колько шагов я прохожу, прежде чем замечаю дуговые огни и камеру у себя за спиной. Прямо в нее и упирается мой растерянный взгляд.
– Снято! – кричит Вилли Харт устало.
Мое возбуждение сразу опадает. Я бормочу:
– Извините.
– Да ладно. За что?
– За то, что испортил вам эту сцену.
– И как, по-вашему, вы это сделали?
Я даже не уверен, что это вопрос.
– Своим присутствием?
Девушки на кровати хихикают.
– Нет. Вы посмотрели в камеру.
– Ну, я не профессионал. В смысле – в таких вещах.
– Любитель – тоже хорошо. Просто будь собой. Мона и Джулия показали бы вам, кто…
– Я прекрасно знаю, кто я такой.
– Тогда покажи нам! – говорит Мона или Джулия.
– Ты, похоже, опытный парень, – говорит Джулия с широкой улыбкой… если только это не Мона.
– Не обижайтесь, но я здесь, чтобы написать книгу, – отвечаю я и обращаю взгляд к Вилли. – Книгу, которая исправит все ошибки в Сети о вашем дедушке.
– Так, погодите-ка. Какие ошибки?
Изящно взмахивая ногами, актрисы Вилли встают с кровати, и я замечаю у Моны (или у Джулии?) кольцо в одной из створок влагалища. Когда они перехватывают мой взгляд, подружка Джулии (или Моны?) нежно дергает за украшеньице. Я вздрагиваю – не в последнюю очередь от фантомной боли, прошедшей по моему члену.
– Ошибки в описаниях фильмов, – удается выдавить мне.
– Откуда вы знаете, что они там есть, раз самих фильмов не видели?
– Ну, тот персонаж, что их писал… сдается мне, он – то еще трепло.
– Что ж, давайте посмотрим.
Я задерживаюсь, чтобы спросить:
– Вы же не станете включать меня в фильм?
– Разве что по приколу, – ухмыляется Вилли.
– Даже по приколу – не надо, пожалуйста.
– Как скажете.
Девушки в притворном разочаровании вздыхают, когда Вилли уводит меня из комнаты.
– Не сочтите за чрезмерное любопытство, – спрашиваю я, – но лет-то им сколько?
– Им уже можно. Хотите – покажу вам сканы их паспортов.
– Боже, нет. Не стоит.
Когда я открываю дверь в ее кабинет, она замечает:
– А вы тут, я смотрю, освоились. Знаете дорогу.
– Просто шел на звук заставки.
– Его снова слышно? Значит, надо отменить визит ремонтника. Звуковая карта сама по себе починилась.
Волн, кстати, к этому моменту уже не слышно. Прежде чем звук возвращается, доказав правдивость моих слов, Вилли сгоняет заставку с экрана росчерком мыши.
– Ну, куда мне нужно идти?
– На ИМДБ.
– А напомни-ка адрес. Я туда не часто залезаю.
Я склоняюсь над клавиатурой, набирая адрес. На Вилли очень тонкая футболка с очень смелым вырезом, и от ее тела словно исходят волны приятного тепла. Пока я колдую над адресной строкой, браузер почему-то уходит в самоволку и открывает список недавних посещений. Видна и моя Фрагопочта, и я, чувствуя себя неловко, краснею.
– Прошу прощения. Я уже был здесь. Нигде не мог найти вас. Хотел послать письмо Натали, – имя я брякаю без задней мысли, на автомате, но Вилли, кажется, понимает, о ком речь, вдобавок мигом переходя на ты:
– Ой, да не волнуйся ты так. Одиноко стало?
Меня на секунду отвлекают Мона и Джулия, в одеянии Евы проходящие мимо кабинета.
– Вовсе нет, – говорю я поспешно. – Скорее, решил проверить, не одиноко ли ей.
– Ну, женщина-то всегда себе найдет компанию, если ты об этом.
– Не об этом, – говорю я, но при словах Вилли в моей голове отчетливо вырисовывается Николас, заграждающий путь к ней. – Натали не такая. Мы такими вещами не балуемся.
– Ох уж эти британцы, ко всему относятся с предубеждением, – Вилли набирает имя своего деда в поисковой строке ИМДБ. – О’кей, что там этот ублюдок понаписывал?
Я скромно молчу, позволив правкам Двусмешника говорить самим за себя. Дольше всех Вилли задерживается на комментарии, утверждающем, что «День Дурака» разрушил карьеру Чарли Чейза. Администратор сайта, похоже, несколько отредактировал комментарии, потому как фирменные «западающие» согласные Двусмешника из них исчезли. Вилли хранит молчание вплоть до комментария о «Чокнутом Капальди», первом звуковом фильме Оруэлла Харта, потом спрашивает:
– Так что я должна тут увидеть?
– Неточности, как мне кажется.
– Я их тут не вижу. Где?
– Только не говорите, что можете подтвердить все, что он тут понаписал.
– Именно об этом я и говорю. Все верно.
Мое торжество тихо умирает где-то на задворках мозга. Лицо мертвеет, и губы с трудом двигаются, выдавая вопрос:
– Как он узнал о последнем фильме вашего деда, если его даже не выпустили?
– Наверное, прочитал о нем где-нибудь. Всегда что-то становится достоянием публики. Не понимаю, какие у тебя проблемы с этим парнем.
– А что по остальным описаниям? Посмотри только! – в моем голосе отчаяние.
Она проверяет три статьи, начиная с неизданного «Табби говорит правду».
– Тут тоже все верно.
– Да он все придумывает! «Табби и Тройняшки» на его описание ни разу не похожи! Я ведь видел этот фильм!
– Может, ты видел не все, – говорит она и встает. – Может, стоит увидеть больше.
