****. Эти черты характера изначала присущи русскому народу. И. А. Ильин напоминает, что уже византийские и арабские писатели сообщали о страстности и свободолюбии русских. Сам Ильин тоже говорит о страстности и крайностях в характере русского народа *****.
Многие писатели ставят в связь характер русского народа, особенно великороссов, с бескрайним простором восточноевропейской равнины и с климатом ее. Известный историк России Ключевский говорит: природа Великороссии «часто смеется над самыми осторожными расчетами великоросса: своенравие климата и почвы обманывает самые скромные его ожидания, и, привыкнув к этим обманам, расчетливый великоросс любит подчас, очертя голову, выбрать самое что ни на есть безнадежное и нерасчетливое решение, противопоставляя капризу природы каприз собственной отваги. Эта наклонность дразнить счастье, играть в удачу и есть великорусский авось. В одном уверен великоросс — что надобно
________________
* Макашин С. Салтыков–Щедрин. Биография, 2–е изд. М., 1951. Т. 1. С. 377.
** Гиппиус 3. Он и мы//Новый журнал. XXV. С. 165.
*** Graham S. With the Russian pilgrims to Jerusalem. 1913. P. 89.
**** Iswolsky H. Soul of Russia. P. 63.
***** Iljin l. Wesen und Eigenart der russischen Kultur. 2–te Aufl. S. 21–23.
дорожить ясным летним рабочим днем, что природа отпускает ему мало удобного времени для земледельческого труда и что короткое великорусское лето умеет еще укорачиваться безвременным нежданным ненастьем. Это заставляет великорусского крестьянина спешить, усиленно работать, чтобы сделать много в короткое время и в пору убраться с поля, а затем оставаться без дела осень и зиму. Так великоросс приучался к чрезмерному кратковременному напряжению своих сил, привыкал работать скоро, лихорадочно и споро, а потом отдыхать в продолжение вынужденного осеннего и зимнего безделья. Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но и нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному, постоянному труду, как в той же Великороссии». «Своей привычкой колебаться и лавировать между неровностями пути и случайностями жизни великоросс часто производит впечатление непрямоты, неискренности». «Ведь лбом стены не прошибешь, и только вороны прямо летают», — говорят великорусские пословицы» *.
Влияние территории, на которой живет народ, и климата нельзя понимать в духе географического материализма. Учение материалистов о том, что характер личности есть сполна продукт материальных условий жизни и общественной среды, представляет собой грубое заблуждение. Согласно персонализму, весь мир состоит из личностей, действительных и потенциальных, и каждая личность есть первичный элемент мира, непроизводный из других существ. Личность обладает свободою воли. Следовательно, территория и климат играют роль только поводов, на которые личность свободно отвечает своими чувствами и поступками. Поэтому на одни и те же условия среды одна личность может отвечать одними реакциями, а другая — прямо противоположными, например встречая грозные опасности, одна личность отвечает отважной борьбой с ними, а другая — трусливым бегством от них. Конечно, повторные реакции на условия среды вырабатывают определенные привычки, но эти влияния содействуют образованию лишь второстепенных, а не основных свойств характера. Например, прав Ключевский, что короткое лето есть условие, вследствие которого у великоросса вырабатывается привычка «к чрезмерному кратковременному напряжению своих сил». Но дальше он говорит, что «нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному, постоянному труду, как в той же Великороссии»^ Способность к крайнему напряжению труда на короткое время вырабатывается в связи с привычками, обусловленными климатом, но и то лишь на основе могучей силы воли, присущей великороссу независимо от климата; что же касается непривычки к ровному, размеренному, постоянному труду, она обусловлена не климатом, а интересами русского народа, не зависящими от климата. О них речь будет дальше.
__________________________
*Ключевский В. О. Курс русской истории. Т. 1. Лекция 17.
Страстность и могучую силу воли можно считать принадлежащими к числу основных свойств русского народа. Но в русском народе встречается и обломовщина, та леность и пассивность, которая превосходно изображена в романе Гончарова «Обломов». Не противоречит ли это явление, довольно часто встречающееся в русской жизни, утверждению страстности и волевой силы русского народа? Лица, преувеличивающие влияние социальных условий на характер и поведение людей, объясняют леность Обломова развращающим влиянием крепостного права. В указании на это условие есть доля правды, но она очень мала. Леность и пассивность встречались в России не только среди помещиков и приниженных крепостным правом крестьян; они встречались и встречаются также во всех других слоях русского общества. Поэтому нужно объяснить такие черты характера более глубокими причинами, чем крепостное право.