То, что происходит на Уссури, в отряде знали все. Знал, даже в некоторых подробностях о них, и старший сержант Подлящук, и не на шутку забеспокоился. На границе происходят сумбурные дела, людей избивают, калечат, и где гарантия, что в той суматохе, окажись он там, ему не прилетит чей-нибудь – кулак или дрын. И где гарантия, что не со своей стороны. Там та самая подходящая обстановка. Попробуй потом разберись, найди кто и откуда ему зазвезденил?..
Весь второй день он жил в тревожном ожидании. Попытался встретиться с подполковником Андроновым, но тот отсутствовал, отдыхал дома после ночной баталии. Подползин был в командировке, его заместитель Хόрек на Васильевской заставе. И некому его отгородить от возможного выброса на границу, на верную, если не погибель, то на приличную трёпку. Он только теперь понял, что тихое хобби в итоге может отразиться и на его состоянии здоровья. И впервые пожалел, что был сыном помощника прокурора захудалого района на Тамбовщине.
Распоряжение командира роты собрать весь личный состав старший сержант выполнил. Прекратив уборку казармы, разослал уборщиков по отряду, по подразделениям, где могли находиться солдаты ИТР в своё личное время.
Через полчаса Подлящук доложил о построении.
Ловчев вышел к строю. Осмотрел солдат.
– Старший сержант, всем получить штык-ножи.
– Есть! Рота, поотделён-но – в ружпарк!
– Первое отделение за мной!.. Второе!.. Третье!..
"Непременно на границу!" – думал Володя, направляясь вместе с первым отделением в ружпарк.
– Товарищ старший сержант, на Васильевку, да? – спросил его один из молодых.
– Наверное. А что, боязно?
– Да не то чтобы…
– Не дрейфь, танки придут, прорвёмся, – бодренько, даже с панибратской простатой сказал он. Так же стал отвечать и другим солдатам, чем вызывал у сослуживцев усмешку, а искал в их глазах поддержку.
– Товарищи солдаты, – говорил командир роты перед строем, после повторного построения. – Вы все знаете, что происходит на границе. Там ваши товарищи дерутся – в полном смысле этого слова – с нарушителями государственной границы. Им трудно там. Если нарушителей три тысячи, то наших пограничников едва ли три сотни. Как им помочь? Нас, как последних разгильдяев, на лёд посылать нельзя…
– Почему это?
– У нас что, рук нет?
– Автоматами не умеем пользоваться?
– Да мы им враз вязы посворачиваем!..
Рота оживилась, посыпались возбужденные реплики, выкрики. Ловчев поднял руки, прекращая галдёж.
– Разговорчики в строю!.. Вот поэтому нас туда и не посылают.
– Почему?
– Потому что невоспитанные, невыдержанные. Нельзя таким на границу. Сдадут нервы, откроете пальбу, вот вам и война.
– Ничего, мы и помахаться можем.
– Что, кулаки чешутся? – усмехнулся командир. – Не с нашим воспитанием, не с нашей дисциплиной на дипломатические рауты выходить. Мы годны быть только на подхвате. – Ирония сквозила в словах Ловчева, от которой солдатам становилось неловко. – Но!.. – повысил он голос, – мы можем нашим ребятам оказать содействие. Роте поступил боевой приказ: готовить для границы дубинки. Это универсальное оружие, – криво усмехнулся, – будем изготавливать из шлангов высокого давления от кислородных и ацетиленовых баллонов. Сейчас все, кроме тех, кто в наряде, пойдут на склад. Там должны быть люди с хозвзвода, возможно, кто-то из комендантской роты. Мы дружно вливаемся в это боевое соединение. Надеюсь, мы достойно справимся с возложенными на нас обязанностями? – похоже, командир сам был уязвлён, получив такой приказ. – А сейчас, Подлящук, командуйте и ведите роту на склады в распоряжение капитана Вахрушева.
– Есть! – старший сержант выскочил из строя и скомандовал:
– Рота, налево! На выход, шагом марш!
Рота выполнила приказ, но энтузиазм в движениях солдат задором не играл.
Но Володя был рад. Шёл по территории отряда с боку строя и бодро диктовал под ногу: раз-два-три, раз-два-три… И снег под валенками, казалось, скрипел веселее.
Рота на складах работала до двух часов ночи. Работу распределили так (предложение Подлящука). Одно отделение разматывало и нарезало шланги. Другое – нарубала определенной длины прут, толщиной в четыре миллиметра. Третье – укомплектовывало куски этими прутами, вставляя их вовнутрь резиновых трубок. Четвертое – надевало шайбу или гайку на другой конец прута, расплющивая его, чтобы не срывалась шайба, удерживающая шланг, и на другом конце делалось кольцо, к которому привязывалась петелька из капроновой верёвочки. Дубинка получалась хоть и тонкая, но увесистая и упругая.
Но, к сожалению, резиновых шлангов не хватило. Обещали подвезти танкисты.
Нашёлся Подлящук.
– Товарищ капитан, – обратился старший сержант к Вахрушеву. – А что, если дубинки готовить из бамбуковых палок, а? Они ж пустотелые. – Володя был в ударе. Из него предложения текли, как электрический ток от генератора.
Вахрушев на сей раз не поддержал идею. Надолго ли такая дубинка? – размочалится от первого же удара.
