– Нет, никуда ты теперь отсюда не выйдешь, – сообщает он мне с холодным триумфом.
46: Гниение
Не только мой ум, но и все мое существо, кажется, сжимается вокруг одной мысли: я несу ответственность за Марка, и я потерял его.
– Мне нужно найти моего сына! – говорю я. В этот раз, вопреки своей манере все уточнять, я не желаю тратить время и дыхание. – Ему всего семь лет!
Бледные тонкие губы охранника кривятся в клоунской гримасе.
– С самого детства толкаешь парня на плохую дорожку?
В его голосе столько отвращения, что я теряюсь.
– С детства… толкаю?
– Знаем мы ваши хитрости-ухищрения. Мелким пользуешься, чтоб попасть туда, куда вход запрещен, так ведь?
– Вы ошибаетесь. – Возможно, следовало подпустить в голос праведного гнева – слишком уж равнодушен взгляд охранника. – Мы доставляли посылку. Теперь, будь добр, просто…
– Ты забыл одеться.
– Что?
– Нашел бы хоть костюм нормальный! – он явно издевается надо мной – наверное, имеет в виду шубу Санта-Клауса; так думаю я, пока он не добавляет: – Если хочешь, чтобы люди думали, что ты почтальон, раздобудь себе форму.
– Я не хочу, чтобы кто-то что-то обо мне думал. Я – писатель. А теперь, пожалуйста, дай мне пройти.
Я шагаю к двери и хватаю ручку, но охранник не двигается.
– Я говорю – дай пройти!
Я налегаю на дверь изо всех сил, и тут он бьет меня в живот. Удар быстрый, вполсилы – но у меня еле-еле выходит устоять на ногах. Ловя воздух ртом, как рыба, я отшатываюсь и задаю идиотский вопрос:
– Ты… ты что вообще делаешь?
– Хочешь подать на меня в суд за нападение? Вот умора будет.
– Просто уйди с дороги, и я забуду про все, – слова на ветер: если он и подвинулся чуть-чуть, то лишь для того, чтобы заслонить от меня своей тушей дверную ручку. – Ты будешь выглядеть полным идиотом, когда я расскажу об этом, – говорю я менее уверенно, чем мне бы хотелось. – Я уже сказал тебе – мне нужно отдать книгу в издательство.
– И кто тебя издает?
– Их имена тут есть, – уверяю я его. – Шесть-сто двадцать.
– А, да, какой-то там Илья?
– ИЛУ. Издательство Лондонского университета. Кирк Питчек и Колин Вернон.
– Всего двое? Маленькое какое-то издательство.
– Онири дакторы, – моя речь снова идет вразнос, и меня охватывает липкий страх. – Вот, смотри, – говорю я, вытаскивая кошелек и извлекая из него кредитку. – Вот кто я.
Он по-бычьи опускает голову и хмурится:
– Ну и что?
– Как – что?! – срываюсь я на крик.
– Ну да, тут написано твое имя, и что? Ты писатель, говоришь? А ну покажи книгу. Что-то я о тебе до сегодняшнего дня вообще не слышал.
Слова путаются в голове, и совершенно очевидно, что моя злость не поможет мне их распутать.
– Долго ты собираешься пороть чушь? – рычу я, выступая вперед. – Что ты хочешь сделать с моим сыном?
– А это зависит от того, что твой сын сделал, – говорит охранник, выпячивая живот, и добавляет: – Если у тебя вообще есть сын.
– Ладно, ты меня достал, – говорю я и выхватываю мобильник. – Я звоню в полицию.
– Круто. Вот веселья-то будет.
– Вот только виселица буде шнеты, – заверяю я его, борясь попутно за власть над своим же языком. – Ты что, взаправду считаешь, что нашуритель закона станет им звонить?
– Кто-кто?
– Ранушитель. Нарушушитель. – Мои губы складываются в безрадостный оскал, я пытаюсь отразить прущую наружу тарабарщину. – Смотри! – рычу я и взмахиваю рукой с теле-фоном.
– Ну, и кому же ты на самом деле собрался звонить?
– Я покажу тебе монер! Номер!
– Снова фокусничаешь? Парень, тебе место на сцене.
Я тычу в него мобильным, но амбал лишь еще больше выставляет живот вперед. Пока я собираю с силами, чтобы приказать ему «Набирай сам!», телефон вдруг начинает громко распевать, желая нам счастливого Рождества. На мгновение я не понимаю, почему это номер на экранчике выглядит знакомым – а потом понимаю, что это Марк.
Нажимая кнопку принятия звонка, я едва не роняю телефон – руки дрожат от нетерпения.
– Где ты?
Вопрос этот мы задаем друг другу синхронно, и Марк заливисто смеется.
– Явз Дании! – выдавливаю я, боясь, что это рассмешит его пуще прежнего. – Где ты?
– Здесь.
– Нина дошу титьсей час! – умоляю я, и колокольчик – устройство в белом пластиковом ящичке над дверью, по крайней мере, – начинает звенеть.
Охранник немного приоткрывает дверь. Марка мне не видно, но я слышу его голос:
– Саймон там?
– Я здесь, Марк! Этот идидиот дудумает, что я брагитель, прикинь? Он меня не пускает!
Хоть слова мои главным образом направлены на охранника, реагирует на них Марк. Он начинает смеяться – как-то уж слишком истерично, – а потом исступленно (быть может, из-за своей веселости) кричит:
– Помогите кто-нибудь! Они поймали Саймона Ли Шевица! Они его не пускают!
– В этом нет необходимости, сынок, – смущенно бормочет охранник. – Не сходи с ума.
