– Я бы не стал говорить такие вещи в адрес банка, – советует Уоррен.
Я жду, когда сообщение закончится и призовет меня к выбору дальнейшей операции. Наконец меня связывают с оператором – попутно уверяя, что мое мнение очень важно для банка и что не стоит класть трубку из-за того, что «наш сотрудник в настоящее время занят где-то еще». Этот нехитрый текст повторяется так часто, что начинает смахивать на колыбельную, но тут чуть менее автоматический голос произносит:
– Говорит Тэсс. Могу я узнать ваше имя?
– Вы уже знаете куда больше. Саймон Ли Шевиц, – я сообщаю ей номер счета, код банка и дату моего рождения, а также девичью фамилию своей матери и получателя постоянного платежного поручения с моего текущего счета. Когда меня спрашивают о сумме, я срываюсь.
– Слушайте, я не знаю. У моей головы, знаете ли, есть предел вместимости. Поверьте, не будь я тем, кем называюсь, я бы так сейчас не злился.
– И как же я могу помочь вам, мистер Ли Шениц? – уточняет Тэсс.
Она взаправду назвала меня «лишенцем» – или всему виной проблемы со связью?
– Ли Шевиц! – поправляю я, распаляясь пуще прежнего. – Вы списали с моего счета гребаную кучу денег и отправили все в ИЛУ, издательство Лондонского университета. Можете сказать, с какой стати?
Молчание могло бы служить признанием вины, но тут она говорит:
– Скорее всего, мы получили распоряжение.
– Я его не давал. От кого?
Связь с Тэсс ухудшается – фрагменты тишины перебиваются кусками ее ответа:
– Не похо… чтобы… ыла какая-ниб… ошибка, мистер Л… евиц.
– Вы куда-то пропадете! Ладно, а если я уверен, что ошибка есть, что прикажете делать?
– Ош… ки возмож… ы всегда. Если вы напи… те запрос…
– Пришлю вам по электронной почте – так будет быстрее всего. Ошибка есть, все так, и с ней нужно разобраться прямо сейчас.
– П… жалуй… ставайтесь на лин… пока я свя…
Похоже, она консультируется с кем-то рангом повыше. За последним обрывком ее голоса следует Моцарт в синтезаторной обработке – музыка, веселость которой, как по мне, менее чем уместна. Неполадки со связью рвут ее на случайные аккорды, и я отстраняю трубку от уха до тех пор, пока вновь не появляется Тэсс.
– Мы уст… ним непола… с вашим счет… запрос… напиш… завтра.
– Ой, да неужели! – я выдыхаю. – Спасибо за помощь. Напишу завтра, хорошо. – Мы катим по Хаммерсмит, и я возвращаю трубку Биб со словами: – Со связью беда. Или батарея подыхает. Еле-еле уловил, что мне сказали.
Забирая телефон, она всячески избегает прикосновений к моим пальцам.
– В остальном все хорошо, не так ли?
– В общем и целом – да. Вы, правда, говорите так, будто что-то должно быть плохо.
– Охрана часто выдворяет тебя из аэропортов?
– Меня просто провели через таможню без задержки. Я привлек к себе внимание только потому, что обработчик повредил мой багаж. Они решили на всякий случай просмотреть мои вещи.
– Мы ждали несколько часов по просьбе Натали, – еще более обвиняющим тоном Биб спрашивает: – Что они сказали тебе?
– Что-то про плохо налаженную работу аэропорта. Ничего такого, что касалось бы непосредственно меня.
– Ты у нас, похоже, самый белый и пушистый, – бормочет Уоррен.
– Мы подумали, что тебя задержали потому, что ты пытался протащить через границу что-то запрещенное, – говорит Биб, внимательно ловя мой взгляд в зеркале заднего вида.
– Запрещенное?
– Наркотики, к примеру. Нам известно, что ты был в Амстердаме.
– Я там оказался случайно.
– Белый и пушистый, – покачивая головой, повторяет Уоррен. – Просто тебя куда-то постоянно заносит, и ты не можешь предугадать, что произойдет, когда ты там оказываешься.
– Это меня заносит? – возражаю я, хотя с оглядкой на недавнюю ситуацию его слова попадают точно в цель. – Вы что, всерьез думаете, что я настолько глуп, что потащу дурь из Амстердама в Лондон?
Супруги Хэллоран хранят молчание до самого угла Гайд-парка. Они чем-то озабочены. Я тоже в раздумьях, оглядываю свежие скудные заносы – разве кому-то могло прийти в голову закрыть из-за такой ерунды аэропорт? Когда мы проезжаем Пикадилли, я собираюсь задать вопрос вслух, но Уоррен преподносит очередной сюрприз:
– Что еще ты собираешься от нас утаить?
– А что еще у вас на меня есть? – парирую я.
На этот раз пауза длится до самой Трафальгарской площади, с которой в бесцветное небо с бесцветной земли взмывают столь же бесцветные стайки голубей.
– Как ты попал в Голливуд? – вдруг продолжает допрос Уоррен.
– Ну, это был не совсем Голливуд. Это…
– Мы знаем, – обрывает меня Биб, и огни вдоль Стрэнда[11] придают ее очам пронзительный блеск.
– Это был архив фильмов. Весьма полезный. Я привез много идей.
– Может, лучше оставить их при себе.
Я пытаюсь как-то перевести это на человеческий, а Уоррен тем временем продолжает напирать:
– И какое у тебя мнение об этом режиссере?
