В призрачном свете фонаря на ней блестит желтое колечко.
Меня сокрушают раскаяние и нежность, благодарность и вина, тоска и нестерпимо светлая огромная любовь… Потоки хороших слез текут по щекам, вырываются наружу стоном, судорогами, дрожью, спазмами. Я реву как ненормальная, и душа освобождается от застарелой боли. Окончательно, бесповоротно и навсегда.
49
Дождь шепчет миллионы заклинаний, в распахнутую форточку влетает ночная прохлада, тени ветвей и отсветы фонарей нежно гладят стены.
Беспрестанно ворочаюсь под тонким одеялом, дышу через раз, но не могу унять бушующее в солнечном сплетении тепло.
Слова Паши звенят в ушах.
Из-за меня он прошел через страшные испытания, но, вопреки всему, готов забыть все плохое. Он видел мои шрамы, но протянул руку.
Кольцо, сосланное в Стасину тумбочку, прожигает фанеру пыльной полки, притягивает мой взгляд, пугает до колик, смущает и смешит.
«Ты совсем тронулся умом?.. Как же мы будем жить?.. Твоя мама свалится в обморок, стоит тебе заикнуться об этом…» — внутренний голос репетирует возможные варианты, но мозг отказывается ясно мыслить.
«Останься со мной. Навсегда…»
Я икаю.
Паша высказался и скрылся в темноте, а что теперь делать мне?!
Я никогда не стремилась создать семью, и, как только воображение забредало не в ту степь, морщилась от омерзения, представляя кастрюли с борщом, грязные носки под диваном, жирного самодовольного дядьку, с которого надлежало сдувать пылинки… Стася была солидарна со мной и клялась, что ни за что и никогда не выйдет замуж.
Но мой лучший друг Паша совсем не похож на того дикого мужика из наших страшилок. Он талантливый, отзывчивый, веселый, деликатный и до мурашек красивый. Вместе мы выпутывались из любых передряг, отрывались по полной, глядя друг на друга, забывали обо всем на свете… Он никогда не давал меня в обиду и своей надменной улыбочкой, внезапно превращавшейся в широкую и искреннюю, сводил на нет любую неприятность.
Значит, все не так уж и страшно, верно?
Дело за малым — дать ему знать, что я…
Прерывисто вздыхаю и, чтобы утихомирить хаос внутри, изо всех сил давлю на грудь кулаком.
Черт. Что я… согласна?
Комкаю безвольную подушку, зажмуриваюсь до разноцветных клеточек и точек, мотаю головой, но даже в полустертых воспоминаниях, вылезших из потайных углов прошлого, Паша предстает идеальным и понимающим, и неизменно занимает мою сторону.
«…Я всегда буду желать тебе счастья…» — чуть громче дождя шепчет Сорока из далекой майской ночи.
Вокруг загорается новая чужая реальность — промзона, поле, вышки ЛЭП, провода, кусты вдоль дороги, трубы, ползущие на брюхе к горизонту… Солнечные блики на ряби мутных ручьев и серебристой фольге теплоизоляции, лохмотья желтой стекловаты в ее прорехах, ошметки грязи на обшарпанных «гадах» и красивая девочка с малиновыми прядями в волосах, идущая рядом. Влажный холодный воздух прилипает к лицу, запах талого снега разрывает легкие, весна отравляет кровь, ударяет в башку, зудит в теле.
На лысой березе каркают птицы, за пазухой Ксю надрывается воплем котенок.
— Малыш, не плачь! Теперь все будет хорошо, обещаю! — приговаривает она, шмыгает покрасневшим от ледяного ветра носом и ежится — налетевший шквал наверняка пронзает ее ветровку насквозь. Она утопает в грязи, задыхается от усталости, но время от времени расстегивает куртку и заглядывает за воротник, беспокоясь об усатой мелюзге.
Ксю подобрала этого заморыша на проезжей части в Центре — замерзшего, голодного, жалкого… После посещения ветлечебницы у нас не осталось даже мелочи, и теперь мы пешком тащимся в Озерки, чтобы торжественно вручить его Нику.
Котенок судорожно машет когтистыми лапами, цепляется за ее свитер, лезет вверх, хрипит, и Ксю пускается в уговоры:
— Мы почти пришли. Там тебя ждет полная миска еды, теплый дом и хороший добрый человек. Он будет рад с тобой подружиться!
Глаза щиплет. Я стал сентиментальным, почти как моя мать. Но то, как Ксю, не задумываясь о возможных последствиях, ринулась под несущиеся по шоссе машины, пролетела по лужам, спасла зверя, а теперь самоотверженно оберегает его, по-настоящему восхищает меня. Она — беззащитная и хрупкая, и в общем не способная за себя постоять, только что совершила подвиг. Я разглядываю ее яркие локоны, спутанные ветром на макушке, и приятная дрожь вибрирует за ребрами, щекочет горло, делая меня слабым и странным.
Внезапно я въезжаю и обжигаюсь об истину, что теплилась на задворках разума с момента знакомства с этой девочкой, а теперь вырвалась наружу снопом ослепительного света…
Я переверну за нее весь мир.
Сбрасываю косуху и укрываю ею узкие плечи Ксю.
— Сорока, ты же замерзнешь! — Она поднимает офигевший взгляд, зеленый и таинственный, как заводи реки, притаившейся за бабкиным деревенским домом.
— Все нормально! — Я пресекаю ее сомнения, скрываюсь за капюшоном нефорского балахона и подставляю спину по-весеннему жаркому солнцу.
