После позднего ужина или раннего завтрака, экипировавшись в полное боевое снаряжение, с автоматами, с вещмешками за спиной, наряд вошёл в канцелярию. В ней находились начальник заставы и старшина Магда.
– Товарищ майор, пограничный наряд в составе старшего сержанта Пелевина, рядовых Потапова, Триполи, Урченко, Фадеева прибыл для получения приказа, – доложил Пелевин.
Романов был в кителе, без шапки. Верхняя одежда висела на вешалке за дверью. Лицо его было утомлённым, а тёмные, красноватые шрамы, следы недавних порезов, ещё больше подчеркивали бледность.
Старшина Магда, среднего роста человек, с заметным брюшком даже через полушубок, тоже поднялся.
– Товарищи пограничники, на заставе Васильевская создалась тревожная обстановка. Китайцы в большом количестве вышли на лёд, и проводят там митинги, дебоши. Тем наличным составом, что сейчас имеется в распоряжении у командования отрядом, сдержать распоясавшихся молодчиков, хунвейбинов и цзаофаней, сложно. Требуется помощь, подкрепление. С этой целью создается сводный отряд из пограничников застав. Его поручено возглавить старшему сержанту Пелевину.
Пелевин вытянулся.
– Пелевин, в пути следования вы встречаете пограничников. О вашем следовании и вашем вагоне в поезде Хабаровск – Владивосток они предупреждены. По прибытии на заставу Васильевская, ваша группа поступает в распоряжение начальника штаба отряда майора Родькина. Приказ ясен?
– Ясен, товарищ майор.
– Дальнейшие распоряжения получите от него. Вопросы есть?
– Никак нет.
– Никто не болен?
– Нет.
– Сухие пайки получили?
– Так точно.
Магда добавил:
– Я им еще сало и балык добавил.
Майор одобрительно кивнул.
– В таком случае, старший сержант, командуйте.
Пелевин выступил на шаг вперёд, повернулся к шеренге и скомандовал:
– Наряд нале-о! На выход, шагом марш!
Пограничники развернулись, прошуршали валенками по полу, и в ногу зашагали из кабинета.
Глава 7
Тигренок.
1
Утро, как утро. Такое же, как сутки, и двое, и неделю назад, ничем вроде бы непримечательное. С теми же холодами, липкими, пробирающимися через одежонку, через штаны и исподнее, заскорузлое, месяцами не стираное, оттого так знобящие. Через обмотки на ногах, через худые кеды, ко льду пристывающие. Через бушлат, местами с клоками ваты; через всё, что морозу доступно, – припекает тело, продирает до мозга костей. И тучи, белые, седые. В них, как в вате, вязнут лучи солнца, не проникая на землю. Оттого утро неприветливое, знобящее. Особенно для тех, кто только что вышел из тепла, после трехчасового сна, проведенного в бараке, который топят круглые сутки, чтобы в нём посменно отдыхали митингующие.
Митингующие были поделены на три части. Первая тысяча отдыхала с 23 часов до 2; вторая тысяча – с 2 до 5; третья тысяча – с 5 до 8 часов утра. И вот те, кто вышел на лед уже поутру, зябли, дрожали, жались один к другому, невольно вливаясь в людской рой, кружились в нём, толкались, готовые пойти хоть к чёрту на рога, лишь бы не страдать от холода.
И не пойти нельзя – кушать хочется. А пока не поучаствуешь на митинге, не примешь участие в драке, не видать миски риса – обещанного райского блюда. А лучшим доказательством твоей активности в этих мероприятиях – это ссадина, синяк, травма. Травма даже предпочтительнее, она освобождает от участия в митингах, от ночных потасовок и в то же время даёт немалые привилегии: право на внеочередную порцию риса, на отправку домой. Потому и лезли под приклад, под кулак, а то и под палку, у которой, как известно, есть второй конец. Жутко больно, но зато потом хунвейбины и цзаофани нестрашны. Их домогательства, по сравнению с травмой, куда как хуже. Ну, а тем, кто на Уссури, надо выживать.
И китайцы кружатся на льду, ходят едва ли не бегом, под песни, под цитаты Мао Дзе-дуна, которые начинает кто-то, и их подтягивали хором. И походило это, если со стороны смотреть, на нечто первобытное, на сборище, напоминающее далеких предков, возродившихся из пласта веков, спустившихся с дерев или вышедших из пещер. Оказывается, стадное чувство и в современном человеке неистребимо живёт. Был бы хороший пастух, стадо найдётся.
Представители Лао-дагэ – старшего брата – с сонной скукой смотрели на братьев своих младших.
Утро, так долго ожидаемое, наконец-то пришло. Пограничники, измученные бессонной ночью, постоянными нашествиями китайцев и толкотней с ними, а то и драками, что, правда, возникали всё реже под конец ночи, ждали рассвета, как избавления от дурмана, от кошмара после пьяного угара, что накануне как будто бы опоил друзей. А почему бы и нет? Ведь праздник на носу, через два дня 23 февраля – День Советской Армии! Почему бы о нём не напомнить пограничникам загодя, ведь Советская Армия сделала нимало для Китая такого, за что её не грех и отблагодарить. Так что: кто празднику рад, тот накануне пьян. Сам будет веселиться и соседа веселить.
