– Мне сказали, что здесь находится мой сын, и я хочу его забрать! – Тётка даже гневно шлёпнула ладонью по стойке.
Марта, помычав, подошла ближе и посмотрела в надменное лицо.
– А зачем вы хотите его забрать?
– Какое ваше дело! Это мой сын!
– Ваш сын – преступник, – спокойно произнесла Марта.
– А вот это – не твоё дело! Ты здесь вообще никто, обслуживающий персонал, вот и… – От звонкой пощёчины, которую влепила ей Марта, тётка пошатнулась. Длинные серьги, звякая, раскачивались, почти задевая плечи. Прижав руку к покрасневшей щеке, расфуфыренная дамочка набычилась, точно как тот мальчишка (видимо, это и был её сын), и заверещала: – Я тебе этого не забуду, я тебя засужу, урою, на куски порву! Да ты в ногах у меня ползать будешь! Ты знаешь, кто я?!
– Знаю! – неожиданно выкрикнула Марта. – Ты – тварь, которая выплюнула на свет выродка!
– Что-о?! – малиновый рот тётки округлился, ярко накрашенные глаза выпучились.
– Твой выкидыш со своими дружками избил и утопил ребёнка! Инвалида!
– Это не твоё дело! – выкрикнула расфуфыренная, забыв о пощёчине, от которой у неё лицо стало наполовину пунцовым.
– Нет, моё, – прошипела Марта, глядя ей в глаза. – Это был мой ребёнок.
– Это был нежизнеспособный инвалид, – презрительно фыркнула тётка. – Туда ему и дорога, зачем ты его только родила. Он бы всё равно долго не протянул.
Марта с рёвом вцепилась в ярко накрашенное лицо, отчего её соперница взвыла, и попыталась защищаться своими накладными ногтями, но медсестра оказалась сильнее. Она заставила тётку в мехах осесть на пол, и только тогда отцепилась, ткнув на последок в разбитый нос сложенными пальцами, прямо как хищная птица.
– Что ты тут протявкала, а? Что?! – истерически вопила Марта, с окровавленными руками нависая над поверженной женщиной. – Что нельзя ломать твоему мальчику жизнь?! А то, что он отнял жизнь у моего сына! Это как?! – Марта кричала так, что слюна брызгала во все стороны. – Они его мучили и всё снимали! А потом сбросили в реку! И всё выложили!
Марта, размахнувшись, снова ударила пытавшуюся отползти по физиономиии. По плитам холла брызнул веер алых бусинок крови. Дамочка находилась к Лике спиной, но сгусток крови, когда её голова резко повернулась, пролетел совсем рядом и оставил след на косяке входной двери.
– Почему твой сын должен жить, когда мой убит?! – И Марта огрела женщину с другой стороны. От этого удара та неестественно извернулась и упала плашмя, повернув кровавое месиво, что осталось от лица, в сторону Лики.
– У нас новый постоялец, – спокойно проговорил материализовавшийся рядом Погорельский. Потом обратился к Кристине: – Оформите. – И к Лике: – А вы приберите здесь.
Главврач исчез также бесшумно, как и появился. Марта, всё ещё тяжело дыша, наклонилась, сцепила пятерню в волосах расфуфыренной тётки и поволокла её за стеклянные двери, туда, куда чуть раньше утащила её сынка.
Лика на одной ноге попрыгала к лестнице, чтобы наверху взять швабру, перчатки и налить воды.
– Эй, ты куда собралась?! – раздался за спиной голос Кристины. – А убирать кто будет?!
– Кто насвиничал! – через плечо огрызнулась Лика. Всякое желание убирать за Мартой испарилось, равно как и возникшая было симпатия к Кристине. Больше того, саму эту Кристину недурно бы оттаскать за патлы, хотя бы разок. Вредина какая. Наверное, ей тут очень нравится – можно хамить людям чуть ли не круглосуточно.
Пинком открыв дверцу, так что звякнуло стекло, Лика вышла на общий балкон, даже не заметила, какого этажа. В кои-то веки оказалось приятно вдохнуть влажный апрельский воздух.
Рядом кто-то приглушённо хныкал. Лика осмотрелась и слева от себя, метрах в десяти, увидела одну из женщин с перекроенными лицами. Ту самую, что когда-то уродовала людей, потом стала постоялицей, а после – санитаркой в «Черноречье». Теперь она, бледная и худая, а не холёная, как на старых фото, рыдала, размазывая слёзы по бугристому лицу. Заметив Лику, новенькая всхлипнула и мигом улизнула обратно в здание.
Поставив локти на перила, Лика посмотрела вниз, на бурый снег у кирпичной стены. Нет, эта расфуфыренная тётка, конечно, вела себя мерзко, как и её сынок. Но летящие во все стороны кровавые сгустки…
Перед лицом Лики появилась рука, держащая горизонтально смартфон. На экране несколько подростков, гогоча, скакали вокруг одного, скорчившегося в центре, нанося удары с разных сторон, чтобы он не мог подняться. Били по рукам, ногам, рёбрам, спине, а один, смутно знакомый, всё метил в голову.
– Проси прощенья! – орал чей-то голос, явно пьяный.
– Проси! – подхватил хор заплетающихся языков.
Вроде бы тот, что в центре, спросил за что, хотя разобрать что-то сквозь помехи и гогот было трудно.
– За своё существование! – И снова взрыв хохота. – Тебя никто не просил рождаться!