2
Первую партию дубинок привёз сам начальник штаба. Его "газик" подъехал к ограде заставы. Выходя, майор сказал шоферу:
– Ждите, сейчас старшина заставы у вас примет дубинки.
На заставе Родькина встретил Савин. Доложил, что на границе спокойно, кино смотрят. Майор и сам видел, проезжая по селу.
– Владимир Иванович, пошлите связного к Трошину. Пусть он подсылает людей за дубинками. Первые полсотни в машине. Прикажите старшине принять их у шофера.
– Слушаюсь.
Родькин прошёл в канцелярию, Савин – в комнату дежурного.
Вскоре дежурный и старшина заставы внесли в Ленкомнату на руках, как дрова, тонкие резиновые палки.
Пустая Ленкомната казалась шире. Столы по-прежнему были сдвинуты к стенам. Дежурный поколебался и свалил груз в короб перевернутой столешницы, лежащей на угловом столе. Палки гулко застучали по деревянной коробке. Туда же ссыпал и старшина.
– Ну, экспериментальная партия макаронов поступила, – сказал старшина. – Можно подавать на первое. Принеси с дежурки бумагу. А я за последними схожу.
Вначале пришла группа из девяти человек. Вскоре ещё четверо и следом – пятеро. Пограничники получали до смешного удивительного оружия. Встряхивали дубинками, со свистом секли ими воздух. Шутили.
– Ха, Ванечки, вот они, припарочки! – тряхнул шлангом Славик Урченко. Палка самортизировала в его руке. Он одобрительно кивнул: – Ну, держись, ядрена вошь!
– Ох-хо! – воскликнул Миша Триполи, рассёк дубинкой воздух. Это у него получилось по-мальчишески задорно и в тоже время зло. – Ха, вот это политаня! Лечить будем, а?
Урченко и Потапов рассмеялись, они понимали Мишину злость.
Пелевин грустно усмехнулся, но не над действиями Михаила, хотя и ему они были понятны, – у него перед глазами стояла Наташа. Он постоянно думал о ней, досадовал и злился. Потряс дубинкой, чувствуя в ней упругость, тяжесть. С каким бы он наслаждением сейчас перетянул ею навязчивого соседа! Какое-то тяжелое, мстительное желание вскипело в нём вдруг, словно в его семейном разладе были виноваты китайцы. "Ну, дзаофанчики, извините!.." И, действительно, если бы не китайцы, он сейчас был у неё. Стоял бы перед ней на коленях. И что он вчера не объяснился?..
– Хорошее лекарство! – одобрил и Славка Потапов. – Чесотку снимет, и с боков, и со спины. Вертеться будут, как вошки на Мишкиной шерсти, когда он их опаливал паяльной лампой.
Подробность эта опять всех рассмешила.
– А, по-моему, приклад лучше, – сказал Морёнов.
Старшина заставы, записывая фамилии получивших дубинки, смеялся над шутками пограничников и наставлял:
– Дубинки прячьте под полушубки. Пока не полезут, до драки не обнаруживайте.
В Ленкомнату вбежал дежурный.
– Живо на лёд! Китайцы попёрли!
– Отделение, за мной! – скомандовал Пелевин и первым выскочил в коридор, из него на улицу, сжимая в руке дубинку.
На льду было видно движение. Лучи прожекторов, то, перекрещиваясь, то, расходясь по разным сторонам, высвечивали мелькание палок от транспарантов и флагов. Со льда доносились шум, крики, хлопки от ударов дерева по остовам автоматов. И звуки музыки из агитавтобуса, торжественные, вдохновляющие. Весь этот гвалт приближался к ряду автомашин. Особенно "просел" левый фланг, откуда и было отделение Пелевина.
Трошин размахивал выбранным им раз и навсегда оружием – стежком, заимствованным у ″братьев″, который он припрятал в кузове машины, – расчищал перед собой границу. Его пытались достать такими же палками, на концах которых трепетали красные лоскуты от транспарантов или флагов. Но он уворачивался, отбивал удары, и, не смотря на занятость, успевал видеть происходящее и руководить мангруппой.
– Пелевин! На левый фланг! – крикнул Трошин, и его услышали.
– За мной!!.
Пограничники вклинились в толпу китайцев. Послышались шлепки дубинок по одежде. Крики от боли. Фланг начал выравниваться. Потом проседать и отодвигаться к границе.
– А-а, эту политаню нюхали! И-их! – кричал Миша Триполи, задорно размахивая дубинкой в руке, как шашкой.
Куртки, фуфайки, бушлаты не выдерживали ударов дубинок, материал разрывался, и на месте удара появлялась вата, как хлопок из лопнувшей коробочки. Кроме того, боль прожигала ушибленное место, человек корчился от неё, или падал на лёд, или с воплем бежал на полусогнутых ногах на свою сторону, за границу.
Потасовка на этот раз продолжалась недолго. Поняв, что советские пограничники теперь уже не те осторожные и предупредительные, а весьма боевитые и столь же беспощадные, – чему учили, то и получили, – китайцы отошли за кордон. Несколько из них остались лежать на советской территории.
Трошин передал по команде:
– Всех к чёртовой матери – за кордон!
Пограничники, спрятав дубинки в рукава, за борта полушубков под ремни, закинув автоматы за спины, стали выволакивать по льду мирно лежащих граждан. Одни помалкивали, другие стонали, верещали, не то от боли, не то ломали комедию, ради авторитета, перед своими соплеменниками, ругаясь русским матом.