– Ну, он оказал мне теплый прием.
– Он, — эхом повторяет Биб. – Как ее зовут?
Так вот в чем все дело. Они как-то прознали про пол Вилли.
– Ее зовут Вильгельмина, ну да, – пожимаю я плечами. Флит-стрит встречает нас ансамблем газетных киосков, и мне потихоньку начинает казаться, что я под следствием. – Вильгельмина Харт.
– Итак, ее зовут Вильгельмина Харт, – загибает Биб пальцы, – ты не признался в этом сразу и пробыл у нее неделю.
– Мне нужно было все узнать у нее. Взять интервью. Да и не неделю же я там был!
– Почти неделю, если точность так для тебя важна, – фыркает она. Яркий купол Святого Павла проплывает мимо, напоминая мне цирковую палатку. Машина быстро мчит вдоль Кэннон-стрит, будто подстраиваясь под нетерпеливый голос Уоррена:
– Ну так и что?
– Что – и что? – слышу я собственный голос. – Если вы знали, что она – это она, то на кой сейчас допытываетесь? – звучит так, будто я ухожу в глубокую оборону, и я спешно добавляю: – Забудьте. Все, что вам нужно об этом знать – я и сам не догадывался, что Вилли – это она, а не он.
– Что-то у тебя явно не то с картиной мира, – говорит Уоррен. – Наверное, ты слишком много времени проводишь за компьютером.
– Я вам вот про что толкую: я не знал об этом до тех пор, пока своими глазами ее не увидел. Это же Интернет, опомнитесь. Никогда не знаешь, кто там, по ту сторону экрана.
– Именно в Интернет мы и заглянули, – сказал Уоррен. – На следующий же день, как ты отбыл. И все узнали.
– Вы, наверное, больше моего понимаете в тамошнем поиске. Я как только ни искал – выпадал только «Вилли», никак не Вильгельмина.
– Так ты и скажешь Натали? – произносит Уоррен тоном тюремщика, и сходство лишь усиливается, когда мимо нас проплывает подсвеченный Тауэр.
– Да, потому что это правда. Погодите, вы ей уже что-то наговорили?
– Конечно, – изрекает Биб.
– Могу я узнать, что именно?
– Эй, Саймон, может, хватит? – осведомляется Уоррен. – Ты не настолько глуп, как хочешь нам сейчас показать.
– Может, вы хотя бы проясните, когда вы это ей сказали.
– Сразу как узнали, разумеется, – говорит Биб.
Получается, Натали уже была в курсе, когда слала мне письмо в Ракушечник. Теперь я понимаю и то, на какой ответ она надеялась, и то, почему ее следующее письмо было столь сдержанным. Стараясь не встречаться взглядом с Биб, изучающей меня в зеркале заднего вида, я смотрю прямо перед собой. За окном проносится мост к Саутворк. Минуту спустя мы уже под аккомпанемент покрышечного скрипа тормозим у школы Марка.
Дети с электрическим фонариками на штакетинах зазывают последние автомобили к заранее заготовленным парковочным местам на школьном дворе. Две группки детишек распевают «Храни Вас Бог в веселье, господа», приветствуя прибывающие родительские делегации. Когда наше авто притормаживает, я выпутываюсь из ремня безопасности.
– Простите за спешку, но я хочу поскорее увидеть Марка, – говорю я и, едва Уоррен останавливает машину полностью, выскакиваю наружу. Снежинки искрятся в темном воздухе – этакие точечные дефекты на старой, но милой сердцу кинопленке. Колеблющиеся огни искажают тени своих носителей и отправляют их в пляс по двору. Пока я лавирую между родителями, колядка замолкает, оставляя в голове искаженное эхо: храни вас бог-висельник. Я почти у дверей, когда вижу, что ближайший ребенок слева от них – директриса.
– Мисс Мосс! – окликаю я ее. – Мы уже встречались. Саймон Ли Шевиц.
Ее взгляд оскорбительно придирчив, и в голову мне закрадывается параноидальная, не самая приятная мыслишка: видимо, Хэллораны должны за меня поручиться, чтобы меня тут все приняли за своего. – Я с Натали Хэллоран, если помните, – добавляю я, но даже это, похоже, ее не колышет. Меня продолжают воспринимать так, будто я дьявол, щеголевато отплясывающий пред невинными агнцами.
Дрожь хватает меня за шею и скользит цепкими пальчиками вниз по позвоночнику, и этот внезапный озноб я использую как предлог зайти наконец-то в здание школы. Что ж, если мисс Мосс захочет остановить меня, ей придется хватать меня за руку – или по крайней мере окрикнуть. Но она не делает ни того, ни другого, и я бросаюсь вслед за двумя родителями – во всяком случае, за двумя парочками – в актовый зал.
Ряды складных сидений почти заполнены. Мужчина садит на плечи маленького мальчика, чтобы малыш мог видеть сцену, отделенную перегородкой от выхода. Левая половина сцены пустует, на правой – декорация в из фанеры с намалеванным на ней ночным небом с одной-единственной огромной звездой. Пока я ищу взглядом Натали, где-то на периферии мне является забавное – странное, по меньшей мере – видение: малыш делает стойку на плечах мужчины, а затем кувыркается как заправский цирковой акробат. У меня нет времени долго пялиться, дабы убедить себя в том, что ничего подобного я не видел. Я нашел Натали в третьем ряду, где она зарезервировала только два места.