Но это не может не привести к катастрофе.
Нам говорили, что в школе мы можем считать Карин Эре, которая была нашим классным руководителем, нашей матерью, а Биля – нашим отцом.
Наверное, поэтому управление обратилось с просьбой именно к ней. Они попросили ее изложить, что думает школа о характере наших с Катариной отношений, об Августе никто не упомянул, но было ясно, куда они клонят: они думали, что мы каким-то образом втянули его во все это.
Карин Эре составила список тех фактов, которые им были известны, это было перечисление всех тех случаев, когда нас видели вместе, с того первого раза, когда нас застали в библиотеке во время уроков, до того дня, когда мы пытались обменяться не имеющими к нам никакого отношения сведениями во время богослужения в церкви, и, наконец, той ночью, когда погиб Август, нас застали в учительской, когда мы стояли тесно прижавшись друг к другу.
Слова «тесно прижавшись друг к другу» она никак не прокомментировала. Но голос ее изменился, когда она это произнесла. Не было сомнений в том, что это очень серьезное обстоятельство.
Им так много было известно. Где и когда мы встречались друг с другом. Время и места. Но о самом важном они ничего не знали.
От управления было два представителя, мужчина и женщина, женщина спросила, что мы можем на это сказать. Она обратилась к Катарине, но заговорил я. Я обратился к Билю.
– Что случилось с Августом? – спросил я.
Они попытались остановить меня, но я не смотрел на них, я едва мог удерживать внимание на Биле, вынести присутствие такого количество людей можно было, только представив себе туннель: у одного его конца находился я сам, Биль стоял у другого,- кроме этого, не существовало ничего.
– Как вам удалось выбраться? – спросил я.
Он ответил что-то, что мне было больно слышать, я хотел было подойти к нему, но что-то мне мешало, это был полицейский за моей спиной, я совсем позабыл о нем, я попытался объяснить ему, что мне надо освободить руки, чтобы кое-что показать. Я показал в воздухе, как одна рука крепко держит другую.
– Он держал вас вот так – тут никак не освободиться,- сказал я.
Август сломал ему пальцы, это слишком большая боль, чтобы можно было освободиться, они меня не понимали. Только Биль понял.
– Он отпустил меня,- ответил он.
– Как вы вышли?
– Через дверь.
– Внутри была задвижка.
Он замолчал и посмотрел на свои руки. С двумя его пальцами что-то все еще было не в порядке, обручальное кольцо было на другой руке, суставы пальцев стали узловатыми.
Казалось, он плохо помнит, что было. Может быть, ему необходимо было забыть. Воспоминание же осталось на его руках. Когда он поднял взгляд, его лицо было совершенно незащищенным, таким его раньше никто не видел. Как будто он был удивлен и потрясен вопросом. А теперь и тем, что вынужден мне отвечать.
– Он открыл ее мне,- сказал он.- Наверное, он раскаялся.
Я спросил его о том, что было очень близко ему самому, и он ответил. Это был единственный раз за всю жизнь.
– Он не сгорел заживо,- сказала Катарина.
Как только она сказала это, я подумал, что вот теперь она начнет все то же, что она говорила о своих родителях. Что она все-таки оказалась недостаточно толстокожей и теперь вот не выдержала.
– Я говорила с врачом,- сказала она,- На внутренней стороне трахеи были пузырьки.
Теперь в комнате было три туннеля. Между нею, Билем и мной. Все остальные были вне игры.
– Он мог бы бросить ее на вас,- сказала она Билю,- бутылку. Но он отпустил вас и открыл дверь. Потом он бросил бутылку в комнату. А затем сам шагнул в огонь. И стал вдыхать пламя, пузырьки закрыли его трахею, и он задохнулся.
Все сидели в полной тишине. Но думаю, они ничего не понимали.
– Время для него как будто пошло назад. Или как будто прошлое вернулось. Он снова мог бы сделать это. Убить кого-нибудь.
Она показала на Биля.
– Но он не сделал этого. Он отпустил вас. А потом уничтожил самого себя. Как будто у него появилась еще одна возможность.
4
Якоб фон Юкскюль – трудное имя. Однако писать его приятно – я пишу от руки, очень медленно.
У меня есть его фотография, это фотография из газеты, лицо у него немного тяжеловатое и очень серьезное, но все же оно кажется добрым.
Биль окончил университет по специальности биология, однако он никогда не упоминал Якоба фон Юкскюля, думаю, что он никогда о нем не слышал.
Юкскюль был профессором биологии в Германии. В 20-х и 30-х годах он писал книги и статьи о восприятии окружающего мира живыми существами, в первую очередь об их восприятии времени и пространства.
По сравнению с другими книгами, через которые мне в моей жизни пришлось продираться, читать то, что он написал, совсем нетрудно. Он всегда старался писать очень понятно. И ему нечего было скрывать, а если он в чем-нибудь и сомневался, то говорил об этом без обиняков.
