В их мирную беседу ворвались несколько молодых людей и толчками стали загонять в толпу разговорившихся соплеменников. И вместо знакомца перед Малиновским и его товарищами встали другие лица, молодые, дочерна загоревшие под южным солнцем, и кое-кто с синяками на лицах – свидетельства печатей в ночных потасовках. Они выглядели воинственно, высокомерно, несмотря на то, что у некоторых бушлаты были в заплатах, кое-где выглядывала вата из дыр, из кед портянки, – символическое снаряжение гордого китайского пролетария.
Морёнов подмигнул одному из них.
– Эй, Ванюша, смотри, в своей экипировке не примерзни ко льду. Без пяток останешься. Смазывать нечего будет.
Шутка вызвала у пограничников смех.
Малиновский погладил воротник своего полушубка.
– А! Как?.. – Кивнул на ворот. – Может дать поносить, а? А то совсем сопли отморозил!
Пограничники опять рассмеялись.
Хунвейбин зло стрелял глазами и что-то лопотал, оборачиваясь к соседям. Потом он стал что-то говорить, обращаясь к пограничникам, и сквозь его говор прослушивалось лишь понятное одно-единственное слово "булзуй", а остальное – русский мат с китайской словесной мешаниной.
Юрий и Алексей рассмеялись.
– Вот чёрт, чешет! – восхитился Юрий. – В каких академиях их там этому обучают?
– Имени Мао Дзе-дуна, – ответил Малиновский. – А ты понял? Мы с тобой уже в буржуях ходим. Ещё немного – и станем капиталистами.
– Без капитала, – добавил Морёнов.
– Ну, у кого как, а у меня на книжке лежат полторы тысячи. Чем не капитал?
– На машину копишь?
– Ага. Думал ещё до армии купить. Из-за этого академический взял в институте. Хотел в "дикой" бригаде подзаработать, была шабашка. Отловили и вот, здесь шабашу.
– На капиталистов ещё с семнадцатого года у нас была объявлена облава. Историку знать надо бы. Правильно хун говорит. Из тебя так и выпирает пережиток. Вон как надо жить! – Юрий кивнул на китайца. – Чтобы изо всех дыр вата торчала, и в кедах дефилировал по льду. А! Посмотри на этого, прелесть!
Ребята смеялись, глядя на хунвейбинов. Те злились, по скулам ходили желваки.
– Юрка, смотри, покусают, – сказал один из пограничников.
– Зубы поломает.
2
К заставе подъехала крытая машина ГАЗ-66. Из кабины вышел старший лейтенант Ловчев, командир ИТР, сегодня – помощник дежурного по отряду. Прошёл к заднему борту.
– Выгружайсь! – Скомандовал он.
Первым спрыгнул с машины Пелевин.
– Старший сержант, стройте команду!
– Есть! Отделение, в две колонны становись! – Подал команду старший сержант, отойдя от машины метров на десять-пятнадцать.
За Анатолием из крытого грузовика посыпались вначале аргунцы, за ними пограничники с других застав. Стали выстраиваться в указанном порядке.
– Отделение!.. – Подал старший сержант команду, намереваясь доложить о построении.
Ловчев упредил его движением руки.
– За мной! – Скомандовал он.
Отделение через воротца прошло в ограду, и по прометённой в снегу дорожке подошли к крыльцу здания заставы.
Старший лейтенант поднял руку: стой!
– Командир, разверни строй в две шеренги, – сам прошёл в здание.
Минуты через две вышли начальник штаба отряда майор Родькин, за ним – помощник дежурного по отряду.
Пелевин подал команду:
– Отделение, смирно! – И пошёл на доклад. – Товарищ майор, сводный отряд в количестве двадцати семи человек прибыл в ваше распоряжение. Командир отряда, старший сержант Пелевин.
Родькин принял рапорт, отдал честь строю и сказал:
– Вольно!.. Солдаты, пограничники, мы вас ждали. И надеемся, что не напрасно? Ситуация на этом участке границы сложная, требующая от нас максимум терпения, выносливости и стойкости. Сейчас, вот там, – он показал рукой в сторону реки, – будет момент, и, похоже, не один, убедиться в том, как вы усвоили уроки политического воспитания. Там идёт борьба, но не военного противостояния, а психологического, нравственного и политического. Да – она порой доходит до физического столкновения, да – до боли в руках и плечах. Но будет ещё больнее и совестнее, если мы не выстоим, позволим вовлечь себя в вооруженный конфликт.
Пограничники, перед вами сложная задача. Такая же задача была и есть перед вашими товарищами, что сейчас находятся на льду. Они её выполнили с честью и выполняют до сих пор. Так не подведите, не сломайте уже достигнутого ими. Наоборот, мы надеемся, что вы поможете нам, поддержите наш дух и силы. Те, кто на льду, за эти сутки многое чего пережили, устали, им требуется передышка, отдых. Вы, пока они будут поотделенно или повзводно отдыхать на заставе, замените их. На вас с этой минуты ляжет ответственность за границу, за страну. По нашей просьбе, по просьбе командования, сюда были отобраны такие воины, которые своей безупречной службой, выучкой и политической подготовкой зарекомендовали себя отличными пограничниками. Не подведите своих командиров и начальников застав, своих друзей. А сейчас позавтракайте в столовой, – он повернулся к Пелевину, – сдайте рюкзаки старшине заставы. Даю вам полчаса, и – на лёд. Командуйте, старший сержант.
– Есть. Отряд, направо! Левое отделение на заставу шагом марш! Правое – за ним!
Через полчаса Родькин отдал последнее приказание.
– Пелевин, вы поступаете в распоряжение командира маневренной группы, младшего лейтенанта Трошина.
– Есть!
