– Вы припарковались? – успеваю я спросить.
– Мы перед дверью. Разве ты не видишь нас? Я машу тебе, посмотри.
Я смаргиваю – но ничего не вижу. Перед глазами – девственная пустота дисплея разряженного телефона. Крепко зажмурившись еще раз, я буквально силой поднимаю веки, и во тьме подсознания проносится очередная цепочка веселых лиц, но никаких признаков «пунто» мне и в этот раз не является.
– Если вы не едете, – говорю я сквозь постукивающие зубы, – дашь трубку матери?
– Да я вообще на месте не стою. Мам? Саймон хочет поговорить с тобой.
Я сжимаю зубы плотнее, стараясь контролировать себя. Мне кажется, что еще чуть-чуть – и я попросту выключусь, как перегруженный компьютер.
– Саймон? – в голосе Натали – библейски-смиренное терпение, и мне остается лишь надеяться, что оно адресовано Марку. – Ты в университете, да? Когда будешь готов, скажи. Мы ждем тебя на улице.
– Я нне внутри, – мои челюсти знай себе стучат кастаньетами. – Я у ггглавного вввхода.
Натали молчит, и я боюсь, что она вот-вот положит трубку, пока вновь не слышу ее голос:
– Знаю, тебе нужно время, чтобы освоиться после всех твоих разъездов. Может быть, ты сейчас не в Манчестере?
– Это исссключчено, – отнимая трубку от уха, я бегу к такси на другой стороне дороги и почти кидаюсь ему на капот, чтобы водитель не вздумал отчалить прежде, чем я допрошу его. Такси закладывает визгливый вираж – слишком рискованный для обледенелой дороги. Я отбегаю в сторону, опасаясь, что он заедет на тротуар, но он останавливается рядом.
– Я все еще нужен? – оказывается, это все тот же рыхлый тип.
Все мое тело дрожит от бушующей внутри борьбы за контроль над голосом.
– Мне нужно с вами поггговорить, – выдавливаю я. – Не моггли ббы вы сказать, где я?
– Перебрали, приятель? – цокает языком таксист. – Перестарались с веселухой и теперь не знаете, где вы и что вы?
– Зззнаю. Не во мне пробблема, – я размахиваю телефоном с такой силой, что чуть не сбрасываю ненароком вызов Натали. – Моя пподруга утверждает, что ждет меня перед университетом. Я ее не вижу, ппонимаете?
– Перед каким университетом?
Вопрос поначалу сильно дезориентирует меня.
– Натали, – говорю я в трубку и тяжко вздыхаю. – Ты уверена, что находишься сейчас в Манчестере?
– Я смотрю сейчас прямо на его вывеску. Саймон, если ты закончил с делами…
– Видите, – обращаюсь я к водителю, – она утверждает, что рядом с Манчестерским университетом…
– Повторяю, приятель, перед каким университетом?
Наш разговор окончательно превращается в какой-то абсурд. Усмешка водителя отнюдь не помогает мне собраться с мыслями.
– Перед тем, что в Манчестере, Англия, – говорю я сквозь свой дрожащий вольтеровский риктус. – Планета Земля, Солнечная система. Вселенная.
– Их два.
Из-за безумной пульсации в голове зрение помрачается.
– Простите, два Манчестера в Англии?
– Два университета в Манчестере. Этот и Городской университет Манчестера[13], выше по дороге.
Руки опускаются сами собой.
– Ты будешь смеяться, – сообщаю я Натали. – Оказывается…
– Я слышала. У какого ты? – хоть она и не приняла мое предложение посмеяться, на него откликается водила. Его лицо так и дрожит от тихого веселья, у рта и на щеках проступают бледные круги. Я пытаюсь не обращать на это внимания и спрашиваю:
– В каком направлении ей ехать?
Кончик его пальца в кожаной перчатке указывает куда-то вперед, и мне требуется некоторое время, чтобы расшифровать жест.
– Кати в сторону выезда из города, – объясняю я Натали и кладу мобильник в карман, чувствуя приближение очередного приступа зубовной дрожи. – Спппасссибо за ппоммощь.
Такси так резко дает по газам, что я боюсь, как бы лицо мужчины не оторвалось и не шлепнулось на тротуар. Свет от уличного фонаря освещает номерную пластину, кажущуюся пустой, больше похожей на прямоугольную сомкнутую челюсть. По мере того как машина удаляется, я сжимаю захват на своем чемодане все сильней. Вид дороги вроде бы помогает мне взять себя в руки и привести в порядок мысли. Я боюсь, что когда настанет пора приветствовать Натали и Марка, изо рта у меня полезет сущая бессмыслица – вроде той, что я недавно читал, не говоря уже о той, которой меня попотчевали в отреставрированной часовне.
Ни челюсть, ни остальные части тела у меня уже не дрожат, когда «пунто» вырисовывается в дальнем конце дороги. Когда Натали подруливает к бровке, я подхватываю поудобнее чемодан и тащусь навстречу.
– Да уж, это было приключение, – приветствует она меня. – Надеюсь, это последнее. На нашу долю их и так многовато выпало.
– Сса гласин.
Достаточно ли нормально это прозвучало?
Натали неуверенно моргает, открывая багажник.
– Хочешь сесть впереди с мамой? – спрашивает Марк.
– Кто у нас рулевой-навигатор – тот у нас и сидит впереди, – произносит Натали.
– Яббу дузади, сливы непротив, – кое-как поддерживаю ее решение я.
Не успеваю я даже пристегнуться, как Марк уже допытывается:
– Ну что, узнал что-то о нем?
