– Похоже, не только юному джентльмену нужен сон на Рождество, – изрекает мать.
44: Праздные и празднующие
Из мрака сновидений меня выводит звук колокола. Это рингтон телефона, но не моего – «We Wish You a Merry Christmas» я поставить ну никак не мог. Нащупывая в темноте телефон, я окунаю пальцы в кружку с водой и чуть не опрокидываю старую тумбочку.
Телефон все-таки мой. И когда я тыкаюсь в него ухом, песенка не смолкает – ее поют уже там, на другом конце линии. Пока я пытаюсь понять, снится ли мне это, Марк опускает пару строчек припева и кричит:
– Угадай, что я получил на Рождество, Саймон!
– Поторопись, сынок! – вторит ему мамочка. – Мы тебя уже заждались!
– Вставай, ленивый котяра! – кричит отец, да так громко, что я слышу его не только в трубке, но и прямо в комнате.
Их голосам столь несвойственна подобная оживленность, что я подозреваю, что они кривляются на публику в лице Марка.
– Кто сменил мне музыку на вызове? – осведомляюсь я.
– Я, – признается Марк. – Думал, тебе понравится.
Какими бы благими его намерения ни были, сам факт того, что в моем мобильном копались, пока я сплю, несколько смущает меня – равно как и экспертные познания Марка в устройстве этих штук.
– Спасибо, дружище. Спущусь, как только причешусь.
Марк хихикает. Я бросаю трубку и выползаю из кровати. Сейчас я в своей спальне времен детства, приобретшей заплесневелый запах – столь слабый, что определить и устранить источник лично мне не представляется возможным. Вся комната выглядит выцветшей – не только мои подростковые плакаты с братьями Маркс и Тремя балбесами, расклеенные по скучным белым стенам. Мебель тут поистине музейная – особенно гардероб, чья дверца так и не научилась правильно закрываться. Когда я был ребенком, она, в силу своей легкой приоткрытости, живо напоминала мне проход в какие-нибудь зачаровывающие миры вроде льюисовских – лев, колдунья и платяной шкаф некогда успешно заменяли мне Святую Троицу, – но теперь я не удостаиваю ее и мимолетного взгляда. Только вспоминаю, что в детстве, играя в прятки, часто прятался там, придерживая отходящую дверь изнутри.
До полного просыпа мне еще далеко. Даже сейчас мне нетрудно убедить себя в том, что ванная, выложенная розовой плиткой, мало изменившаяся с допотопных времен, мне всего лишь снится. Хотел бы я так же внушить себе уверенность в том, что вчерашний поход в церковь – не более чем дурной сон! Даже после холодного душа ощущение близости какого-то внутреннего срыва не покидает меня. Хочется запереться от всех и не выходить, но увы – внизу меня ждут, и потому я без особого желания напяливаю на себя одежду.
На меня накатывает волна головокружения – из-за чего лестница кажется такой же крутой, как в Амстердаме. Все собрались в зале. Елка мигает огнями рядом с телевизором, столь же ветхим, как и тот, что я оставил в Эгхеме. На матери – шелковая пижама, обтягивающая ее кости. Отца упаковали в костюм и рубашку. Он подпрыгивает при виде меня – или делает вид, что подпрыгнул.
– Выпей, – приглашает он меня.
Понятно, что и он, и мама уже пропустили по рюмке. Даже кроткий рождественский поцелуйчик Натали пахнет алкоголем. Отец грузно поднимается с дивана и наполняет бокал сладким хересом.
– Давай-ка, – говорит он мне. – Догонись немножко.
В горле так пересохло, будто я кричал часами. Обоняние страдает от резкого запаха пыли на оранжевых прутьях электрического камина, встроенного в очаг. Какая трогательная композиция: пережиток прошлого, в который встроили симулякр из будущего. Несколько глотков хереса мало способствуют восстановлению моего иссохшего голоса, но я улыбаюсь и благодарю всех за всякие подарки, которые мой отец достает из-под мерцающего дерева: пучок носков, кальсоны в смайлик, коврик для компьютерной мыши.
– А теперь – молодежь! – объявляет моя мама и с тревогой смотрит, как Марк разворачивает книги, предназначенные для мальчиков примерно его возраста.
– Мы можем заменить их, если хочешь, – уверяет она. – Мы не знали, что ты настолько взрослый для своих лет.
– Все в порядке, они смешные, – говорит он с широкой улыбкой.
Быть может, она чувствует, что энтузиазм в его голосе отдает фальшью, и вымещает досаду на отце, недовольно хрюкая каждый раз, когда он, раздавая подарки и напитки, загораживает ей телевизор.
Я купил Марку компьютерную игру – что-то про город, в котором ни один маршрут не ведет в одно и то же место дважды и где никогда нельзя заранее сказать, что за дверью, которая уже была открыта. Он горячо благодарит меня – несмотря на то что опробовать новинку сможет только дома.
Я чувствую нехватку доступа к своему компьютеру – не только к работе над своей книгой. Может быть, это еще одна причина, по которой мой разум не хочет функционировать – стоят ли все эти ненужные праздничные мелочи тех усилий, которые тратятся на их осознание? Марк начинает играть в игру на мобильном телефоне, который ему подарили родители Натали, и у меня такое чувство, будто он отыгрывается за меня и мое желание быть в другом месте. Видя, чем он занимается, моя мама считает нужным заметить:
– Готова поспорить, у тебя никогда не было такого рождественского обеда, как здесь.
