Юрий глянул на Козлова. Во влажных глазах Володи блестел холодный отсвет электрических ламп, горящих над сценой. И всё-таки, всё-таки как-то не увязывалось в сознании серьёзность положения. Не доходило. Как, наверное, любой предмет, не подкреплённый практическими занятиями.
…А тем временем на самой границе начинался тот самый семинар – практический, который затевался прямо на льду Уссури перед селом Васильевка и заставой, с одноименным названием.
3
Тучи, что затянули небо ещё в первой половине дня, сыпали на землю вначале легкие снежинки, которые тут же подхватывал ветер. Потом ветер, видимо, приустал. На дворе стало спокойно. Но снегопад от этого, казалось, стал ещё плотнее и обильнее. И уже к трём-четырём часам вечера над Бикином, а может быть и над всем Уссурийским краем, висела снежная завеса, она смешала небо и землю. От этого обильного снегопада электрические лампочки на столбах светились матовыми маячками. На улицах города машин заметно поубавилось, уменьшилось пешеходов. Из дворов частных домов послышались завывания собак.
Перерыв был объявлен на двадцать минут. В клубе казалось душно. Стали выходить на улицу, кто покурить, кто подышать.
Друзья вышли в фойе. Юрий не пошёл на улицу, поостерёгся и, как бы извиняясь перед другом, сказал:
– Мне пока рано на вольный воздух. И с куревом я завязал.
– Так ты же вроде бы не курил!
– На заставе научился. С дозора идёшь, намотаешься, присядешь на отдых, старший закуривает, согревает, говорит, ну и тебя тянет. Так и пристрастился. Давай посидим здесь, – показал на ряд стульев, стоящих вдоль стены фойе.
– Давай, посидим, – согласился Владимир и, пройдя слегка прихрамывая вглубь зала, сел у тумбы за бюстом Ленина. Теперь уже сняв сапог и оставшись в шерстяном носке, стал разминать икру под коленом, в которой всё ещё испытывал боль. – У меня вначале сильно мышцы болели. Массажировал, летом примочки с мочой делал. Старики предлагали конский каштан прикладывать, говорят, помогает. Я брезгую. Но, похоже, придётся.
– У меня тоже. И на голенях, и в икрах. Порой так стянет, со второго яруса кубарем скатывался.
– Ты ещё наверху обитаешь?
– Сейчас ниже. Но на первом году – это законное и почётное место молодого.
Юрий пошёл вдоль стендов на стене. Они были посвящены истории 77-го пограничного отряда Дальневосточного Пограничного округа. На одном запечатлено знаменательное событие – присвоение позапрошлым летом отряду переходящего Красного знамени за заслуги в боевой, политической подготовке и в охране государственной границы. На снимке полковник Конев принимает его из рук начальника штаба округа полковника Омельянченко.
Вспомнился день зачитки приказа. Было построение, и все подразделения: комендантский взвод, ИТР, хозвзвод, авторота и учебный батальон, – с десяти утра до пяти вечера томились на плацу, как на жаровне. Ожидали приезда, посетившего Дальний Восток маршала Малиновского. В суконных кителях с глухими воротниками, в сапогах, – в такой оболочке солдаты таяли от жары, как мороженое, до помрачения в мозгу. Но маршал, несмотря на тяжкие испытания пограничников и заслуженные награды, не заехал к именинникам. И не только сам не удостоил Краснознаменный отряд вниманием, но отвлёк от столь торжественного мероприятия всё окружное начальство. Церемония перенесли на следующий день, но уже без предварительного построения. Отряд был в полном "боевом", готовый по первому сигналу занять исходные позиции на плацу. Солдаты находились в своих подразделениях, и даже занятия были отменены.
И, тем не менее, сейчас было приятно смотреть на фотографии, где отображены события, в которых они стали участниками. Пусть ты тогда ещё не привнёс в историю отряда чего-то своего положительного и значимого, но попасть на такое мероприятие, присутствовать на нём – уже знаменательное и запоминающееся событие. Памятный момент, хоть и был он немного подпорчен парадной показушкой.
– Помнишь, поговаривали, что Малина Родиону Яковлевичу сын? – спросил Юрий, вспоминая те жаркие дни.
– Да, говорили. Но вряд ли… – пожал плечами Володя. – Что, маршал не заехал бы к сыну? Лёшка молчит, значит, не хочет с ним знаться.
– А почему бы нет? Родион Яковлевич когда-то командовал Сибирским военным округом, жил в Иркутске, возможно и наследил.
– Если бы у Лёши была хоть косвенная какая-нибудь связь с маршалом, то его бы не выперли из школы вместе с нами. Наоборот, лебезили перед ним, – хохотнул, – ещё бы на опохмелку дали сто грамм фронтовых.
Морёнов зашёл за тумбу с бюстом Ленина и остановился перед стендом с фотографиями "Отличные пограничники".
– Вов, ты видел себя здесь? – спросил Морёнов, кивнув на стенд с фотографиями. – Поздравляю. "Лучший старший пограничного наряда".
– А, – отмахнулся Козлов. – И получше есть.
– Такой, как рядом с тобой, – пошутил Юрий, кивая на свою фотографию. Засмеялся и Владимир.
– Такую-то пьянь, и на доску Почёта?.. – покачал осуждающе головой.
Тут уже оба засмеялись.
