Слава, придерживая брюки в горсти, вышел из Ленкомнаты недоумённым.
Банный день на заставе всегда праздник, особенно для сибиряков. Эти любили в ней попариться, отвести душу, благо, что дубовые листья долго не опадают. Специально для бани березовых или дубовых веников никто не заготавливал, то ли отцы-командиры пару большого значения не придавали – помылся солдат и ладно; то ли старшина не догадывался организовать это дело на должном уровне, – и потому любители парка выходили из положения "всяк по-своему". Кто дубовыми вениками, с ещё не опавшей листвой; кто мочалками, собрав их несколько в одну кудель и привязав к пруту; кто полотенцем… Словом, не всякого пограничника банный день застаёт врасплох.
Но нынче баня была особенная: очистительная, победная. В неё шли, бежали, кто скачками, кто с ржанием. Баня была бы просторной для той же семьи начальника заставы, его заместителей, которые обычно мылись после личного состава, каждый своей семьей, порой уже в остывшей. Для личного же состава, она была тесной, в три небольших отделения: раздевалка, помывочная и, совсем маленькая, – парилка. Собственно, помывочная и парилка – это одно отделение, только парилка ступеньки на три-четыре выше. И тот, кто напарился, скатывался тут же в помывочную, отлеживаться. Тот, кому париться, лез наверх. Сегодня же была баня среди недели, вынужденная, и было не до жиру, то есть не до пару. Смыть бы с себя скверну!
Баня находилась за территорией заставы, за её оградой и была свежесрубленная. Бывший начальник заставы, капитан Хабибуллин, построил её взамен старой, осевшей, видимо, знавшей ещё тех, кто служил на заставе вместе с Дубовицким – в 20-30 годах, – памятник, которому стоит у главного входа, на территории заставы. Но, к сожалению, самой памяти об этом герое, и его сослуживцах нет. То ли сами о себе они, в силу природной скромности, постеснялись оставить запись, полагаясь, видимо, на приемников, на их чутьё следопытов, предоставляя им возможность самим распознать: кто здесь жил и как служил, как границу сторожил. То ли посчитали, что памятник будет тем маяком, на который должны ориентироваться последующие поколения, и этого достаточно.
Так или иначе, а последнее свидетельство того времени – баня – была перестроена. Капитану Хабибуллину стало не до реликвий – было бы, где солдату чистоту блюсти. Строение получилось ладное, крепкое, в тени дубравы, рядом с протокой, чтобы особо закалённые могли после пара искупаться в водах Уссури.
И в них купались, оглашая приграничную тишину гоготом и выкриками.
То же происходило и сегодня. Пограничники из парилки под гиканье и улюлюканье бежали по снегу к проруби, вырубленной Урченко и Сапелем для забора воды на банные и хозяйственные нужды. От протоки вновь в баню, в новый пар. Над протокой стоял жеребячий гогот и блаженный стон.
И, казалось, не было большего счастья в жизни, чем этот банный день, особенно для тех, кто перенёс на себе коварство "любезного" соседа. На заставе, без объявления такового, наступил Праздник. Диверсия устранена. Но она же преподнесла урок и напомнила извечный девиз: пограничник – будь бдительным! Враг (он же брат) не дремлет! Будь на чеку: хоть на границе, хоть в больнице, хоть в бане – элементы цивилизации не гарантируют защиты от диверсионной акции.
Но тот, кто плохо знает друга, совсем не знает его как недруга.
Глава 4.
Библейская заповедь.
1
20 февраля в 10.30 Морёнов был выписан из санчасти.
– Ну вот, погранец-молодец, выписываю тебя. Немного рановато, но, как ты просил, – сказал главврач подполковник Крайнев, уже с заметной проседью в волосах, сухощавый, оттого кажущийся стройным и высоким. ‒ Но тебе посоветую: побереги себя, не простужайся. После двухстороннего воспаления легких, притом – тяжелого, в два счёта можешь нажить себе более серьёзные рецидивы. И ещё. У тебя фолликулярная ангина. Ты говоришь, часто до армии болел ею?.. Так вот, сейчас у тебя организм ослаблен, поберегись, холодного не употребляй, и какое-то время старайся больше находиться в помещении, сейчас зима, холод. Больше пей тёплый чай. Я все рекомендации тут изложил, – положил длинную ладонь на пакет, лежащий на столе. – Начальник заставы о тебе тепло отзывается, поможет тебе восстановить здоровье. Да, и не забудь поблагодарить его супругу. Если бы не она, то не знаю, как всё обернулось для тебя… А пока, поживи ещё недельку в мангруппе. Походи в санчасть на прогревания, на ингаляции. С этим предписанием сейчас явишься к старшине мангруппы. Там тебя поставят на довольствие.
– Есть, товарищ подполковник.
– Выздоравливай, набирайся сил. В конце недели, перед убытием на заставу, зайдёшь ко мне. Я тебя вновь осмотрю и отдам пакет. – Подполковник ещё раз придавил рукой письмо. Подал предписание. – Можешь идти.
Юрий принял листочек.
– Есть! – повернулся кругом и вышел из кабинета.
