– Нет, не верю. Деньги у тебя.
– А может, их Татьяна Иосифовна нашла? – спросила Соня из-за двери.
– Она бы не стала Лидии Кирилловне говорить. Она бы никому не сказала! Она бы уже на дороге в Израиль находилась, кем мне быть!
Гоша засмеялся.
– Гоша, – попросил Петрик, – будь дружок, покажи этой суке все, что ты умеешь делать.
– В Израиль, – повторил Гоша. У него были прижатые к голове уши и подбородок, убегающий, как у Габсбургов. – Петрик, дай мне ее трахнуть, – попросил он, как будто попросил купить мороженого. – Дай я ее потяну!
– Ой, не надо! – испугалась Соня. – Ой, не надо, мальчики!
– А что, – сказал Петрик, – это идея. Давай.
– Не надо! – завизжала Соня.
Петрик, почти не оборачиваясь, – угадал, куда бить, ударил ее в висок. Соня сползла вниз по двери – толстые руки были растопырены, как у старой куклы.
Гоша рванул к себе Лидочку, от него пахло чесноком, он упал на диван, подмял Лидочку и стал рвать на ней свитер – было тяжело, вонюче, нечем дышать… и страшно… Ей хотелось утешить себя, что у него не получится, он не сможет… это все бред, это снится, – но у Гоши были каменные руки – можно было лишь царапать их – трещала материя, и Петрик, она на мгновение, крутя головой, увидела, как он улыбается, глядя вниз, и с удовольствием закуривает…
Лидочка понимала, что она должна успеть все сказать – сказать прежде, чем Гоша изнасилует ее.
– Я скажу! – закричала она.
– Что?
– Пускай он… пускай отпустит.
– Ни хрена! – рявкнул Гоша.
– Я тебе говорю – отпусти!
Но Гоша не слышал – он сражался с одеждой Лидочки и никак не мог все распутать.
И вдруг он взвыл и освободил Лидочку. Он поднимался, держась за бедро, видно, Петрик ударил его ногой.
Он матерился – тупо и страшно – и пошел на Петрика.
– Стой! – Петрик отступил в коридор.
– Я убью тя! – ревел Гоша. – Убью!
– Стой! – Петрик скрылся в коридоре. Гоша – за ним, и оттуда, из коридора, послышались короткие сухие удары – выстрелы. Крик Гоши оборвался на низкой, контрабасной ноте. Потом что-то мягкое и тяжелое ударилось об пол…
Лидочка догадалась, что это упал Гоша. И ей было радостно и тихо. Как будто все уже кончилось.
Петрик вошел в комнату. Он держал в руке пистолет.
– Ты его убил? – Оказывается, Соня присела за шкафом, в углу. Это она спросила шепотом.
– Он бы меня кончил, – сказал Петрик. – Ну ладно, времени в обрез.
Он наставил пистолет на Лидочку.
– Слушай, Лидия Кирилловна, мне теперь терять совершенно нечего. Или я вырываюсь из этой страны, или мне конец. Ты понимаешь…
– Алик, – просила Соня, так и не поднимаясь с пола, – Аличка, Петрик, не надо.
– Чего не надо?
Соня не ответила, только ныла.
Петрик не обращал на нее внимания.
Он смотрел на Лидочку.
– Говори, где бабки. Иначе я стреляю. И это хуже, чем то, что хотел сделать с тобой мальчик Гоша. Я стреляю тебе в руку. Потом в другую…
– Деньги в шкатулке, в двойном дне. Я их случайно нашла. На кухне, на столе, – быстро заговорила Лида.
Лидочка поняла, что смертельно устала и ей ничего не нужно – ни денег, ни правды, ни торжества справедливости…
– Сонька, проверь, – приказал Петрик.
– Сейчас, – сказала Соня, поднимаясь, – сейчас, одну минутку.
Она поднялась, держась за стену, и так, перебирая рукой по стене, по шкафу, вышла на кухню.
– Переверни, – объяснила ей вслед Лидочка, – и потяни.
– Я не знаю, – откликнулась Соня, – не получается.
– Вставай, – приказал Лидочке Петрик, не опуская пистолета. – Покажешь ей, как надо.
Оказалось, что очень трудно подняться с постели, потому что вся одежда сбилась в какой-то клубок, Лидочка все же смогла оправить свитер. Она застеснялась поправлять колготки, и Петрик понял – сказал:
– Я на тебя не смотрю. Ты для меня все равно что говно коровье. Быстро!
Лидочка поверила, что это так и есть, – он не видел ничего, кроме денег.
– Отойдите, – сказала она. Петрик шагнул в сторону, освобождая ей проход. Лидочку шатнуло.
Она вышла на кухню. Юбка на ней была разорвана. Краем глаза в конце коридора она увидела лежащую груду одежды – это и был Гоша. Но туда не надо было смотреть.
На кухонном столе лежала опрокинутая кверху дном шкатулка, и Соня бессмысленно возила по ней ладонью.
Лидочка спиной почувствовала, что Петрик обернулся и смотрит ей вслед.
Лидочка уже привычно провела рукой по днищу шкатулки, и дно отъехало в сторону. Пачки долларов разбежались по столу.
– Ой! – пискнула Соня.
– Они, – сказал Петрик.
Он подошел к столу – для этого ему пришлось оттолкнуть Лидочку. Она отшатнулась от стола, и у нее мелькнула мысль – кинуться к окну, разбить его и закричать – может, он не посмеет выстрелить? А если посмеет?
– Сумку! – приказал Петрик.