И при этом в нем чувствуется какая-то скромность. Он настолько скромен, что утверждает, будто созданное им не очень отличается от того, что до него сделали другие. В предисловии к своей книге «Теоретическая биология» он писал, что продолжает идти тем путем, который предложили Гельмгольц и Кант. Они утверждали, что невозможно воспринимать окружающую нас действительность – или самих себя – иначе как через посредство органов чувств. А органы чувств не являются пассивными получателями информации о действительности, они обрабатывают ее, то, что мы воспринимаем, подвергнуто значительной обработке. Таким образом, совершенно бессмысленно говорить об объективной действительности вне нас самих, такой действительности мы не знаем. Мы знаем отредактированную копию. Биология может заниматься изучением того, как структурирован аппарат наших чувств, каким именно образом он редактирует. И тем, как сознание других живых существ работает по сравнению с нашим собственным.
Когда я впервые прочитал это, я подумал о том, что Юкскюль, должно быть, натолкнулся на то же, на что и мы: Катарина, Август и я,- только конечно же он все делал лучше и разумнее.
Сначала мы обнаружили, что существует какой-то план, потом мы разгадали его,- и сразу после этого все рухнуло.
План Биля и Фредхоя, который конечно же был тайным, но тем не менее вполне продуманным: они рассказывают о нем в своих ходатайствах, его можно было изложить,- это был план великой интеграции, план уничтожения тьмы.
Но этот план преследовал и другую цель, большую, о которой им было неведомо.
Об этой цели мы их никогда не спрашивали, даже Катарина не спрашивала их. Но если бы мы спросили, то они бы ответили, что вне школы, вне их плана было время. Был Бог.
Они считали, что за пределами школы было реальное существование.
Это не могло быть правдой, и мы уже тогда об этом догадывались. Конечной их целью являлось то, что находилось вне школы, вне их плана, в первую очередь – время, которое, как мы чувствовали, плывет вокруг нас, пронизывая все насквозь. И в достижении этой более крупной цели, в осуществлении этого плана мы все были соучастниками. Совершенно необъяснимым образом мы все трудились над созданием и сохранением школьного времени.
Об этом и написал Якоб Юкскюль, в свойственной ему скромной манере, в середине 20-х годов. Мы не просто предоставлены времени. В каком-то смысле время – это то, в создании чего мы непрерывно участвуем.
Словно в создании произведения искусства.
Если действительно дело обстоит так, то важно, чтобы люди иногда заходили в лабораторию и ставили какие-то иные вопросы, а не те, что обычно задаются. Если мы все участвуем в поддержании времени, то, значит, у каждого есть свое место, тогда не надо торопиться, тогда даже такой незначительный эксперимент, как этот, может дать прикоснуться к времени так, что оно изменится.
Как же время превратилось в колючую проволоку? Если мы сами соучастники, почему тогда оно сомкнулось вокруг нас?
Этому у Юкскюля объяснения нет, да и никто не мог бы его потребовать. Он писал о том, что, по его мнению, составляло отдельные кирпичики восприятия времени: такт, ритм,- и о взаимоотношении между мышечным движением и ощущением времени. В изучении этого он видел свою задачу, над этим он и работал в лаборатории. Уже читая первые страницы, понимаешь, что он сделал все возможное.
И тем не менее трудно всегда и во всем с ним соглашаться. Слишком уж одиноки люди в окружающем его мире.
Когда обнаруживаешь, что не существует никакого объективного внешнего мира, что ты знаком только с отфильтрованным и обработанным воспроизведением, то нельзя не задуматься о том, что в этом случае остальные люди не что иное, как обработанная тень, а значит, получается, что каждый человек словно заточен внутри себя и изолирован своим собственным ненадежным аппаратом чувств. А от этого лишь шаг до мысли, что человек на самом деле одинок. Что мир состоит из разделенных сознаний, изолированных в своей чувственной иллюзии, плавающих в пустоте, лишенной каких-либо свойств.
Он нигде этого прямо не говорит, но мысль эта лежит на поверхности. Мысль, что на самом деле человек одинок.
Когда я был изолирован от других людей, находясь в Ларе Ольсенс Мине в течение трех недель, то мир перестал существовать; в конце концов почти не осталось и внутренней действительности. Если человека полностью изолировать, то он перестает существовать.
Значит, на самом деле нельзя быть одиноким. На самом деле человек должен быть с другими людьми. Если человек остался совсем, совсем один,- он погиб.
Шведский профессор, специалист в области социальной психологии Йохан Асплунд в своей книге «Время, пространство, индивид, коллектив» и во многих других работах предложил рассматривать время как нечто, что люди совместно сохраняют. Подобно тому, как Юкскюль пытался найти основополагающие правила для осознания мира каждым отдельным человеком, так и Асплунд стремился описать правила для совместного осознания – для общения. При этом так, как никто никогда до него не делал. И в некоторой степени так же осторожно и скромно, как и Юкскюль.