Он сдал больничные вещи и получил личное имущество: полушубок, шапку, валенки, рукавицы и портянки, – вещи, на которые даже не рассчитывал, хотя бы на часть из них. Сложил в вещмешок личные предметы: бритву, которой ещё очень редко пользовался, зубную щётку, пасту, мыло, полотенце – всё то, что ему кто-то заботливо положил при убытии в санчасть.
Ушёл с санчасти с добрым и тёплым чувством.
День был хоть и не очень морозный, градусов пять-семь, как предположил Юрий – но обожгло дыхание. Приподняв угол воротника полушубка, уткнулся в него носом. По небу плыли тяжелые облака, с которых лениво просыпались снежинки. Но по всему было видно, что затевается снегопад и, похоже, надолго. По сугробам у забора, что огораживает периметр части; по чистому, выскобленному до асфальта, плацу, словно прометая его, проносились легкие волны поземки. Деревья: тополя, сосны, – раскачивались.
Слева от санчасти стояло четырехэтажное белое здание – казарма, с общей столовой на первом этаже. Справа, в метрах двухстах – одноэтажное, длинное, барачного типа здание, в котором размещалась маневренная группа.
Четвёртое отделение четвёртого взвода мангруппы было командировочным. Оно, то вырастало до размеров взвода, когда в отряде проводились какие-нибудь сборы, ученья, семинары и пр.; то "сужалось" до размеров одной единицы – командира отделения. В казарме (полудеревянное, полукирпичное зелёное здание) это отделение располагалось на почётном втором ярусе коек, поскольку первый их этаж был за штатным подразделением.
В час прибытия Морёнова в подразделении никого не было. Кроме старшины мангруппы, как доложил дневальный. У входа возле тумбочки стоял солдатик, по форме, сидевшей мешковато, – первогодок, салага. Он был в шапке, но без верхней одежды, без шинели или полушубка. На рукаве красная повязка "ДНЕВАЛЬНЫЙ".
Юрий козырнул ему и спросил:
– Где старшина?
– В канцелярии, – дневальный показал направо на одну из двух дверей.
Юрий прошёл в канцелярию.
За столом сидел старшина лет тридцати, в шапке, заломленной на бок, на затылок, в расстёгнутом полушубке, и что-то писал. На вошедшего не поднял глаз, видимо, то, что он делал, было срочным делом.
– Товарищ старшина, разрешите обратиться?
– Валяй, – кивнул старшина.
– Рядовой Морёнов явился для прохождения дальнейшего лечения.
– Лечения? – удивлённо поднял он голову.
– Так точно! Из санчасти. Вот направление на довольствие, – Юрий подал.
– Ну что же… кстати, – старшина заканчивал составлять список численности личного состава (заявка в столовую на следующий день), куда тут же внёс и вновь прибывшего. – Позови дневального.
Юрий вернулся к двери, открыл.
– Дневальный, к старшине!
Солдат по привычке пробежал рукой по пуговицам воротничка, разгладил складки гимнастерки под поясным ремнем, поправил на нём штык-нож. Вошёл в канцелярию.
– Товарищ старшина?..
– Сучков, определи прикомандированного. Найди ему свободные койку и тумбочку. Появится сержант Тахтаров, пусть зачислит к себе в отделение.
– Есть! – и к Морёнову: – Пошли.
Они вышли.
– С какой заставы? – спросил дневальный, идя немного впереди.
– С Аргунской.
– А… – засмеялся он, – слышали-слышали о бактериологической диверсии на ней. Ты этих диверсантов сюда не привёз?
– Нет. Когда там с диверсантами воевали, я уже здесь был, в санчасти.
– С чем?
– Да… подпростыл малость.
– А…
Они прошли по спальному помещению, и дневальный остановился у последнего пролёта между двухъярусными кроватями. Подошёл к четырём тумбочкам, стоявшим тоже в два яруса, попарно, одна на другой. Открыл по очереди две верхние и показал на кровать справа.
– Свободная. Располагайся. Сержанту я доложу о тебе, как вернутся. А сейчас вались, отдыхай.
– Спасибо, – усмехнулся Морёнов, – навалялся.
У кроватей стояли два табурета. Дневальный кивнул на них.
– Потом разберетесь, какая твоя банка. Ну, а раздеваться – вон вешалка.
Вешалка располагалась на стене. В два ряда сдвоенных дюралевых крючков, и была пуста, висела лишь одна шинель с края.
– Полушубок вешай сюда, это моя амуниция, – дневальный поправил свою шинель. – Все ценное носи при себе. Тут проходной двор, отовсюду люди. Не знаешь от кого что ждать. Ну, ладно, устраивайся.
Бросив в тумбочку вещмешок, повесив полушубок и шапку на вешалку рядом с шинелью дневального, Юрий прошёл в Ленкомнату. Хотелось просмотреть газеты. Особенно интересовали последние события в Китае. Чем закончился инцидент у Советского посольства. Но на глаза попала статья о более свежих событиях.
"Пекин, 19.01.1967г. ТАСС. Как явствует из сообщений китайской печати, в Народно-Освободительной армии Китая "реорганизована" прежняя "всеармейская группа по проведению Культурной революции и создана новая. В распространённом хунвейбинами материалах критикуются прежние действия по делам "культурной революции" в армии, возглавлявшейся зам. начальника Главного политического управления НОА Китая Лю Чжи-цзянем. Перечисляя "10 преступлений Лю Чжи-цзяна