– Вы смеялись над чем-то, – говорю я женщине, не поворачиваясь. – Могу я узнать, над чем?
– Когда?
– Незадолго перед тем, как я постучался к вам.
– Что бы вы там ни услышали – это была не я.
Волнение в люльке за ее спиной усилилось. Как проказы малыша могут так четко отражаться в стеклах, удерживающих постеры в рамках? В каждом явно виднелось какое-то бледное движение, мешающее разобрать, что на них, собственно, изображено. Что до малыша – он так сильно раскачал люльку, что она закрутилась, словно муха, подвешенная на паутине. На секунду мы встречаемся взглядами, и то ли свет так падает, то ли дело в мелькании подвесной стропы, но кажется, младенец улыбается мне. Капюшон упал на спину, неприятно напоминая кусок белесого жира. Пухлое, нездорово бледное лицо его дрожит от каждого нового движения, словно сейчас соскользнет с лысой головы. Я пытаюсь уцепиться хоть за какой-нибудь элемент нормальности – и заодно проявить беспокойство, спрашивая:
– Как думаете, это безопасно?
– У «этого» есть имя.
Она отворачивается, даже не договорив. Возможно, решила, что малыш действительно в опасности, потому что хлопнула дверью у меня перед носом. Я не заметил ее обувь – должно быть, что-то вроде сандалий без бретелек, уж слишком грузно она шлепает.
– Значит, он хотел поговорить? Вот почему он так крутится-вертится?
Она задает этот вопрос громче, чем следовало бы, и на долю секунды я представляю себе – почти готов в это поверить – что она говорит со мной.
Своей дверью я хлопаю даже сильнее, чем она. У меня нет времени на какие-то бессмысленные отвлечения. Наследие Табби Теккерея ждет меня.
37: Отрешенность
– Привет, Марк. Чем занимаешься?
– Посмотрел диск с Табби. Мама сказала, что ты не будешь против, если я буду с ним поаккуратнее.
– Правда? Может, не стоит так часто его ставить – затереть не боишься?
– Да ну. DVD-диски не затираются. Теперь Табби с нами всегда.
– Вообще-то, я имел в виду, что он тебе надоест. Устанешь же смотреть одно и то же.
– Я? Устану? Я полон энергии! Ты же хотел, чтобы я смотрел и говорил, что думаю.
– Ты и так это делаешь, так что…
– Я кое-что новое надумал.
– О, тогда, конечно, сгораю от нетерпения услышать.
– Он не похож на Лорела, Харди и всю их компашку. Все его фильмы – они как та старая пьеса, что мы ставили на прошлой неделе в школе.
– Не уверен, что вижу сходство.
– Ну, и там, и там есть что-то древнее. Сакральное, ну или как правильно сказать, ты меня понял. Вот поэтому его фильмы до сих пор такие смешные.
– Это все очень интересные выводы, Марк, но я надеюсь, что ты все-таки отвлечешься на что-нибудь не менее интересное, чем Табби.
– А на что еще?
– На прогулки, друзей. Я очень впечатлен тем, как быстро ты взрослеешь, но прошу тебя, не упускай то, на что у тебя может просто не быть времени, когда ты повзрослеешь.
– Я ведь искал Табби для тебя!
– Спасибо за заботу. И где же этот негодник пропадал?
– Ой! Прости, это прозвучало так, будто он был где-то неподалеку.
– Все нормально, Марк. Так где ты искал?
– А где обычно ищут всякие интересности? В Интернете, конечно.
– Должен предупредить тебя – там можно найти много такого, что правдой не было и никогда не будет. Всякие мистификации и подделки, созданные от нечего делать.
– Я покажу тебе, что я нашел, когда мы увидимся.
– Буду ждать. Мама рядом?
– Да, я тут! – подает голос Натали. – Уф, я уж думала, вы никогда не закончите обсуждать нашего общего знакомого. Как там твой отель?
– Полностью соответствует названию. Прямо-таки навязывает его.
– То есть все так гламурненько?
– Гламура тут столько, что трудно дышать.
– Надеюсь, ты там не задохнешься до нашего приезда.
– Проживу! А потом, надеюсь, мы все вместе заедем к моей родне.
– Хорошо, жди нас. Марк очень гордится собой, прямо-таки покоритель Интернета.
– Я им тоже очень горжусь. До завтра. Люблю вас всех.
– И мы тебя любим, – говорит Натали и оставляет меня одного в комнате, где все, похоже, готово либо расцвести, либо воспарить над бренной твердью. Двуспальная кровать – вся в завитках. Кресло снабжено ангельскими крылышками. Рама зеркала вся в украшениях из дутого стекла. Не знаю, как правильно назвать все это буйство дизайна – ар-деко или нуво, но мой калечный чемодан смотрится однозначно неуместно посреди этого безумного великолепия. Да и телевизор с приставкой для выхода в Интернет как-то тоже не особо сюда вписывается.
За окном манчестерские сады Пикадилли – все в сиянии гирлянд, обвивших еловые ветви. Рождественское веселье рождает в душе чувство крайней обособленности от всего того, что меня окружает. Прежде чем придумать себе планы на вечер, надо хотя бы почту проверить. Там меня дожидается письмо от Колина – и не только оно:
Здорово, талантище! Мы с Кирком прочитали твои первые главы и решили – да это же нереально крутое начало нереально крутой книги! Впрочем, меньшего мы от тебя и не ждали, старик. Я кое-что там подчистил – просто убрал некоторые схождения с темы. Фильм – искусство прошлого века, точно так же, как мемы в Интернете – искусство будущего. Так пиши только о фильмах, дружище, и чем больше – тем лучше! В общем, см. приложенный файл, жду одобрения. К.