– Даволь номм ного, – судя по его глазам в зеркале заднего вида, он услышал только «довольно» – и принял это за упрек. – Раска жупожжи, – бормочу я и чувствую, как меня уносит в пустоту. Впрочем, она окружает меня недолго – перед моим внутренним взором разворачивается какой-то странный акт творения. Я вижу записи, сделанные Лэйном на пути к карьере Табби Теккерея, но теперь они начертаны на одном свитке. Многие из них – не более чем бессмыслица, но нет никаких сомнений в том, что именно эти слова-обрывки я уже видел на полях «Surréalistes Malgré Eux», и если между ними и есть связь, то она кажется мне столь бессмысленной, что я могу только смеяться.
– Что смешного? – спрашивает чей-то голос, а потом пропадает и он.
41: Обряды
Подойдя к алтарю, священнослужитель высоко задирает подол своей мантии, обнажая зад. Конгрегация отвечает ему дружным метеоризмом – реальным либо же сымитированным. Священник мочится в чашу и окропляет из нее всех присутствующих. Затем приходит время исповеди – чем более возмутительно преступление, тем больше смеха и аплодисментов звучит из зала.
– Госпапопапопопаду памамамолилилимся! – возглашает он, чеканя каждую согласную.
Как только все изрекают «Гамельн!», воззвания окончательно перерождаются в полную тарабарщину. Потоки абракадабры приветствуются вскриками «Аллелаллелуя!».
– Кредо ин нигилус![14]– импровизирует священник, привнося в поток бреда немного смысла. Все его слова явно рассчитаны на то, чтобы запутать паству, и без того пребывающую в веселом замешательстве.
– Господь, изыди, моча, приди! – выкрикивает он, а во время санктуса интонирует: – Благодари нас, Азатот, Господь Наш!
Сразу после молитвы «Шут наш!» приходит черед «Агнец Блея», во время которого пастор притворяется (если притворяется), что содомирует ягненка. Излишества, происходившие во время причастия из свидетельств и общественного сознания вымараны, кроме финального возгласа «Mumpsimus»[15]. Чтобы отпустить паству, священник шипит «Мир, изыди!», а люди отвечают «Бога проклинаем», после чего присоединяются к прыжкам пастора вокруг алтаря и вдоль прохода. Затем могут последовать другие столь же невоздержанные действия, прежде чем все сбегают из церкви или собора.
Я не очень понимаю, что со всем этим собирался делать Лэйн. Опубликовать? Прочитать как лекцию? Кто бы ему это позволил? Неужто предмет его исследований попросту привел его к помешательству? Вывод напрашивается сам собой при дальнейшем чтении:
Черная месса в апогее своего кощунства? Сатурналисты пытаются высмеять ритуал христиан? Ни то, ни другое, но все же связь со всем вышеперечисленным есть. Это – всего лишь рассказ о Празднике Дураков, который отмечали на протяжении веков во дни, когда небо пустует, а мир ближе всего к первозданной пустоте – в самое темное время года. В не меньшей степени, чем Сатурналии или святки, Праздник Дураков стремился расцветить и прогнать тьму. А может быть, истинная цель его забыта, как и личность его основоположника и зачинщика? Что если его целью было возвращение в то первобытное состояние, которое предшествовало появлению всяческих обрядов?
«Что?» – это тот самый единственный вопрос, который меня сейчас занимает. Я попросту теряюсь в этом тексте. Последнее предложение отсылает к ритуалу – или к создателю ритуала? Или Лэйн пытается донести мысль, что традиция просто сложилась из хаоса? Возможно, что-то в его архиве и есть дельное, но заметки набиты ерундой под завязку.
Выход из церкви не знаменовал конец ритуала. Зачастую духовенство витийствовало на улицах, забрасывая население экскрементами. Вестником их приближения служил веселый звон колокольчика. Прямо на улице ставили комические пьесы, высмеивающие местных важных людей. Порой актеры скрывали свой облик под древними масками или сложным гримом. Этот аспект празднеств стал, несомненно, одной из причин, по которой церковь начала осуждать такую практику. Возможно, также считалось, что они слишком сильно походили на анархические декабрьские увеселения язычников, когда в течение нескольких дней раб уравнивался в правах со своим господином. Несмотря на осуждение, Праздник Дураков сохранился в такой форме еще на протяжении двух столетий, хотя кое-где он уже разделился на две разные церемонии – на Труппу Дураков и Черную мессу.
Ритуалы сильно разнились – первоначальная связь между ними была утеряна. Однако они не только происходят из одного источника, но и одинаково стремятся в основе своей к свержению установленных порядков. Там, где участники Черной мессы подвергались преследованиям, с Труппой не просто мирились, но зачастую власти даже поощряли ее как очевидно безвредную альтернативу массовым беспорядкам. То, что лежит на виду, надежнее всего сокрыто, и в течение многих веков Труппа оживляла самые короткие дни, иногда о ее прибытии было известно заранее, иногда же она возвещала о себе лишь звоном колокольчиков, наполнявших сельскую местность. Разумно предположить, что актерских трупп такого толка существовало немало, коль скоро они исполняли столько представлений в деревнях и городах и были столь распространены. Со временем их выходки выглядели все более подрывными для объектов их пародий, самозваных великих и праведных. Беспорядки, которые часто происходили после выступлений Труппы, стали причиной многих законов, согласно которым она больше не могла въезжать в эти общины. Тем не менее, судя по оставшимся свидетельствам, Труппа выступала еще в 1850-х годах как в Великобритании, так и на всем европейском ко