– Я слышал, у вас опять там залетели?
– Залетели… Опять благодаря ему, – Козлов кивнул на вошедшего с улицы старшего сержанта, которого сразу же признал.
Старший сержант, войдя, стряхивал с себя снег, охлопывал его с шинели. Друзья стали наблюдать за командиром.
– Не снег, а каша сыплется, – весело говорил тот, обращаясь к встречному солдату. Однако тот никак не отреагировал на его слова, вошёл в боковую дверь, ведущую в раздевалку. Туда же направился и старший сержант.
– И этот тут? – удивился Морёнов.
– А куда ему деваться? На заставу ему теперь путь заказан. Пришьют или утопят в Уссури. Да и тут, в отряде, не всё в порядке, вдруг кто напьётся, или в самоволку надумает, и он тут как тут – тук-тук. Другого-то метода воспитания он не понимает, командир…
– Что, у вас там сильно пьяные были?
– С чего, с бражки? Что там бидон на семьдесят человек? Зубы пополоскать. Да и кто бы дозволил в мат надираться? Старики строго у нас за этим следят. Так, слегка отметили день Победы. Стукнул, сучка, нашему крестному. Начальник заставы как раз в Хабаровск уехал, замполит за него оставался. Хороший мужик был. Куда-то теперь загнали: не то на Сахалин, не то на Курилы. Хотел было в Хабаровск дочку в музыкальную школу устроить. Хорошая девочка, на скрипочке играла. Устроил. Сейчас слушает где-то Курильскую рапсодию. Успели убрать Подлящука с заставы, не то не знаю, чтоб с ним было.
– Ну и где он тут теперь?
– А чёрт его знает? Говорят, в инженерно-технической роте. Уж где-где, а там-то нужен стукач. Да и вообще дерьмо нигде не тонет. И даже, видишь, старшего набросили, минуя сержанта.
– Да, быстро скакнул.
– За зоркий глаз, за тонкий нюх.
Из раздевалки вышел Подлящук и тут только заметил сидящих в фойе двух солдат. Они сидели за тумбой Ленина. А при неполном освещении, – горели лишь две лампочки под потолком проходного коридора, – место казалось зетенённым, интимным. Старший сержант, оглядывая стенды на стенах, медленно направился в их сторону.
…Ко дню рождения родители прислали Морёнову посылку. В ней находилось немного копчёной колбасы, конфеты, шерстяные вещи: свитер, носки, и литра на полтора грелка, завернутая в свитер. (Как было понятно из приписки в материном письме, её сообразил послать отчим.) Юрий не пил вино. Единственный раз – на его проводах в армию – он выпил самогона грамм двести и почти ничего не помнил, что происходило дальше. Кажется, с ним отваживались, и плакала мать. Получив посылку и обнаружив в ней грелку с содержимым, припахивающим сивушкой, он растерялся, ибо не знал, что с ней делать.
При вскрытии посылки присутствовали трое: он сам, Козлов и Малиновский. У тех от вожделения забегали глазки. Решили до отбоя грелку не трогать, и как только прошла вечерняя поверка, и был произведён отбой, они вчетвером, к ним присоединился ещё Потапов Славка (все земляки) – по одному, по двое ушли в бытовую комнату. Не успели вскрыть грелку – в дверях нарисовался Вова Подлящук. Он как будто носом чуял, крутился возле них весь вечер и не упустил момента. Делать было нечего, приняли в коллектив. С выпивкой злоупотреблять не стали. Решили чествование именинника продолжить завтра, так же вечером. Остатки Морёнов припрятал себе под матрац, и в благостном, умиротворенном состоянии все отошли ко сну. Но ненадолго.
В три часа ночи их подняли. На подъёме присутствовали подполковник Андронов – начальник сержантской школы, а также дежурный по отряду и командир взвода.
Дальше всё происходило, как в дурном сне. Дыхание ‒ рот в нос, извлеченное из-под матраца вещественного доказательства, и гауптвахта. В результате – два с половиной месяца, (полкурса!) – псу под хвост, и всех по заставам. Подлящука эти репрессии не коснулись, хотя участие в распитии он принимал активное и поздравления расточал самые искренние. Но поскольку среди четырех друзей, по странной случайности, Вовочки не было, его не выдали.
По иронии судьбы служба Козлова и Подлящука свела на Казакевичевской заставе. Там они встретились, как старые друзья, и Вова Вове-Малышу не раз изливал свою признательность за их благородный поступок, то есть за то, что они "не заложили" его. Через год Вова Подлящук отличился, за что в считанные дни произвёлся из младших сержантов сразу в старшие сержанты. "За зоркий глаз, за тонкий нюх". И переведён был с заставы в отряд в ИТР на должность помкомроты. Только тогда стало ясно, каким образом в отряде становятся известны подробности всех происшествий на заставе, которые вполне можно было урегулировать или предотвратить и поправить внутри заставы, не ставя под удар подразделение. Даже последний "показательный" прецедент с групповой "пьянкой" мог бы быть вполне погашен внутри коллектива, предупреди младший сержант о нём начальника заставы прежде, чем Особый отдел отряда, или честно сам восстал против предстоящего мероприятия. Однако выждал момент.
И вот, во второй половине 9-го Мая, вдруг объявившийся на заставе старший лейтенант Хóрек, из