– С вами пойдёт связной, он вас представит. – И обратился к строю: – Как, пограничники, подкрепились? Жалобы на здоровье есть?
Строй дружно промолчал.
– Хорошо. Просьбы?
Ответ был идентичен первому.
– Ну что же, вперёд! Командуй, командир.
– Есть! – козырнул Пелевин. – Отряд, нале-во! На лёд за мной, бегом марш!
Старший сержант и связной первыми побежали с территории заставы.
С берега спускались шагом, но не оттого, что запутались ноги в гравии и в толчёном снегу – от увиденного перед собой приостановились. На льду стояли машины, у некоторых были задраны вверх капоты, отсутствовали стекла, и все они стояли на спущенных скатах, как на лепешках. Но больше вызывала любопытство толпа, стоящая за пограничниками: она была необъятных размеров и будто бы кипела, перемеживаясь, гудела.
Урченко от удивления выдохнул:
– Ну, ни себе чево! Вот это публика, ядрёна вошь!..
Аргунцы засмеялись, но сосредоточенно и напряженно глядя на шумевших мирных китайских граждан.
3
– Эх, сейчас бы минуток шестьдесят на один глаз прикорнуть, – проговорил Морёнов, – а то башка такая, словно на ней, как на этом льду, всю ночь китайцы топтались. Трещит, виски ломит.
– Да, уснуть часика два не помешало бы, – согласился Малиновский. – Подкрепление подойдёт, отдохнём, наверное.
– Откуда подкрепление? Поди, на всех заставах сейчас напряг?
– Что "усиленная" объявлена – это точно. Но сборный отряд с застав всё-таки поджидается.
Морёнов подкашливал и сплевывал на лед. Иногда мокрота была розовой.
– Тебе что, ещё и по зубам досталось? – спросил Алексей.
– Да нет, по хребту.
– А что кровью харкаешь?
– Недры наружу выталкивают. Вначале, знаешь, после рихтовки спины, внутри было пусто, словно лёгкие выскочили. Глубоко вздохнёшь, все внутренности обжигает. Пойти ещё попросить что ли, чтоб спереди оттянули?
Малиновский усмехнулся:
– Зачем ходить? Подожди немного, сами придут. – И уже серьёзно добавил: – Шутки шутками, а тебе, по-моему, в санчасть надо.
– Ага. Мне после выписки ещё надо было недельку-другую на заставе посидеть, на мороз из окна посматривать. – Простодушно проговорил Юрий. – А тут эти… – закашлялся: – мрако-о-обесы!
– Да, парень, – осуждающе покачал головой Алексей и хотел ещё что-то добавить, но увидел на берегу людей. – О! А вот и резервы. А ты говоришь…
Морёнов тоже обернулся, сплюнул и, обтирая губы трехпалой рукавицей, спросил:
– Что я говорю?
– Что не придут.
– Я не говорил, что не придут. Я говорил: откуда?
– А сейчас узнаем.
От заставы с берега на лёд сбегал жиденький строй солдат. Малиновский стал считать.
– Семь… десять… двадцать три… двадцать восемь. Двадцать восемь! Понял? Ой, один кажется наш, с заставы?
– Итого – двадцать семь. Ну, хунвейбины, держись. Во, подкрепление! – с иронией воскликнул Морёнов, а про себя подумал: "Тут полка мало, а то и дивизии…"
По льду отряд пошёл шагом, сломав строй. Заскользили. Но, несмотря на малочисленность пополнения, с его приближением Морёнов оживился. Он узнал своих, заставских.
– Лёха, да это же мои, с Аргунской. – Стал пересчитывать. – Пелевин Толя, мой командир. Во! Потапов Славка!
– Где?
– Да вон, в куче. Трое справа, видишь? Урченко, Триполи, Витя Фадеев и он, сзади командира. Помнишь, на учебке Толя у нас был помкомвзвода?
– Да, Пелевина помню. Вижу Славку! – обрадовался Малиновский.
Отряд заходил за изуродованные машины, терялся из виду.
– Ты посмотри, где встретились! Я уж думал, так и дембельнёмся, не повидаемся.
– Я думал, что с тобой тоже не увижусь.
– Вот судьба – индейка. Хунам спасибо. Ну, теперь, держитесь братушки!
Из-за машины вышел Пелевин, за ним несколько человек. Им приветливо махали руками стоявшие в неровной шеренге пограничники, узнавая знакомых, друзей. Им радовались, что ни говори, – подкрепление.
– Толя! Товарищ старший сержант, идите сюда! Славка, Миша, Славик, Витёк! – звал Морёнов товарищей с таким восторгом, как встречают родных и близких людей.
Его увидели, тоже замахали руками, скользя по льду, повернули к нему.
– Здорово, Мароный! Живой! – обхватил Юрия Триполи.
– Жив пока, – закряхтел тот в объятиях Михаила. – Если ты меня не придушишь!..
– Если в воде не утонул, от жара и температура не сгорел, ничо с тобой до смерти этой самой не будет. Ха-ха!..
– Ну, хватит тебе, – отодвинул молдаванина Урченко. – Дай и нам поздороваться.
Урченко тоже приобнял Морёнова, но не крепко, а с осторожностью, с нежностью старшего брата. Юрий был всем рад, в том числе и Славе. Теперь он к нему не испытывал какого-либо отчуждения. Может оттого, что повзрослел и стал мудрее. Может быть, от тоски по родным людям, с которыми отслужил вместе полтора года, привязался к ним. Может оттого еще, что в душе он не умел долго держать обид, а тем более зла. Да и потом, что, собственно, между ними произошло? Между Славой и им – ничего. А то, что кэпу Муськину, кто-то соли насыпал на хвост, так Славик-то тут причем?