– Из вас получился бы хороший врач, – сказала она.
– Сомневаюсь. Хороший врач, помимо других качеств, должен иметь еще и много терпения, а этим я не отличаюсь. Не трудитесь вставать, я выйду сам. И не пейте слишком много кофе, а то не уснете. Скажите Лиз, я как-нибудь вечером зайду.
Через минуту дверь за ним захлопнулась. Неужели ее сердце никогда не научится вести себя спокойно в присутствии Райана Максвелла, думала Керри, оставшись одна.
Наступил конец последней недели. В субботу был первый прогон всего спектакля без перерывов, за которым последовали бесконечные поправки режиссера. Казалось, он в последний момент пришел к заключению, что пьеса неизбежно провалится, если коренным образом не изменить постановку. К девяти часам вечера, когда всех наконец распустили по домам, общее напряжение достигло предела. Измученная Керри находила утешение только в мысли, что режиссеры перед премьерой всегда проходят эту стадию сомнений и отчаяния. Она была уверена, что постановка отличная, и было еще целых два дня, чтобы все окончательно привести в порядок.
В воскресенье состоялась репетиция с декорациями. В этом отношении им повезло. Нередко случалось так, что на генеральную репетицию, пробу освещения и декораций оставался один день, и приходилось все это совмещать. По крайней мере на завтрашней генеральной одной проблемой будет меньше.
Дома Лиз повалилась в кресло:
– У нас в театре такого не бывало! Я уже окончательно выдохлась. Ты думаешь, Уоррен и в самом деле верит, что за сутки все можно изменить?
Сняв туфли, Керри рассматривала спустившуюся петлю на колготках. Последняя пара, и завтра утром не будет времени купить новые. Но ведь в костюме они ей не понадобятся. А вторник свободный до самого…
– Не думаю, – ответила она, с усилием отвлекаясь от мысли о роковом часе. – Все, что Уоррен вчера пробовал, это только способ израсходовать нервную энергию. Он просто как на горячих угольях.
– И не он один, – с чувством отозвалась Лиз. – Я бы много дала, чтобы вторник уже прошел и все было позади. По крайней мере, мы уже знали бы худшее. – Она поднялась на ноги. – Чур, я первая в ванну. Постель сегодня раем покажется!
Если воскресенье было тяжелым испытанием, то в понедельник чуть не разразилась катастрофа. Говард Уинстон явился с высокой температурой и почти без голоса. Вызванный поспешно врач нашел у него ларингит и посоветовал пациенту немедленно отправляться в постель. Под давлением режиссера, отказавшись нести какую-либо ответственность, он в конце концов пошел на компромисс, прописав противовоспалительное и жаропонижающее лекарства. К репетиции приступили только в половине второго. Говард произносил свои реплики полушепотом, стараясь сберечь остатки голоса.
После такого злополучного начала актерам трудно было войти в норму. Мешали непривычные костюмы и детали обстановки. С декорациями они тоже не совсем освоились, так что весь первый акт, по словам отчаявшегося Уоррена, они провели со скоростью и ритмом хромой скаковой лошади. Керри жалела Уоррена, жалела всех: ко всем трудностям и сложностям генеральной репетиции прибавилась еще и перспектива премьеры с дублером в такой важной роли, как Энобарб.
Второй акт начался более благополучно. К моменту возвращения Антония в Александрию, когда пьеса вновь обрела динамику, Уоррен стал все меньше походить на человека, стоящего на краю пропасти. Когда занавес опустился после слов Райана: «Увы, превратности моей судьбы испортили такого человека», – на лице Уоррена впервые за этот день появилась улыбка.
– У нас получится, – сказал он. – Форма найдена. Посмотрим теперь, как обстоят дела с третьим актом.
К семи часам прогноз был настолько обнадеживающим, насколько можно было надеяться при сложившихся обстоятельствах, и даже голос у Говарда звучал лучше. Чувствуя себя счастливее, чем накануне, Керри охотно согласилась на предложение Лиз поужинать с Адрианом и еще одним актером, игравшим Эроса, прежде чем отправиться домой. Все они устали и желали, особенно сегодня, лечь пораньше, но никто не мог подумать о сне, не сняв предварительно напряжение дня.
За три недели репетиций Керри не обменялась с Рэем Норрисом и тремя словами. Светловолосый, с медлительной приятной улыбкой, он был на несколько месяцев моложе Адриана и имел определенную известность в театральном мире как хороший исполнитель второстепенных ролей, каковой он вполне довольствовался. Роль Эроса, друга Антония, – небольшая, но Рэй играл ее так, что сразу же привлек внимание Керри. Поскольку он не был из числа приятелей Адриана, она заподозрила, что тот устроил все это в последний момент, возможно, потому, что Лиз не желала оставлять подругу одну в пустой квартире в такой вечер. Как бы то ни было, они неплохо провели время.
– Он, по-моему, очень милый, – сказала Лиз, когда они укладывались спать, – и очень увлечен тобой.
– Потому что у нас нашлись какие-то общие взгляды? – улыбнулась Керри. – Не старайся нас сосватать, Лиз. Для Рэя я просто одна из исполнительниц.
– Ты сама знаешь, что это не так. Я видела, как он раньше наблюдал за тобой.
– Тогда почему он не сделал попытки познакомиться со мной? – спросила Керри без особого интереса.
