нтиненте, а также в Америке. Возможно, некоторые из них нашли пристанище в Новом Орлеане, где в 1830 году в канун Нового года прошел первый американский «парад масок», участники которого, расхаживая с колокольчиками, бросали муку в людей. Определенно о Труппе Дураков были наслышаны в религиозных кругах Мирокава[16], и во многих других городах игроки-шуты возводили свои шатры под покровом ночи и неслышно уходили под утро. Современные мюзик-холлы унаследовали часть их мрачного шарма, но он уцелел и в более чистой форме, в этом совершенно человеческом цирке, где нет никого, кроме клоунов.
Какие тайны сокрыты в их выступлениях? Каждый мой ночной визит к ним обещает откровения, которые так и не снизошли на меня, если только не случились без моего ведома. Каждое новое выступление столь радикально отличается от всех предыдущих – шуты вольны избирать любую личину, что рождается в потемках их умов, но все-таки!.. Порой я чувствую, сколь близок к разгадке тайного заговора. Не раз случалось так, что выступлениям внимал я один – прочие уходили, и клоуны раболепно кланялись им вослед. Если бы не эти листовки, что порой попадаются на ночных улицах определенных городов, я бы решил, что клан шутов суть порождение моей нездоровой фантазии, сотворенное избытком изысканий по теме. Никто, кроме меня, не признает тот факт, что видел листовки; ни один из моих коллег или студентов не последовал моим призывам хоть на одну ночь сложить с себя бремя всех запретов и сызнова вкусить сладкий плод инфантилизма.
Умеют ли клоуны воспроизводить генезис языка, будь то новорожденный ребенок или новорожденная вселенная? Те звуки, что исходят из их зияющих ртов, напоминают формулы более древние, чем интеллект, но я по-прежнему придерживаюсь мнения, что тщательное исследование может выявить его структуру или же отсутствие оной. Мне не раз приходилось слышать искаженные отзвуки пения и ритуальные речитативы… Я бальзамирую комедию в своем академизме? Разве не следует поглотить ее полностью, а не разымать на части моим пером? Разве я – не самый худший пример робости, в которой обвинял своих товарищей и учеников, потому что только мне была дарована возможность открыть мой разум? Каждый из нас – портал для вселенной, и природа не знает замков. Ум жаждет развития, для чего же еще он нужен, помимо охвата всего знания и опыта? Давайте же восхвалим наш разум, а не будем слепо преклоняться перед идом. Миму – ум! Уму – мим! Откажитесь от бессознательного! Смех – это язык мира! Обнимите странствующего, возлюбите безумие, луна, я говорю, лунный пик, луна-фантазия, убейте любого, вы, клан, толк да лад – тут и клад, лакуны, накулы, накулы, накулы…
Вот тут-то я и сдался. Видимо, здесь разум Лэйна резко свернул с одной колеи на другую и начал выдавать что-то в духе интертитров к его фильмам. После этого еще пару раз попадались полные осмысленные предложения – там, где каллиграфический почерк не дегенерировал в совсем уж нечитаемые каракули. Если эти символы и имели смысл – то передо мной было что-то вроде шифровки или индивидуальной стенографии, но я склонялся к тому, что на Лэйна в такие моменты просто накатывали одна за другой безумные идеи, и он даже не мог их толком зафиксировать на бумаге. Отрывки, прорывавшиеся сквозь эти полосы психических помех, были настолько вырваны из контекста, что понять, о чем речь, не представлялось возможным. Один фрагмент, который я переписал с помощью разрешенного мне карандаша, касался открытия какого-то «портала в бесконечность». Что там, в этой бесконечности, было такого важного для Лэйна – опять же, неясно; в дальнейших записях он зацикливается на слове «портал» и начинает играться с ним: портал, порт ал, апорт, латроп, порталотроп, рот лапа пора тропа… Здесь, наверное, мог бы быть смысл, не увлекись Лэйн отголосками в собственной голове, не поддайся своего рода глоссолалии. В уме живо воскресает образ Табби – как он подпрыгивает в ритм, ухмыляется все шире и шире с каждым шагом…
Я не хочу ни видеть, ни слышать слов, раздающихся в моей голове. С радостью отвлекаюсь на престонскую библиотекаршу, принесшую мне катушку микрофильма.
– Постараюсь в этот раз не поспособствовать закрытию, – уверяю я ее.
– Прошу прощения?
– Приложу все усилия к тому, чтобы предохранители не накрылись, – понимания в ее взгляде не прибавляется, и тогда я поясняю: – Ну, как в прошлый раз, когда я тут был.
– Боюсь, я вас не совсем понимаю.
Передо мной, вне всяких сомнений – та самая молодая женщина. Пусть даже ее кудри стали из черных светлыми, словно прошли через фотонегатив. Но, по-видимому, смысла давить на ее память нет.
– Да это я ошибся, – успокаиваю ее я. – Забудьте.
Пожав плечами, она загружает катушку в считыватель. Я ищу пустую страницу в своем блокнота, мельком пролистывая постулаты Лэйна: весь мир, огромный и кичливый, принаряжается в личину. Но кто, скажите мне, поручится за то, что маска и лицо не есть одно? Наденьте маску – и откройте правду всем.
В книгу, понятное дело, такое не включишь.
По крайней мере, в моих сегодняшних изысканиях нет ничего столь туманного и запутанного. Газета, которую я перепутал с «Престон Кроникл», оказалась всего-навсего «Престон Газетт». Когда я прокручиваю микрофильм до материалов за январь 1913 года, натыкаюсь на уже знакомый мне заголовок:
АКТЕР МЮЗИК-ХОЛЛА БЫЛ АРЕСТОВАН,
ЧТОБЫ ОСТАНОВИТЬ ДЕБОШ.
