И мне ни за что не преодолеть ее на своих убитых конечностях.
— Вот черт!
Ищу варианты, листаю список контактов — ребята из нашей прежней тусовки не звонили и не писали мне много месяцев: никто не хотел связываться с ненормальной сестрой Стаси. А те левые люди из прокуренных вписок, где я провела всю осень, вряд ли вообще помнят меня.
Но пластиковый корпус разражается вибрацией во влажной ладони, из конвертика сообщения вылетает очередная фотография — мелочь, смятые купюры на дне черной шляпы и парковая брусчатка под ней.
Паша сейчас там — как и прежде, играет для отдыхающих вальсы на аккордеоне. Он точно сможет помочь — подаст руку и вытащит меня на эту гребаную крышу. Больше мне от него не нужно ничего.
Вываливаюсь в прохладный сырой подъезд и хлопаю дверью. От волнения мутит и колотит, но ради достижения цели я готова еще раз смело взглянуть Паше в лицо и выдержать все, что он нагородит.
32
В старом парке многолюдно и шумно — смех детей сливается с воплями взрослых, катающихся на аттракционах, криками ласточек, разрезающих небеса, и музыкой, льющейся из запрятанных в листве громкоговорителей.
Я была здесь в день бегства в глухую деревню. Тогда же я в последний раз общалась с мамой… Кафе, где она трудится поваром, находится неподалеку, но я пока не готова к расспросам с пристрастием.
Поудобнее перехватываю трость и ускоряю шаг. Мне предстоит другая — вынужденная встреча, а все помыслы направлены на поиск письма из прошлого.
Дорожка разделяется на три узкие тропы, в просвете между кустарниками виднеется декоративный мостик над лужей и выложенная брусчаткой смотровая площадка с беседкой, обвитой плющом.
Ноги подкашиваются, мозг подыскивает массу поводов к бегству, но я приказываю себе держаться.
Мне нужна только услуга.
«Я не отниму у тебя много времени. Всего лишь улыбнись злобным бабушкам у подъезда, очаруй их и помоги мне попасть на крышу — ты проделывал это тысячи раз…» — репетирую речь, с которой подвалю к Паше, и рукоятка трости скользит в липкой ладони.
Я до последнего надеюсь, что Паши нет на излюбленном месте, но он там…
Словно влетев в невидимую стену, останавливаюсь и поспешно отступаю в тень раскидистого вяза.
Из своего укрытия я наблюдаю, как высокий парень в гриме мима развлекает публику — пальцы в белых перчатках порхают над клавишами и кнопками аккордеона, улыбка намертво прилипла к выбеленному лицу, над площадкой разливаются щемящие душу произведения классиков, фривольные мотивчики и современные мировые хиты.
Мелочь падает на дно шляпы, парень кивает, но не прерывает мелодии.
Воспоминания раздирают меня на части.
Я помню, как мы с сестрой впервые водружали на модную стрижку этого парня фетровый котелок — краденый реквизит колледжа, завязывали на шее платок и ржали как кони, мешая соседям спать.
Помню, как он учил нас обращаться с аккордеоном, но толку не вышло — Стася, используя экзотический инструмент на манер синтезатора, наигрывала «Кузнечика», а я растягивала меха.
Помню, как по весне нас скосил грипп, и Паша все выходные мерз в парке, чтобы потратить заработанные деньги на лекарства.
Я всхлипываю, подбородок дрожит.
С Пашей связано множество светлых моментов и множество темных. С ним накрепко связана моя жизнь.
Осторожно сажусь на край ближайшей скамейки и натурально подглядываю — он заметно похудел, но плечи кажутся еще шире. Стал более сдержан в жестах и движениях, но это сделало его еще загадочнее и привлекательнее.
Мой бывший друг повзрослел — из мальчишки превратился в мужчину, и осознание бьет в покалеченный лоб черенком проверенных граблей.
Его судьба больше не связана с моей…
Я смотрю на притихших девчонок, с восторгом взирающих на уличного музыканта, и кислятина поднимается из желудка.
Мне ни черта не известно о нем сейчас. Возможно, у него появилась девушка.
Пусть ни на одной из присланных им фотографий не было намека на новые отношения, но подозрение режет по живому, и я ожесточенно ковыряю заусенец.
Совсем недолго, но этот красавец был только моим — взгляд обжигал черным огнем, а губы шептали клятвы, когда мы…
Я закашливаюсь, отворачиваюсь, обращаю лицо к небесам, светлеющим за сеткой веток и трепещущих разноцветных флажков, и глубоко дышу.
К чему копаться в позорном прошлом, если я здесь только ради Сороки?
Музыка расслабляет, мысли улетучиваются — Паша ненавидит аккордеон, но владеет им в совершенстве. Я вновь погружаюсь в водовороты звуков, плыву на их волнах, пробую на вкус.
Тени удлиняются, семьи с детьми и гуляющих старичков сменяют влюбленные пары, солнце подползает все ближе к серым кубикам домов на горизонте.
Вальс смолкает.
Паша снимает с плеча широкий ремень, укладывает аккордеон в футляр, стаскивает алый платок с шеи, избавляется от перчаток, осматривается и выключается из реальности, глубоко задумавшись над чем-то.