– Помогите! Помогите! – Упрек лишь раззадоривает Марка. – У них там Саймон Ли Шевиц, они схватили его!
– Ну что, похожи мы на перступников? – взываю я к амбалу. – Стали бы мы так себя вести? Опомнись уже!
– Помогите же КТО-НИБУДЬ! – Крики Марка крючьями вонзаются в уши. – Его тут СХВАТИЛИ, а у него на носу ДНЮХА!
Охранник поворачивает свою тупую голову ко мне, все еще загораживая проход.
– Это правда? – Я едва могу разобрать его за воплями Марка.
– Да, черт возьми! Пусти меня уже!
Не знаю, из-за чего он меняет решение – то ли из-за моей настойчивости, то ли из-за стараний Марка, то ли еще почему-то, – но медленно, словно вдруг набрав лишний вес, оборачивается и распахивает дверь.
– Беги, пока я не передумал, – говорит он мне, затем обращается к Марку: – Вот он, твой Саймон. А теперь убавь громкость. Райончик тут тихий.
Я едва успеваю выскользнуть наружу, и дверь захлопывается за моей спиной. Марк явно хочет что-то сказать, но выжидает, и в молчании мы доходим до самой Гауэр-стрит.
– Это было весело, – говорит он у станции.
– Что? – мой голос звучит довольно резко.
Он не отвечает, и тогда я спрашиваю:
– Что случилось после того, как ты убежал?
– Я упустил их из виду.
– Ты не знаешь, кто это был?
– Не-а.
– А как они выглядели?
– Как и он, – говорит Марк, тыча большим пальцем куда-то через плечо. Я оборачиваюсь – на улице пусто. Мне требуется несколько мгновений, чтобы понять:
– Ты о том типе, что не выпускал меня?
– Да, о нем.
– Сильно похож?
– Не уверен. Я его еле-еле рассмотрел. Он скорчил рожу!
Я решил не спрашивать, какого рода рожу, несмотря на внезапный иррациональный страх того, что Марк действительно видел охранника. Мысль подтакивает меня еще раз убедиться в том, что улица все еще пуста.
– Этот клоун идет за нами? – спрашивает Марк.
– Я никого не вижу, – я делаю все, что в моих силах, чтобы этими словами закрыть тему, но все же не сдерживаюсь и добавляю: – Знаешь, хватит с меня пока клоунов.
– Клоунов? Ты же не о Табби?
– И его с меня пока хватит.
Весь оставшийся путь до станции Марк молчит. Выпуклые зеркала у турникетов раздувают его лицо, на котором – не то недоверие, не то упрек; понять трудно, коль скоро он не произносит ни слова.
Когда мы спускаемся на платформу, в дальнем конце которой несколько подвыпивших гуляк, явно с какой-то вечеринки, водят шаткий-валкий хоровод и раздувают «тещины языки», его молчание вынуждает меня сказать:
– Когда я говорил о клоунах, я думал о цирке.
– Приехал цирк? Мы пойдем?
– Тебе так понравилось увиденное, что ты хочешь больше?
– А ты разве нет?
– Мне хорошо и так.
Теперь не остается сомнений в том, что выражение его лица – недоверчиво-сердитое.
– А я думал, тебе нравится Табби!
– Не понимаю, как он со всем этим связан.
– Очень просто. – Марк издает неуверенный смешок. Аккомпанементом его словам служат дудящие звуки и бумажный шелест «тещиных языков». – Он – это то, что мы видели.
– Ты про его фильмы?
Когда Марк кивает, смеюсь и я.
– Прости. Я почему-то подумал, что ты говоришь про то представление в цирке.
– Почему? Я же совсем не то имел в виду.
– В чем-то он похож на тех клоунов, не находишь?
– Ну, не знаю даже. – Марк снова хихикает. – Мы же так на них и не посмотрели.
– В смыслеле? Ты этото о чем?
Я не могу сказать, поражен ли он вопросами – или тем, что я выговариваю гораздо больше слогов, чем нужно.
– Ну ты даешь, Саймон! Мы же так туда и не попали.
Он явно разыгрывает очередную шутку, но у меня это, на удивление, не вызывает недовольства.
– Почему же – не попали?
Он улыбается мне так, будто это я сейчас над ним подшучиваю.
– Мы исходили тогда весь парк, как какой-нибудь лабиринт. Цирка нигде не было. Потом позвонила мама и подобрала нас.
Я чувствую, будто все кругом – широкая улыбка Марка, необъятное холодное дыхание приближающегося поезда, раскачивающиеся в хороводе гуляки, плюющиеся «тещиными языками» словно в попытке изобразить лягушек – вот-вот исчезнет. Как мираж, который уже не выдерживает собственного притворства. Я хватаюсь за память – как за соломинку, способную меня спасти.
– Погоди-ка, Марк. Она же спросила тебя тогда, понравилось ли тебе. И ты ответил: «Да, было смешно».
– Да, так и было. Но я говорил про фильм. Фильм с Табби.
– Вот как, – мои слова уносит поток воздуха, мчащийся впереди поезда. Из-за грохота колес я и сам их едва слышу. Бездумно следую за Марком в вагон. Пока он сидит напротив, я все жду, что он начнет широко улыбаться – ага, Саймон, старик, славно я тебя разыграл? – но натыкаюсь лишь на его не по-детски обеспокоенный взгляд.
– Ты же шутил сейчас, когда говорил о цирке, правда?
– Да. Просто пошутил, – сказав это, я задаюсь вопросом, кто же из нас кого обманывает. Или мы оба – лишь пленники чьей-то хохмы? Кто же тогда здесь главный шутник? Гуляки машут нам вослед – дудит и хлопает нестройный хор бумажных язычков. – Ладно.