ВЫСТУПЛЕНИЯ ДОЛЖНЫ ОСТАВАТЬСЯ
В НАДЛЕЖАЩИХ РАМКАХ.
Итак, именно эту газету я купил на ярмарке Кружка Комедии. Как так вышло, что я спутал два столь разных названия? Даже шрифт неуловимо отличается от того, что мне запомнился. Или просто снизилась резкость? Я кручу ручку настройки, что только усугубляет неспособность сличить заголовок: ТЕР ИК-ХО СТАН… Я едва могу разобрать все эти буквы, прежде чем они исчезают, уступая место чему-то черному и быстро расползающемуся.
Повернув ручку настройки в другую сторону, я на секунду делаю изображение резким. На странице – ни одного узнаваемого слова. Текст будто заразился тарабарщиной – как если бы молчаливый крик разрушенного сознания Лэйна выплеснулся на пленку микрофильма. Вот только длится это видение недолго – потом все снова чернеет. Микрофильм обугливается – как застрявшая в проекторе кинопленка.
– Библиотекарь! – кричу я в ужасе и оглядываюсь. Сотрудников нигде не видно.
– Шшшш! – подносит палец к губам какая-то старуха со стопкой детективов Рут Ренделл.
– Не шикайте на меня! Где все? Кто-нибудь! – кричу я и вскоре сдаюсь. – Ладно, я все сделаю сам! Иначе это место выгорит дотла!
Микропленка сматывается, словно обезображенная змея, с обеих сторон смотрового механизма, разбрасывая хлопья почерневшего целлулоида.
Библиотекарша наконец-то появляется откуда-то из-за полок и при виде погибшего фильма издает какой-то горловой писк.
– Ну, а что прикажете делать? – агрессивно оправдываюсь я. – Он же замялся или застрял, черт его знает, что с ним там стряслось, а вас не дозваться!
– Я вижу. Не кричите на меня, пожалуйста, – она подходит ближе и поднимает два обрывка с пола. Выгоревшая секция прикипела к линзе, и мне все еще кажется, что в ошметках на экране угадывается какой-то пусть не самый понятный, но все же слегка осмысленный текст. Что-то вроде заклинания. – Я вас вспомнила, кстати. В прошлый раз, когда вы пришли, строители пробили жилу, – она кладет обрывки на стол и расправляет их. – Что-нибудь еще вам нужно?
Не могу понять, это такая крайняя степень смиренного профессионализма или сарказм.
– Мне нужно зайти в Интернет.
Она подходит к одному из дальних столов и включает мне компьютер. Первым делом я спешу в свой фрагонетовский аккаунт, и под шаркающие звуки щетки, которой сотрудница библиотеки чистит закоптившуюся линзу, читаю послание от Вилли Харт:
Прив
Сорри, не отвечала
Хорош новостей нет. Над-юсь ты полу4ил все что нужно просматривая филмы. 2го шанса нет. Вини вовсем Гильермо. Он смарел 1 фильм слишкм часто и тот загорелса. Остальные тож, када он вынимал пленку. Вообщем мудила сбежал после. А насчет этово твоего смешника. У девчонок шли съемки па плотнаму граф-ку. Времени на тебя у нас (уж прости) не было J Даже если бы мы тя сняли, это была бы просто невинная шутка.
Чмаф
Вилли
Едва я вник во все тонкости письма, как меня пробрал озноб. Значит, уникальный архив Харта уничтожен огнем. Как и микрофильм, свидетельствующий о суде над Табби. Что это – совпадение? Я сразу даже не могу найтись, что ей ответить. Мне, конечно, жаль ее, но куда больше сейчас меня волнует ответ Двусмешника. Сглотнув тяжелый привкус, оставшийся после явно не самой лучшей стряпни в отеле, я залезаю в тред – и нахожу там:
Итак, мистер Ошибка-в-Описании хочет свою ссылку. Иззвините, вссе забываю, что его имя вроде как Саймон Ли Шевиц. Что ж, если он заткнетсся и уйдет поссле того, как получит ссылку… давайте придумаем ему какую-нибуддь.
Как нассчет инославие.hk? Саймон Ли Шевиц отвернулсся от доггм и законов, и сславит иссключительно дерьмо, закипевшее в его ммаленькой голове. Ну или освенцим.com – этот сслучай мы уже разббирали. Или даже шлейница.rf, ессть такое животное, полоссатая россомаха, хахахах, не верите, проверьте в гуггле. Большую чассть жизни полоссатые росомахи только еддят и ссрут, и я боюссь, Саймон Ли Шевиц не ссильно от них отличаетсся. Но, по-хорошему, его сследует отправить на ссайт немилование.сom, потому что Саймон Ли Шевиц не заслуживаетт нашей милоссти.
– Не смей оскорблять меня вот так, маленькое лживое дерьмо! – выдаю я на весь зал. – Они же все нерабочие, ты, урод! Да и потом! «Немилование» нельзя составить из моего имени! Н и Е – лишние! Ты не только писать, ты и считать не умеешь!
– Сэр, нельзя ли потише? – предупреждает меня библиотекарша.
– Будешь тут потише, когда тебя обзывают постоянно, – я не говорю этого громко, но, похоже, двигаю губами, уставившись на библиотекаршу. – Ладно, продолжай, сочиняй свои линки! Я ни по одному кликать не буду! – неслышно клянусь я, проматывая дальше сообщение Двусмешника.