Позади шеренги шли майор Родькин и младший лейтенант Трошин. Время от времени они останавливались, выслушивали рапорта командиров отделений. Или Трошин сам останавливался возле кого-нибудь из пограничников, по-дружески хлопал по плечу, или поправлял шапку, поднимал кому-то воротник полушубка. Появление командиров поднимало у солдат настроение, вызывало к ним уважение. На Трошина смотрели с восхищением и обожанием. Чего не мог не заметить начальник штаба.
– Как себя чувствуешь, Морёнов? – спросил Трошин.
– Да ничего, товарищ лейтенант!
– Не лейтенант, а младший лейтенант, – поправил его командир. – Солдату не положено ошибаться в званиях.
– Так точно, товарищ младший лейтенант, – заулыбался солдат.
– Как же мы с тобой твоего дружка-то не уберегли, а?
Юрий перестал улыбаться.
– Не уберегли, товарищ младший лейтенант, – вздохнул он.
– Ну, будем, надеется, что всё обойдётся. В санчасти или в госпитале его подремонтируют.
– Его что, в Хабаровск отправили?
– Пока не знаю. Но, если наши военврачи не сумеют оказать соответствующей помощи, то непременно отправят. Или сюда вызовут специалистов из Хабаровска.
Морёнов закашлял, прикрыв трехпалой рукавицей рот. Кашель получился глухой, с сипотцой.
– Ты сам-то побереги себя. Или может отправить тебя на заставу?
Морёнов оглянулся на своих товарищей и почувствовал неловкость перед ними.
– Да нет, не надо, товарищ младший лейтенант.
– Ну, крепись.
– Постараюсь.
Офицеры пошли дальше.
За ночь весть о хромом лейтенанте прошла по всем подразразделениям китайского спецназа, который был переодет в гражданскую одежду, – на многих он наводил ужас. Его не брали ни кулак, ни палка, но он, казалось, доставал всякого. И такой контакт не доставлял удовольствия, а меньше всего – радости: морда (по выражению самих китайцев) становилась шире, а некоторые члены организма – недееспособными. Его действия не подпадали ни под один параграф из учебника ближнего боя, разработанного некогда советскими же спецслужбами для китайского спецназа. Но, оказывается, не всё, далеко не всё те разработчики и учителя в него включили, скрыли особые приёмы ближнего боя, удары и отражение нападений. Не по-дружески, не по-братски это как-то, товарищи…
Малиновский, которого под утро сменил в дежурке майор Савин, и который теперь стоял в цепи рядом с Морёновым, сказал, кивнув в сторону хромающего младшего лейтенанта:
– Бравый вояка.
– Да, мужик что надо. Не хотел бы я попасть ему под горячую руку, – согласился Юрий. – Ты бы видел, с какой толпой он один возился. Классно дерётся. Самбо, боксом владеет в совершенстве.
Завидев проходящих вдоль строя офицеров, с сопредельной стороны на ломаном русском языке, из репродуктора, загорланил фальцетом китаец. Дурнинушкой.
– Совеский погланисник! Сольдата! Не слюсай офисеров! Она булжуйя! Ета не камандирка! Она на слусьба у шофенистав! Она вась обманивать! Прогняй их!..
В ответ по строю рассыпался дружный смех.
– Видно крепко этому петушку Трошин перышки поопщипал. Ишь, бедолага, как голосит, – сказал ефрейтор Халдей, усмехнувшись.
– Точно. Визжали. Сам видел, – подтвердил Морёнов.
– Истеричка.
– …Переходи к наша сторона! Наша комадира луся!
Пограничники опять рассмеялись.
– Ха! Кто это командиры? Подтяни штаны, а то морда посинела. Ха-ха! Ладные хлопцы, когда семеро на одного.
Репродуктор смолк.
Малиновский узнал одного из перебежчиков, которого сам приводил на заставу осенью. Он помахал ему рукой.
– Эй, Ваня, привет! Живой? Не забили тебя до смерти твои братишки-хунвэйбины?
Китаец, обутый в кеды, приплясывал от мороза и стучал ногой об ногу. Ежился в стареньком бушлате. На голове серая тонкая шапочка с опущенными клапанами, подвязанными под подбородком.
Китаец его, видимо, давно признал, но первым не отважился окликнуть, боялся. Тут заулыбался, замахал обеими руками.
– Что дома не сидишь? – спросил Алексей.
– Нейзя дома. Васа бальсой Ваня, Лёня Блезнев, бальсой бульжуй.
Малиновский, Морёнов, Халдей и рядом стоящие с ними пограничники рассмеялись. Юрий при этом вдохнул глубоко холодного воздуха и закашлялся.
– А ваш Мао – большой авантюрист! Так мы же не идём к вам на лёд митинговать, драться с вами, – ответил Алексей и хлопнул Морёнова по спине. Тот отмахнулся: не надо…
– Валяй домой, Ваня, греться. А то, вон, синий, как пуп, – говорил Малиновский, посмеиваясь. – Прекращайте бузить, приходите лучше на рис. Помнишь, каким пловом тебя кормили?
Ваня закивал и воровато оглянулся. К их разговору прислушивались.
– Риса да! Риса корошо! – Вожделенно взглотнул он слюнки.
Китаец стал что-то объяснять своим соплеменникам, показывать на знакомого пограничника. Те улыбались и тоже одобрительно покачивали головами, прицокивали языками. Это были местные жители, которых ещё не вывезли в южные районы страны. Такие же бедные, полуголодные, нищенски одетые, которых теперь ещё и хунвейбины довели до жизни развесёлой, заставляя танцевать второй день на Уссури.