Лиз задумчиво смотрела в зеркало:
– Быть может, из-за Адриана. Во время перерывов он все время крутился возле тебя, и Рэй, наверное, подумал, что… ну, что между вами что-то есть. Ведь Адриан же тобой первой заинтересовался. Вероятно, все в труппе считают, что он и продолжает интересоваться.
– Разве только те, кого это занимает, – Керри с удовольствием забралась под одеяло. – Можешь сидеть и размышлять над этим всю ночь, если хочешь. Я буду спать.
Но когда погас свет и по ровному дыханию Лиз можно было догадаться, что она уже в блаженном забытье, Керри все еще лежала без сна. Меньше чем через двадцать два часа поднимется занавес и жребий будет брошен. Она окажется перед строгой премьерной публикой и предстанет в достойном, как она с трепетом надеялась, виде. Она должна показать себя с лучшей стороны. Это ее решающий шанс, упусти она его – другого может и не быть. Но больше всего, конечно, значит успех всей пьесы. Три недели они все стремились к одной цели. Двадцать один день Уоррен Трент добивался от каждого всего, на что только тот был способен, и объединял все в единое целое. Будет ли это целое грандиозным или только посредственным, покажет будущее. И ожидание этого будущего становилось невыносимым. В конце концов Керри заснула, а когда снова открыла глаза, стоял уже белый день и Лиз входила в комнату с подносом.
– Десять часов, – объявила она в ответ на невысказанный вопрос Керри. – Утро чудесное. Чай с тостами тебя устроит? Попозже мы как следует позавтракаем.
Керри села в постели, отбрасывая волосы с лица.
Сегодня – роковой день, неумолимо подсказала ей память. Осталось всего десять часов.
– Что мы будем делать после завтрака? – спросила Лиз, стоя у окна и глядя на улицу. – Час или два уйдет на ланч где-нибудь, а потом? Я не могу здесь сидеть, я с ума сойду!
– Я тоже, – Керри с благодарностью пила горячий чай. – Может, пойти в кино? У нас тогда как раз останется время перекусить перед спектаклем.
– Если только мы будем в состоянии проглотить хоть кусок. По-моему, мне больше никогда не захочется есть. – Лиз повернулась к ней. На лице у нее была только тень ее обычной улыбки. – Я твержу себе, что это просто очередной спектакль, как было у нас в театре по понедельникам, но мой желудок мне не верит. Может быть, ты что-нибудь предложишь?
– Что ж, мы можем еще попробовать сунуть голову в газовую плиту. А можем и утешить себя мыслью, что если нам плохо, каково должно быть главным исполнителям? Ведь в конечном счете провал или успех зависит от них.
– Боюсь, что не могу сочувствовать сейчас кому-либо. Я видела жуткий сон: я стою в сцене смерти и пальцем не могу шевельнуть, а Паула ждет, чтобы произнести «Тебя свалил мой поцелуй? Ужель в нем яд змеи?» Я уверена, что забуду свою роль и выкину какую-нибудь глупость.
«Замолчи! – хотелось закричать Керри. – Разве не довольно мне страха внутри себя, чтобы кто-то рядом еще нагнетал его?»
Слегка дрожащей рукой она поставила чашку на столик у постели, затем отбросила одеяло и встала. Невозможно было дольше оставаться в неподвижности. Надо чем-то заняться… чем угодно.
Приняв ванну и надев свой синий костюм, Керри почувствовала себя лучше. Ни она, ни Лиз не могли и подумать о том, чтобы готовить завтрак, и удовольствовались кофе с тостами. К полудню они уже были не в силах оставаться дольше в замкнутом пространстве квартиры и пошли бродить по улицам, без особого интереса рассматривая витрины магазинов. Наконец девушки забрели в кино и высидели две программы – мультфильмов и фильмов из эпохи немого кино. Забавные выходки Бестера Китона позволили им на несколько часов забыть о предстоящем испытании.
Неохотно выйдя на залитую солнцем улицу, они обнаружили, что уже половина пятого. Осталось как раз время перекусить в ближайшем кафе самообслуживания и вернуться домой за чемоданами с туалетами, которые им предстояло надеть на вечере после спектакля. В половине седьмого с бешено стучащими сердцами они уже входили в театр. Опередивший их Говард Уинстон был немного бледен, но в остальном выглядел вполне нормально.
– Если мне повезет, мой голос продержится сегодня, – сказал он им в ответ на их вопросы о его здоровье. – Врач говорит, что завтра он скорее всего вовсе пропадет, но сегодня я все-таки рискну. Никакой дублер за меня премьеру играть не будет.
Керри вполне понимала его. Она видела, как актеры играли на грани полного изнеможения, но не уступали свои роли другим, и знала, что и сама повела бы себя так же.
У нее с Лиз была общая уборная. Это была тесная комнатушка в конце коридора, но в ней имелось все необходимое. К половине восьмого обе девушки были уже готовы – в белых одеждах простого, но красивого покроя и золоченых сандалиях на босу ногу. Все остававшиеся открытыми участки кожи были покрыты гримом, плохо гармонировавшим с оттенком собственных волос Керри. Но теперь, в черном парике, с падавшими на плечи прямыми блестящими прядями, она выглядела совершенно другим человеком: настоящей женщиной древнего Востока, чуть старше своих двадцати двух лет.