Я хочу написать быстрый и экспрессивный ответ, но мне хватает ума выждать. Яростно клацая клавишами, я набираю в поисковике «Издательство Лондонского университета» и вскоре попадаю на их сайт, весь в виньетках и готических буковках. Еще более короткий поиск по сайту приводит меня к списку готовящихся публикаций, разделенному по темам. С победной ухмылкой кликая на «Киноведение», я впиваюсь глазами в монитор. Не так много, но – более чем достаточно. Редактор серии, доктор Кирк Питчек, анонсировал первое издание – «наикрупнейшее исследование забытых легенд кино от молодого британского кинокритика Саймона Ли Шевица».
Если никого из просматривающих тред еще не усыпила однообразная болтология мистера Двусмешника, вот, пожалуйста – то доказательство, которого он так требует:
www.lup.co.uk/html/cinema
Как видите, мистер Двусмешник, я изздаюсь. Ой, простите, издаюсь. Потому что с правописанием у меня, в отличие от некоторых, все в порядке. В этой книге будут ТОЛЬКО факты о Табби – проверенные и подтвержденные. И да, давайте тогда пойдем до конца: если для подтверждения квалификации на этом форуме требуется публикация, то где ваши заслуги, мистер Двусмешник? Что вы опубликовали и под каким именем?
Возможно, издевка насчет его хромого правописания лишняя, но уже поздно что-то менять: сообщение я отправил, а повторной редактуры в системе форума не предусмотрено. Долгое время я таращусь в монитор, обновляя страницу в ожидании ответа, и тут вспоминаю, что Натали ждет меня. Выключив компьютер, я на цыпочках иду проверить, закрыта ли дверь в квартиру, затем – в ванную. Зубная щетка жужжит, словно злой жук, у меня во рту, и я жалею о том, что до сих пор не изобретена какая-нибудь универсальная глушилка, отключающая звуки мира. Затворив за собой дверь спальни, я прикладываю палец к губам, но это уже ни к чему – Натали спит. Мой спор с Двусмешником незаметно затянулся сверх меры.
Вот так мы и теряем время, которое могли бы провести с любимыми – незаметно, отчего-то думаю я, забираясь под одеяло. Натали ворочается, бормочет что-то невнятное и двигается, освобождая мне место. Я тянусь рукой к ночнику – он выполнен в форме коттеджа, населенного гномами, этакая забавная китчевая штуковина, – и гашу свет. Комната погружается в темноту, и я возвращаю руку под одеяло, в тепло.
Нужно выкинуть этого Двусмешника из головы, а то так и поспать не удастся, думаю я с закрытыми глазами. На все его провокации я дал достойный ответ… хотя, может быть, что-то все-таки упустил? Без разницы. Выкинуть из головы.
Сказать – не сделать, и вот я снова перед монитором, набираю на клавиатуре абракадабру и бездумно кликаю мышкой. Пожелтевшие клавиши гремят, словно кости. Экран вдруг покидает свои четко оговоренные корпусом пределы и расползается, превращаясь в некий интерьер – пол, потолки, стены уходящего вдаль коридора, с – мне прекрасно видно, несмотря на то что тянется этот коридор куда-то в бесконечность, – темной фигурой, ждущей в самом конце. Кто из нас приближается – я или эта тень? Мне бы не хотелось встречаться с этим лицом к лицу, и я рад отвлечься на голос Марка, кричащий:
– Это он! Он восстал!
Наверное, ему тоже снится плохой сон. По крайней мере, его морок избавил меня от моего собственного кошмара – потому что голос Марка реален, и я открываю глаза.
Раздувшееся клоунское лицо с больными глазами участливо взирает на меня с подушки.
Вскрикнув, я откатываюсь назад – и толкаю Натали. Мгновения спустя вспыхивает свет ночника. Легче не становится – на стены комнаты ложатся тени в шутовских шапочках. Я чувствую себя подобно ребенку, из одного кошмара перескочившему в другой, пока до меня не доходит, что эти тени отбрасываются фигурками пресловутых гномов в китчевых коттеджиках. Что до лица клоуна – оно проштамповано на моем запястье. Я забыл его смыть.
– Лежи, я схожу к нему, – бормочу я Натали. – Я знаю, в чем проблема.
Она сонно хлопает глазами.
– В чем?
– В этом, – я показываю ей свое запястье, только сейчас оттиск почему-то еле виден. Из комнаты Марка слышен громкий стон – видимо, он, в отличие от меня, не справился с кошмаром. Я уже в дверях, когда Натали говорит:
– Накинь что-нибудь, Саймон. Я знаю, у вас, у парней, с этим проще, но все-таки…
Я подхватываю махровый халат с крючка, сую руки в рукава, обвязываю вокруг талии пояс. Подхожу к двери Марка и аккуратно открываю – чтобы не перепугать его. За ней не так темно, как могло бы быть – комнату заполняет тусклое свечение, делающее ее монохромной, как фильм на старой пленке. Марк лежит на боку, лицом к источнику освещения – пустому монитору. Я не могу понять, спит ли он – даже когда подхожу поближе, чтобы выключить компьютер. Разве на дисплее не должна висеть заставка, коль скоро он еще не потух? Наверное, Марк недавно на нем работал, только с отключенным звуком. Такая возможность всяко лучше неприятного предположения, что в компьютере кто-то притаился. Или что-то.