Могу поклясться — он стал другим. Кого-то похожего я встречала совсем недавно…
Но маленькая белокурая девочка, топая балетками по плиткам, подбегает к нему и протягивает желтый махровый цветок, сорванный с клумбы. Паша мило улыбается в ответ.
Он в норме. Ну конечно же он в норме!..
Я встаю и, покачиваясь, шагаю вперед.
Паша рассеянно мнет стебель ненужного подарка, пялится в телефон, забирает с асфальта шляпу, прячет мелочь в карман и отходит к газону. Наклоняется над фонтанчиком для питья, смывает грим, вытирается салфеткой и засовывает пожитки в рюкзак.
До спазма в солнечном сплетении втягиваю воздух и решительно выступаю из тени.
— Привет.
Паша разворачивается, скользит по мне равнодушным взглядом, но тут же застывает и бледнеет.
Я вижу его идеальное лицо с привычного ракурса, и не могу сладить с эмоциями.
…Крепко сцепленные руки, ужастик на экране, один на двоих кофе без намека на сахар. Морозное утро, пустое кафе, мороженка и гамбургер в промасленном пакете. Слезы обиды на несправедливость мира, поздний звонок и нужные слова. И теплые долгие объятия, когда очень плохо… Он был отличным другом.
Страх и первое робкое доверие, прикосновения горячих губ, дрожь и соленый пот на коже. Восторг и трепет, нежность и настойчивость, стоны, вздохи и стук двух сошедших с ума сердец… Он был потрясающим любовником.
Потом у меня была возможность сравнить, но ни один из посторонних парней с пьяных вписок не смог вытеснить его из моих отравленных алкоголем мыслей.
Паша возвышается надо мной, смотрит в упор, и время замедляет ход. Я чувствую невыносимую легкость в теле, кажется, что подошвы отрываются от земли, а раны больше не тянут и не тревожат…
Но спустя долгий волшебный миг прошлое валуном падает между нами.
То, что началось с обмана, не могло закончиться идиллией.
Я оскорбляла и унижала парня, подарившего мне сказку. Я изменяла ему, чтобы выбить клин клином.
Он терпел до последнего, но даже металл способен устать.
После этого мы виделись лишь раз, в палате — февральские вьюги завывали за окнами, из моей вены торчала трубка, пульсирующую боль холодили повязки, простыня скрывала израненное тело.
Тогда Паша рассказал мне о похоронах и, поддавшись на уговоры, показал страшное фото Стаси.
Я разразилась истерикой, посчитав его присутствие там верхом цинизма. Я очень хотела, чтобы он поскорее ушел.
С тех пор и до самой встречи с Сорокой я не отвечала на его звонки и сообщения.
Прошли месяцы — мучительные, пустые, безликие…
Паша стал еще красивее, а я превратилась в монстра Франкенштейна.
— Какими судьбами? — очнувшись, буднично и холодно отвечает он. Хочется дать ему по смазливой роже, растормошить, обнять и разреветься, но шрамы и трость, на которую он деликатно не обращает внимания, живо напоминают, что мы теперь на разных звеньях пищевой цепочки.
— Я получала твои фотки, — брякаю и съеживаюсь, потому что такой Паша мне не знаком.
— А я получил твою. — Он цепляется за шлевки джинсов, нервно смотрит куда-то поверх моей головы, а я вглядываюсь в его медовые глаза, но не нахожу в них тепла.
Задыхаюсь от потрясения, но трость не дает рухнуть на брусчатку.
Повисает тишина.
О чем это я? Увидела его и забыла о деле?
— Мне нужна твоя помощь, — я обретаю дар речи, и Паша настороженно поднимает бровь. — Помоги мне попасть на нашу крышу. Я очень прошу тебя.
33
— Так ты пришла только за этим? — Паша горько усмехается, и я уверенно киваю.
— Конечно!
Видит бог, я не вру. Еще в начале дня эта версия соответствовала действительности.
Паша хмурится, нервно переступает с ноги на ногу, еще внимательнее высматривает что-то позади меня, явно подбирая слова для отмазки.
Не надо было приходить. Не надо было ворошить никому не нужное старье.
Я отступаю, от раздражения сводит челюсти.
Черт с ним. Попробую справиться сама.
Эта лесенка — ничто в сравнении с многокилометровыми прогулками по полям в убивающий все живое полуденный зной. И жесткими сеансами психотерапии в исполнении призрака.
Захлебываясь обидой, я раскрываю рот, чтобы навсегда попрощаться со своим бывшим другом и бывшим, но он тихо бросает:
— Окей. Жди здесь. — И быстро отходит к оставленным на траве вещам.
Еще несколько секунд я не верю своим ушам — эта короткая ничего не значащая фраза прозвучала так, будто мы все еще близки, и стены из ошибок и невысказанных проблем между нами не существует.
Паша наклоняется, забирает рюкзак и футляр, вешает их на плечи и прямо по газону направляется в глубину парка. Стучится в разрисованную мультяшками будку, что-то говорит билетерше и вручает ей музыкальный инструмент и вещи.
Очень скоро он налегке возвращается и машет мне:
— Пошли.
Рыжую брусчатку под резиновыми кедами сменяет серый асфальт, парковые ворота остаются позади — прямо по курсу раскинулись загазованные городские джунгли.