Он стоял в двух шагах от Лидочки, но эти два шага были длинными, как стометровка, – никогда не достать, не выбить пистолет, ничего не сделать.
– А где? – спросила Соня.
Как всегда в моменты нервного напряжения, она покраснела, глаза наполнились слезами и распухли, по щечкам побежали синие жилки. Волосы прядями выбились из пучка и висели макаронами по обе стороны щекастого лица.
– В коридоре на тумбочке. И быстрее!
– Я понимаю, – сказала Соня, – я знаю, нам надо спешить.
Лидочка равнодушно и устало смотрела, как Петрик собирает деньги в пачку, потом он, видно, передумал класть их в сумку – понял, что пачки поместятся в карманах. Сонечка вошла с сумкой, и он сказал:
– Не надо, обойдусь!
– И что? – спросила Соня. Она вела себя, как автомат.
– Что будем делать с Лидией Кирилловной? – спросил Петрик.
Лида обернулась к нему и увидела, что на пальто спереди брызги крови, – попало, когда он убил Гошу.
– Ничего не надо делать! – попросила Соня.
– Дура. Через три минуты она будет в милиции.
– А она пообещает.
– Пообещает? – Петрик даже удивился. – Пообещаешь? – это уже относилось к Лидочке.
А ей было настолько все равно, настолько голова отказывалась работать, что она ответила:
– Нет, не обещаю.
– Вот видишь, – сказал Петрик. – Придется убирать.
– Ой, только не это, уже столько всего…
– Трупом больше, трупом меньше, – философски заметил Петрик.
– Давай ее запрем в комнату.
– Чтобы она выпрыгнула через окно?.. – Петрик почесал пистолетом за ухом, и Лидочка вдруг вознадеялась, что пистолет выстрелит. Ради торжества справедливости. Но пистолет не выстрелил.
– Ладно, – сказал Петрик, – я же не дикий. Только смотри, чтобы хуже не было. Вяжи ее к стулу.
Он сунул руку в сумку, достал оттуда большой рулон серой пластиковой липкой ленты, какой грузчики обматывают вещи при перевозке.
– Садись! – приказал Петрик. – Если не сядешь сразу – пристрелю. Ты же должна понимать!
И Лидочка поняла, что у Петрика в самом деле нет выхода. Он не может оставить ее на свободе.
Она села на стул.
– Руки назад! – приказал Петрик. Потом велел Соне: – Заматывай кисти. Как следует! Не в детские игры играешь.
Соня почему-то сказала:
– Извини, Лида.
Она ничего не ответила. Очень болели глаз и бедро – видно, вывихнула его, сопротивляясь Гоше.
Петрик положил пистолет на стол и сказал Соне:
– Давай сюда ленту.
Он начал мотать поверх повязки, сделанной Соней. Сразу руки стянуло так, что стало трудно шевелить пальцами.
– Вот так, – сказал Петрик. – Именно так. Теперь не брыкайся, а то пострадаешь.
Он был в отличном состоянии духа. И причина тому была раскрыта им тут же:
– Греют баксы, лежат на груди и греют.
Петрик опустился на корточки и принялся приматывать ноги Лидочки к ножкам стула. Соня принесла ему нож из кухни, чтобы не рвать, а резать ленту. Петрик мотал быстро и ловко. Лидочка ощутила себя частью стула – вот такой стул, состоящий из деревянной и мясной частей. Можно сесть и облокотиться.
– А теперь, – сказал Петрик, – последний штрих.
Он начал заматывать лентой и рот Лидочки. Она крутила головой, толкала ленту языком, чтобы оставить себе место перед губами – но Петрик оказался хитрее и сноровистее. Лидочка была закована абсолютно надежно и понимала, что в отличие от приключенческих романов, в которых героине обязательно удастся ослабить узы и скинуть оковы, ее положение безнадежно.
Петрик отступил на шаг. Он был доволен.
– Живи, – сказал он Лидочке. – И благодари меня. Ей-богу, на моем месте другой обязательно бы тебя пришил.
Соня сказала:
– Я боюсь одеваться, он там лежит.
Увидев, что Лидочка связана, она как бы сняла с себя ответственность за ее дальнейшую судьбу – Лидочке ничего не угрожало.
– А тебе не нужно одеваться, – сказал Петрик. Он снова был настороже, пистолет в руке.
– Ты что, Петрик?
– Садись на другой стул, – предложил ей Петрик ровным и даже веселым голосом.
– Ну ты что, шутишь, да? Шутишь? – в голосе Сони вновь возникли хныкающие интонации.
– Хватит, – отрезал Петрик. – Хочешь жить, садись на стул.
– Но мы же с тобой улетаем в Германию, – произнесла Соня, теряя уверенность в себе и в отлете.
– Нет, – сказал Петрик. – Ты не летишь в Германию. Боливар двоих не свезет.
– Какой еще Боливар?
– Надо читать художественную литературу. Вот твоя подруга Лида наверняка читала писателя Джека Лондона.
Лиде вдруг захотелось поправить этого идиота и крикнуть: «О’Генри!», но лента цепко и плотно замотала рот. Ни звука не издашь.
– Петрик, миленький, ты же меня не бросишь? – умоляла Соня. – Я же все для тебя сделала.
– Лучше помолчи. Сама же просила Лиду оставить жить – теперь при ней помолчи.
Но Соня не поняла предупреждения.
– Я не о Лиде! – закричала она, видя, что Петрик взял со стола катушку ленты. – Я о себе. Петрик, ты же обещал!
– Садись!
Самое удивительное, что Соня настолько, видно, привыкла подчиняться Петрику, что она пододвинула второй стул и села на него. Не могла не сесть.