Я выдавливаю исполненный энтузиазма оскал, и она тащит меня куда-то вглубь дома.
– Если только не захочешь чего-то другого, – добавляет Вилли.
Джулия и Мона хихикают над ее словами.
– Мы делаем бутерброды, – сообщает одна из них.
– Можем разделить один с тобой! – поддакивает вторая.
Они стоят у монументального белого холодильника, но намекают явно на что-то менее гастрономическое, чем представляется на первый взгляд.
– Спасибо, но я лучше поработаю, – отнекиваюсь я.
– Тебе не нравятся бутерброды? – спрашивает Джулия (Мона?).
Ну, и что ей ответить? Намеки я прекрасно понимаю – но даже если бы Натали никогда не узнала, это лишь усугубило бы мою вину. Николасом в качестве оправдания было бы глупо прикрываться. Тем не менее я до смешного сильно смущаюсь, отвечая:
– Вот уж не знаю, что сказать.
– Никогда не пробовал американский бутерброд? О, сам не знаешь, чего лишаешься.
Быть может, весь этот разговор – и правда лишь о хлебе с маслом и еще с чем-нибудь? Не могу понять, что выражают лица девушек – меня отвлекает их нагота, а Вилли явно наплевать на происходящее. Мне приходится пристально посмотреть на нее – лишь поймав мой взгляд, она говорит:
– Могу снабдить тебя едой. Перекусишь прямо за работой.
– Спасибо. Пойдет все, что угодно. Я неприхотливый – много чего тяну в рот.
Аплодисменты девушек приводят меня в замешательство.
– Пить будешь? – уточняет Вилли.
– Что-нибудь некрепкое. – Когда Мона и Джулия награждают меня очередным слегка разочарованным вздохом, я вынужден пояснить: – Не хочу клевать носом за просмотром фильмов.
– Что ж, – Вилли отпирает заднюю дверь рядом с гранитной кухонной стойкой и делает паузу, положив руку на дверную ручку. – С проектором управишься?
– Лучше мне даже не пробовать.
– А вот и зря, фильмы катушечные. Но ладно, я пошлю к тебе Гильермо, – Она вручает мне ключ с крючка возле двери. – Не простудись, – напутствует Вилли и сразу закрывает за собой дверь.
Всегда ли в пустыне так холодно ночью? Чувство такое, будто я не до конца проснулся. Голая пыльная тропинка ведет в стоящее особняком второе здание – длинный кирпичный сарай в сотне ярдов от меня. Насколько я могу судить, окон в нем нет. Я оглядываюсь назад и вижу, как нагие актрисы достают какую-то снедь из холодильника – зрелище, кажущееся до неприличия фантасмагорическим.
Низкая вибрация в воздухе – реальна она или только мерещится мне? Она усиливается, заставляя мои барабанные перепонки дрожать, пока я спешу к сараю, пробираясь между кактусами, пепельно-серыми в тусклом освещении. Когда я отпираю дверь, пульсация, похоже, усиливается. Моим чувствам явно нельзя сейчас верить – вот мне уже видятся два массивных силуэта, что как будто ждут меня, застыв в темноте.
Я нащупываю дверную раму, шарю по холодным кирпичам стены – и нахожу-таки выключатель. Жесткий свет, идущий от лампочки без абажура, освещает два проектора, укрепленных в нишах в дальней стене комнаты. Обе боковые стены заняты полками, забитыми пленочными бобинами. Школьная доска с кучей пометок-нашлепок и болтающимся на веревочке мелком прислонена к подножию полки с левой стороны. «ФИЛЬМЫ ОРУЭЛЛА ХАРТА» – выведено на одной из верхних бумажек жизнеутверждающе крупными буквами.
Я исследую близлежащие полки, сдвинув доску в сторону. Бобины никак не помечены, и их слишком много для одной фильмографии Оруэлла – даже если тут представлены все до единой невышедшие работы. Взяв наугад одну бобину, я кладу ее на стол рядом с проекторами. Пометка все же есть – потрепанная, каллиграфический шрифт кое-где пообтерся: Табби скалит зубы.
Я настолько ошеломлен находкой – и довольно сильно отвлекаюсь на почти дозвуковую пульсацию скрытого где-то здесь генератора, что достаточно долго не замечаю, что кое-кто составил мне компанию. Ставя свою ношу на стол, гость чуть не сшибает с него драгоценную пленку. Ума не приложу, как ему удалось незаметно прошмыгнуть в сарай (при его-то габаритах – чуть ли не вдвое шире меня!) и без единого скрипа закрыть за собой дверь. Его круглое смуглое лицо, увенчанное масляными черными локонами, кажется, плавно перетекает в закутанное в пончо тело – без всякого намека на смык в виде шеи.
– Ты, должно быть, Гильермо, – говорю я ему.
Ноздри гостя раздуваются, непропорционально маленькие рот и глаза не двигаются.
– Я возьму это в смотровой зал, – решаю я, забирая принесенный им поднос, на коем – пластиковая бутылка с водой, хрустящий бекон и авокадо-ролл, слишком большой для такой тарелки. – Поставишь мне этот фильм?
Чтобы открыть внутреннюю дверь, пришлось поставить поднос на столик. Три ряда, в каждом – по три экстравагантных мягких сиденья, стоящих к экрану вплотную, как к какому-нибудь крупному телевизору – вот что явилось моим глазам. Где-то там, за экраном, все так же пульсирует генератор. Аккуратно водружаю поднос на плечи сиденья передо мной и усаживаюсь. Экран оживает, свет гаснет. Гильермо, кажется, и в самом деле неплохо справляется с проектором. Беда с ним одна – он так же молчалив, как и немой фильм с Табби.