У меня вот такого, как этот, точно не было. Либо с моего детства спадает пелена ностальгии, либо ее стряпня с возрастом стала хуже. Возможно, она переживала, чтобы все приготовилось как надо. Мы с Натали и Марком сыпем скромными похвалами, но это не отменяет того факта, что индейка, картофель и сосиски зажарены до черноты непроявленной пленки. Я считаю выстроенные на подоконнике бутылки вина и ужасаюсь – неужто мои предки взаправду осушили семь бутылок? Я делаю еще один глоток десертного вина, дабы подсластить вкус обугленного пудинга.
– Кто на прогулку, растрясти жирок? – вопрошает мама, пока мы сгружаем все тарелки и утварь в каменную раковину под влажным серым экраном окна.
– Лучше помою посуду, – поспешно заявляю я. – А потом не грех и вздремнуть.
– Догадайся, где мы, Саймон!
– Наверху, – бормочу я в телефонную трубку, потому как этажом выше и правда что-то шебуршится.
– Конечно, нет, – хихикает Марк. – Мы на улице.
– Надеюсь, ты не разбудил Саймона, – звучит где-то рядом голос Натали.
Кажется, мое сознание опустило несколько событий – как будто разрыв во времени и пространстве перебросил меня из детства прямо в это кресло. Я даже не помню, как попал в комнату. Мое нечеткое отражение, пойманное в ловушку погашенного телеэкрана, исполняет простенькую пантомиму, когда я выдавливаю из себя:
– Все в порядке.
– Он говорит, что все в порядке! – повторяет Марк, вот только убедить меня не может. – Тебе придется собраться и найти нас. Твои мама и папа не знают, где мы сейчас.
– Ничего подобного. Не могу говорить за Сандру, конечно…
– Мы потерялись, Боб.
– Я не потерялся! Мы просто еще немного покружим тут, а потом поедем домой.
Их голоса звучат подавленно, и я перехожу к решительным действиям:
– Марк, видишь название улицы?
– Вижу дорогу к ней. Тут довольно темно. Это какой-то переулок.
– Не помню никаких переулков поблизости. Долго вы уже плутаете?
– Да уже часа два.
Наверное, он преувеличивает, но когда я смотрю на часы в свете викторианского уличного фонаря за окном, я вижу, что они вполне могли уйти больше часа назад.
Я было собрался сказать ему, чтобы он не бросал трубку, пока не найдет ближайший знакомый ориентир, но тут вмешивается Натали:
– Оставь его в покое хоть ненадолго, Марк! Смотри, вон выход.
Прежде чем я успеваю сказать хоть слово, в трубке воцаряются гудки.
Мог ли весь этот разговор быть чем-то вроде шутки? Мне все еще кажется, что наверху кто-то есть. Положив рядом с подушкой мобильник – на случай если Марк надумает звякнуть еще раз, я откидываюсь на простыне и весь обращаюсь в слух. Незаметно я снова ухожу в сон, а когда открываю глаза повторно, веселые голоса вернувшихся с прогулки родственничков слышны уже у самой двери. Они что-то поют вместе – мне слышится, или там взаправду есть слова «Славься, славься, бармаглот»? К тому моменту как я малость оклемался, звуки уже стихают. Возобновляются они только на лестнице – либо мои певцы урезают песенку, либо это я выпадаю из реальности. Четко хлопают по полу зала шлепанцы моего отца – почти так же громко, как шлепают небрежнее и свободнее сидящие на ногах тапочки матери. Мои родители ни за что не надели бы домашнюю обувь на улицу – видно, успели переодеться.
– …Значит, звонить мне не было смысла, – говорю я Марку.
– Ну, ты же все равно спал.
– Чтобы помочь вам найти дорогу назад, я имею в виду. К чему это все было?
– Но мы ведь не звонили тебе! – и он, и остальные в этот момент – сплошной конфуз, но я не даю себе стушеваться. Наверняка это у них просто такая рождественская шутка. Марк вон, не ровен час, прыснет в ладошку, да и остальные прячут полуулыбочки.
С моей мамы клоунады, похоже, достаточно, и она с размаху шлепается на кровать.
– Врубайте ящик, – дает отмашку она.
Мой отец опускается на колени перед телевизором, никогда не знавшим пульта дистанционного управления. Половицы под ним жалобно скрипят.
– Маякните, где оставить, – говорит он.
– Все каналы черно-белые? – удивляется Марк.
– Ну да. Этот телек – он, как и мы, преданье старины глубокой.
– Да, все краски с тебя сходят, когда ты старый, – добавляет мать.
Подозреваю, что не только я не вижу тут связи. Веки мои слипаются, и мне мерещится, что на каждом канале – один и тот же бледный ликующий лик, когда голос Марка выводит меня из этого секундного транса:
– Саймон! Скорее смотри! Это же он!
– Я же сказал «маякните», а не «завопите»! – возводит очи горе отец. – Марк, пощади мою старую больную голову. Он, похоже, не может – или не хочет – перестать переключать каналы. Неужто и вправду знакомое лицо мелькнуло в уголке экрана, или просто у меня воображение разыгралось?