Котенок снова вопит, Ксю отвлекается, ускоряет шаг, и размякший чернозем чавкает под ее сапогами.
Аромат сигарет и карамели слабеет и рассеивается… и я бросаюсь следом за ней.
Пусть мы вместе всего неделю, но мне крайне важно сказать ей кое-что.
— Ксю! — Я нагоняю ее и на ходу шепчу в теплое ухо: — Оставайся такой всегда. Мне ничего больше в этой гребаной жизни не нужно.
Она улыбается так, что я не могу вдохнуть и сладить с поехавшей крышей, спотыкаюсь и едва не падаю…
Отстаю, незаметно утираю со щеки дурную слезу, озираюсь вокруг — по прозрачному небу плывут перья бледных облаков, серые великаны градирен отбрасывают километровые тени на вспученный рыхлый снег, из проталин торчат первые желтые цветы.
Хочется заорать, сдирая глотку, сорваться и бежать, разбивая подошвами тонкий лед, упасть в черную жижу и умереть от радости, счастья, восторга…
Я только что осознал. Я понял. Этот нестерпимый свет во мне — это и есть любовь.
…Резко сажусь на кровати и ощутимо ударяюсь локтем о рукоятку отдыхающей тут же трости. Мне требуется несколько минут, чтобы прийти в себя, выбраться из урагана чувств, закрутившего Сороку, осознать собственную реальность, вспомнить вчерашние события…
За окном слишком ярко и шумно для раннего утра, но добрая фея Ксю умоляла не приходить на работу. Немею от стыда, тянусь к телефону, подключаю его к сети, и тот, опережая мои намерения, жужжит оповещением о входящем сообщении.
«Влада, прости! Ради Бога, не думай, что ты — мой проект по спасению очередного страждущего. Это не так. Я искренне хочу помочь и переживаю. История про моего парня Сороку — чистая правда. Да, потом я ошиблась, и это не красит меня. Жаль, что так вышло. Давай поговорим».
Я хватаюсь за еще один чудом выпавший мне шанс найти зацепку. И, черт побери, попросить прощения — нельзя было осуждать ее, не дав возможности все объяснить.
Да, Ксю не забила на жизнь и будущее, но огромная боль Сороки отдается эхом в моей сонной душе и ломит поврежденные кости. Она все же потеряла что-то важное в непрерывном потоке прошедших лет. А Сорока продолжает ждать момента, когда она вновь станет абсолютно счастливой девочкой из сна…
«Окей. Приезжай вечером», — отправляю в ответ, выбираюсь из плена одеяла и хромаю к Стасиной кровати. Рывком дергаю полированную дверку и с опаской разглядываю тонкое колечко с сияющим гранями камешком.
Паша предложил мне жить дальше.
Он ждет моего решения.
Чтобы не взвизгнуть от ужаса, прикрываю ладонью рот, захлопываю тумбочку и быстро линяю из комнаты.
50
Отголоски сна мартовским ветром холодят кожу, слепят солнечными бликами, оглушают звуками моторов. Любовь Сороки теплым оловом плавится в груди, превращается в мою собственную и затягивает в мутный водоворот эйфории. Пашины слова все еще тревожат слух.
«…Я буду вытаскивать тебя, сколько потребуется. Потому что всегда вытаскивал. Потому что по-другому не умею…»
Хлопаю себя по щеке, но адекватнее не становлюсь, а губы растягиваются в непонятной глупой гримасе.
Будущее надвигается лавиной важных событий, но разве не о нем я мечтала до того, как погрязла в разъедающей всепоглощающей вине?
Даже бледное существо из зазеркалья сегодня удивило и испугало меня. Его прежде бесцветный пристальный взгляд теперь приобрел оттенок стали и уверенность. Вдвоем будет легче. Мы справимся. Стася все знала и собиралась помирить нас. Она хотела, чтобы мы с Пашей были вместе.
И я спешу сказать ему, что определилась с ответом, что иначе и быть не могло, но в последний миг позорно трушу и тихонько прячу телефон в карман толстовки.
Старательно готовлюсь к визиту Ксю — раскрываю настежь окна и впускаю в затхлую квартиру сквозняки с запахом цветов и мазута, извлекаю из шкафа кастрюлю, до блеска начищаю Пашину пепельницу и оставляю ее на обшарпанном подоконнике.
Долгожданный и внезапный стук в дверь пугает до слабости в коленях. Упираясь в стены, шаркаю в прихожую, колдую над замком, и на пороге, в квадрате пыльного света, возникает девушка Сороки.
— Привет! — едва не реву от облегчения и радости, и Ксю протягивает мне пакетик с логотипом кофейни.
— От нашего заведения… Привет! — Она шагает в прихожую, избавляется от обуви, вешает пиджак на крючок и остается в джинсах и топе. — Извини за вторжение. Постараюсь не задерживать и не грузить душеспасительными беседами. Пришла попросить прощения. И по возможности все объяснить.
— Ксю, я… — пробую вклиниться в ее заученную речь, но она тараторит, как заведенная:
— Неудобно получилось. Хотела поддержать тебя, но все вышло из-под контроля. Я много лет ни с кем вот так не откровенничала, но наши истории настолько похожи, что меня занесло на повороте. И ты… очень-очень напоминаешь мне кое-кого.
Я вздрагиваю. Ксю не может забыть взгляд Сороки, которым я наградила ее в кафе, бьется над нелогичной невозможной загадкой, изводится и не спит ночами — поэтому она здесь.