Избиваемый попытался приподняться, и в этот момент белобрысый пацан ударил его ногой по голове «с вертушки». Парень упал навзничь, сверху сразу наскочили двое, а третий, ещё раз пнув по голове, стал скакать на животе лежащего.
– Всё! Кердык! – захлёбываясь ржанием, произнёс женский голос за кадром.
После небольшой сумятицы лежавшего подхватили и поволокли. Прыгающее изображение следовало за толпой по ночной набережной, где под фальшивое пение похоронного марша, безжизненное тело перебросили через парапет. Бесформенный силуэт, удаляясь, уменьшился и исчез в кольце брызг, сверкающих в свете фонарей.
Видео закончилось, и Погорельский убрал смартфон.
Руки Лики сами собой сжались в кулаки от желания разорвать всех, кто был в кадре, на кусочки. В висках стучало, даже перед глазами поплыли тёмные круги.
– Вот и славно, – произнёс приятный голос Погорельского. – Прокатимся?
– Что? – повернулась к нему Лика. Восковое неподвижное лицо главврача расплывалось в волнах всё накатывающего гнева, а его вопрос вообще пролетел мимо.
– Пойдёмте. – Погорельский галантно открыл для Лики балконную дверь и пропустил её вперёд. Потом, поддерживая под локоть, чтобы ей не так больно было хромать, провёл на первый этаж.
Проходя мимо стойки Кристины, Лика дождалась, пока администраторша обратит на них внимание, и чуть сильнее опёрлась на руку Погорельского, состроив страдальческо-благодарную гримасу. И только увидев, как скривилось лицо Кристины, довольно улыбнулась.
Когда доктор оставил её на крыльце и, попросив подождать минутку, скрылся за углом здания, Лика покачнулась и опёрлась о холодную стену. Вдруг резко стало не хватать тёплой твёрдой руки врача, поддерживающей и не дающей упасть.
Послышалось дребезжащее громыхание, и из-за угла появилась пара. Тощий мужик в изношенном спортивном костюме и женщина в старых джинсах и грязно-розовом свитере волокли что-то следом за собой. Причём их грудь пересекали не то ремни, не то верёвки. Когда они приблизились, Лика поняла, что не ошиблась, приняв эту пару за людей в упряжке. Действительно, двое тащили за собой что-то вроде тележки – старое громыхающее корыто с облупившейся краской и следами росписи по бортикам.
Запряжённые остановились у парадного входа боком к Лике. Из расписной тележки, словно из сверкающего кабриолета, грациозно выпрыгнул Погорельский, снова подхватил Лику под локоть и повёл к возу.
– Это ещё что такое?! – Лика, выдёргивая локоть, упиралась и даже ухватилась за край рассохшейся доски, с которой ошмётками слезали облупившиеся псевдо-народные узоры. – Людей в упряжку?!
Это было слишком. Шокер для пацана-садиста, пощёчины для хамки, даже фенол для гада, загрязняющего воздух. Всё это ещё можно понять. Но запрячь людей в повозку значило уравнять их с животными.
– Это самое гнусное попрание прав человека, которое я видела! – выкрикнула Лика какую-то давно заученную фразу, сейчас так удачно всплывшую в памяти.
– Да неужели, – улыбнулся Погорельский. – А не вы ли, дорогая правозащитница, со своими друзьями не так давно устроили вот этот пикет?
На экране смартфона, снова оказавшегося в руке врача, Лика увидела саму себя. Действительно, с полгода назад вся пресса Добромыслова гудела о «концлагере для лошадей». Оказалось, что вся прибыль по контрактам на катание детей лошадками уходила ушлой парочке бизнесменов, которые, как выяснилось, кормили животных помоями, не лечили, били и вообще держали в кошмарных условиях. На территории обычного частного дома они превратили простой сарай в конюшню, где тощие животные с проплешинами и поломанными костями стояли почти по колено в собственном навозе, который никто не трудился убирать. Никаких документов и справок у предпринимателей не оказалось, ветслужба, к которой обратились активисты и журналисты, только разводила руками.
Лошади быстро дохли, и их тощие обезображенные тела сбрасывали в старый песчаный карьер. И никто не мог ничего с этим поделать – частная собственность и всё такое.
Когда бизнесменов-живодёров прижали друзья Лики, они демонстративно продали оставшихся истощённых лошадок своему знакомому, который и дальше позволял им использовать животных для катания детей в парке и по городу.
Никакие проверки ничего не дали, и тогда Лика и её товарищи сделали себе костюмы – купили по дешёвке несколько пижам из тонких светлых тканей, разорвали так, чтобы лоскуты свисали и измазали их красной краской. И в таком виде явились на один из городских праздников.
Собственно, главврач теперь показывал Лике видео, где она вместе с Крапивой, увешанная алыми лохмотьями, влезла на деревянную расписную тележку и в мегафон призывала «остановить лошадиный геноцид».
– Геноцид – это, конечно, не совсем точное понятие для данного случая, – спокойно произнёс Погорельский, убирая смартфон. – Но в целом, ситуация, я думаю, понятна.
Лика, кое-как подавив желание влепить пару пощёчин предпринимателям-живодёрам, так удачно угодившим в «Черноречье», даже без помощи врача забралась в тележку и устроилась на одной из низеньких лавок. На полу повозки, прямо под ногами лежал большой продолговатый свёрток, обмотанный чёрными мусорными пакетами и перетянутый скотчем.