Файл я открываю крайне неохотно. Покалеченные чемоданом пальцы малость дрожат – приходится размять их, чтобы слушались.
Воскрешая вампира, не надейтесь загнать его обратно в гроб. Усыпальница Табби Теккерея теперь пустует – и никакого пути назад нет. Что, никогда не слышали о Табби Теккерее? Приготовьтесь слушать, долго и внимательно. Его комедии вызывали споры, проникая туда, куда не рисковал соваться главный соперник Табби, сам Чарли Чаплин. В рамки жанра они попросту не укладывались – какие бы правила вы ни пытались навязать комедии, Табби Теккерей с хохотом нарушал их. Кто-то усматривал в его выходках пропаганду анархии – увольте, они были слишком анархичны для пропаганды. Возможно, к последним страницам этой книги мы чуть продвинемся в понимании того, как…
Не вся глава так же сильно переделана. Некоторые фразы в первом абзаце – просто вариации на тему моих последующих выкладок. Чувство какой-то небывалой отрешенности – будто искалечили не мой, а чей-то чужой труд – гасит гнев в зародыше. Во всяком случае, хоть что-то для печати уже есть – остается радоваться хотя бы этому. Можно взять рождественскую передышку и отвлечься от проблем.
Есть дюжина других писем – но от Вилли и от банка вестей нет. Я удаляю весь спам и проверяю тред. Двусмешник не ответил на мой призыв, и это, надо полагать, капитуляция. Я должен бы радоваться, но на душе – странное, нелогичное чувство: мой заклятый враг взял и попросту проигнорировал меня.
Наверное, это просто еще одно проявление синдрома смены часовых поясов, но мне сейчас позарез нужна компания, и я сам не замечаю, как набираю один вполне конкретный номер – а в душе тешу себя тем, что наши дела с этим человеком еще не закончены.
Мультфильмы, кино – веселья полно… Я жду, когда текст сообщения Чарли Трейси закончится, весь во власти какой-то неизъяснимой паники. Мои нервы натянуты до предела, и голос подводит меня, когда я спрашиваю:
– Алло? Кто-нибудь? Это я…
– Профессор Ли Шевиц, – хрипло откликается Чарли.
– Еще нет. Просто Саймон!
– Простой-простой, как ананас весной. Ну, ладно, Саймон так Саймон. Как твоя книга, продвигается?
– Да. Я посмотрел почти все фильмы с Табби. Сейчас я в Манчестере, тоже по делам.
– Какое совпадение. Настоящее рождественское чудо.
– Я просто вспомнил, что ты хотел показать мне что-то еще… важное.
– Сделай мне одолжение, и я покажу тебе небо в алмазах, идет?
– Что за одолжение?
– Поговоришь с кой-какими людьми о Табби Теккерее?
– Ты еще спрашиваешь. Серьезно?
– Серьезнее некуда.
Разговор начинает походить на шутку – не в последнюю очередь потому, что зеркало отражает мою беззаботную улыбку.
– И что это за люди?
– Просто кучка фанатов. Они ждут, что я пообщаюсь с ними, но мне кажется, лучше уж им послушать настоящего писателя, мастера рассказа, так сказать. Я бы точно предпочел тебя.
– Когда я буду нужен?
– В самом скором времени. Где ты в Манчестере конкретно?
– В отеле «Гламур».
– «Глумур»? Это что, от слова «глумиться»?
– «Гламур» через «а», – поправляю я, подозревая, что все он расслышал верно.
– О, такие места – в твоем вкусе.
– Ты знаешь, где это? – спрашиваю я, пропуская шпильку мимо ушей.
– Рядом с ярмаркой. Увидимся на улице, – коротко говорит он и оставляет меня наедине с моим печально скалящимся отражением.
38: Я выступаю
Судя по всему, по крайней мере одна офисная вечеринка плавно перетекла на ярмарочные просторы. Колесо обозрения буквально ломится от ребят в деловых костюмах. Всякий раз, когда кабинки появляются над стоярдовым участком дороги, прилегающим к отелю, их пассажиры будто бы обращают свои серые от хмари лица ко мне. Видят ли они нечто позади меня, за крышей, о чем нужно срочно доложить своим мобильным телефонам? Вокруг меня, похоже, все уткнулись в экранчики – и водители автомобилей, и пассажиры длинных трамваев, огибающих площадь, и пешеходы на дорогах, и праздношатающиеся на тротуаре вокруг меня, так что не составляет труда представить, что кругом кипит безмолвное общение. Многие молча глядят на дисплеи своих телефонов, и по крайней мере один человек ухмыляется своему. От всех от них я отвлекся, когда на тротуар резво взъехала какая-то машина.
Передо мной – потрепанный «форд» цвета ржавчины, с внушительной вмятиной в передней пассажирской двери, дымящий так, что пары от дыхания снующих туда-сюда пешеходов с телефонами смотрятся жалко. Бледное лицо водителя приближается ко мне по мере торможения машины – он наклоняется поперек пассажирского сиденья, чтобы опустить окно. Им оказывается Чарли Трейси.