Кладя руку на мышь, я слышу шорох одеял за спиной.
– Что ты такое? – сонно протягивает Марк.
– Хоть бы комп выключил, перед тем как ложиться, – говорю я с легким укором. – Ты кричал во сне, кстати.
– Я? Я не кричал. И я… я выключал комп.
– Мы с Натали слышали. Проснулись даже. Кошмар приснился?
Угольный эскиз его лица проступает из сумрака.
– Да… наверное.
– Это из-за того, где мы были сегодня? Из-за этого? – я показываю ему запястье с неожиданно потускневшим оттиском клоунского лица. Марк отвечает тем же. Его штампик сохранился получше. Улыбка – в особенности.
– Может, лучше смыть? – предлагаю я.
– Да ну… – Марк прячет руку под одеяло и укутывается с головой.
– Ну, бывай тогда, – говорю я и выхожу из комнаты.
– Неплохо, – оценивает мою работу Натали, когда я шмыгаю ей под бок.
– Я наловчусь, – обещаю я, когда она выключает свет, возвращая гномьи тени обратно в небытие. Я прислушиваюсь – в комнате Марка вроде бы тихо. Тишина, навалившаяся на меня, столь внезапна, что я слегка теряюсь.
В какой квартире стоял этот стол из моего сна? – задумываюсь я, уплывая во дрёму, хотя – какая разница, раз уж я здесь, с Натали? Определенно не в этой. Определенно…
18: Отщепенец
Зима, унылая пора. Однообразный пейзаж, по серости соперничающий с выцветшей фотографией, проносится за окном, словно закольцованная анимированная заставка. Ветер гонит снега по просторам, желтушное солнце примерзло к бесцветному небу в одной точке. Будто бы назло промерзшему заоконью, воздух в поезде прогретый, спертый. Даже попить чего-нибудь не купишь – буфет закрыли полчаса назад, и единственным ответом на мой жалобный стук в его двери послужил чей-то приглушенный смех. Наверное, скучающий персонал уединился. Вода из холодных кранов в туалетах течет такая теплая и мерзкая, что не тянет даже прополоскать рот. Я чувствую себя в ловушке. Более того – я весь вспотел и дрожу, и глупо отнекиваться от причины такого состояния.
Верчу мобильный телефон в потном кулаке. Номер у меня не сохранился – эта заминка так выбешивает меня, что я ошибаюсь, набирая номер справочной, и попадаю куда-то в Индию, где меня встречает набор записанных на автоответчик бездушных фраз. За окном проносится еще одно выбеленное снегом поле с черными закорючками голых деревьев. Наконец мне удается выяснить нужный номер – и теперь поводов для промедления не остается. Запомнив нужные цифры, я тыкаю в нужные клавиши и подношу трубку к уху.
Под аккомпанемент гудков поезд начинает замедляться – и добирается до станции аккурат тогда, когда гудки сменяются коротким шипением и записанным сообщением автоответчика:
– Вы дозвонились до Боба и Сэнди Ли Шевиц. Раз мы не берем трубку, значит, нас нет дома, а это отнюдь не означает, что нас нет совсем. Не стесняйтесь оставить сообщение, и мы вам обязательно перезвоним.
Автоответчик появился явно после моего последнего звонка им.
– Привет, – говорю я. А что еще сказать?
Трубка отвечает каким-то слабым эхом. Наверное, помехи на линии.
– Привет, – повторяю я.
– Привет.
Нет, все-таки это не эхо.
– Забавно, правда? – ляпаю я, чтобы хоть как-то продвинуть разговор.
– Это тот, о ком я думаю?
– Если есть желание, да.
– Не думаю, что у меня большой выбор. В этом вся прелесть отцовства.
Я мигом возвратился в юность – в то время, когда наше с ним общение сводилось к затяжным словесным перепалкам, которые он не прекращал, пока не одерживал надо мной победу. Этот опыт, как мне иногда казалось, плохо сказался на моей способности общаться с людьми. Прежде чем я решаюсь ответить что-либо, он говорит:
– По какому поводу, позволь спросить?
– А должен быть повод?
– Нет, если он тебе не требуется.
– Я сожалею, – эти слова – преувеличение и упрощение одновременно, и от осознания этого мне становится горько. – У меня были определенные проблемы.
– Ты всегда мог сказать нам. Сейчас-то хоть можешь?
– Я потерял работу.
– Если бы ты дал нам знать, мы бы поддержали тебя.
– Я справился бы и сам.
– Не сомневаюсь, справился бы, – несколько менее резко он спрашивает: – А как сейчас обстоят дела?
– Я продал киноведческую книгу. Может, напишу еще парочку.
– Мы можем рассчитывать на посвящение?
Внезапное чувство потери пробирает меня. К черту все разногласия; разве хотя бы по выходным, проводя время вместе, мы не становились друг к другу ближе? Случалось, наши походы по сопкам к северу от Престона были противоядием от снисходительного отношения матери, которого я удостаивался дома. Возможно, посвятив им книгу, я хоть как-то оправдаюсь за все пропущенные дни рождения и сочельники, за не посланные на день матери и отца открытки.
– Конечно, там будет посвящение. Она вый-дет в следующем году, и ты сам увидишь, – заверяю его я. – Мне кое-что нужно в Престоне. Для моего исследования.