Уставшие, но удовлетворенные, пограничники восстановили строй вдоль границы. Стали закуривать, делиться мнениями.
– Ни разу не видел, как материал лопается от удара дубинкой, – сказал Морёнов, подкашливая. Грудь у него все более закладывало, подпирал кашель. Горло сдавливал тугой скользкий обруч, нашпигованный иглами. Глотать становилось труднее.
– По башке страшно бить.
– А чего жалеть? – перебил Триполи Потапов. – Они, вон, сколько наших уходили.
– Хочешь сказать, бил по башкам?
– Нет.
– А чо тогда?..
Замолчали. От какой-то неловкости.
– Хоть бы ветер пошибче поднялся, – проговорил Урченко. – Может, смел бы их отсель.
– Или мороз. А то уж больно жарко, – опахиваясь отворотом полушубка, поддержал Славу Юрий. И добавил: – А ты, землячок, ничего махаешься. Я бы не хотел попасть тебе под руку. Тяжёлая она у тебя, ручка. С тобой можно в наряд ходить…
– Если спать не будет, – добавил Потапов.
Но Славик пропустил реплику своего тёзки.
– Пущай не лезут, целей будут, – с достоинством ответил он, в душе поблагодарив товарища за замечание. Особенно за то, что оно было высказано при командире отделения. Молодец всё-таки Юрка! И это только начало. – Да и ты ничо. Хорошо держишься.
– Да уж куда нам, кха-кха, с нашим здоровьем, – ответил Морёнов в шутку, расстегивая полушубок до пояса. – Фу, жарко…
Наконец успокоились. Командир мангруппы, всё так же прихрамывая, обошёл подразделение и остался доволен: ни одного раненого!
На берегу развернулась машина-будка и встала к китайцам тыльной стороной. Открылись двери фургона. Возле неё послышались шипение пилы-ножовки, удары молотка или топора. Там кто-то что-то пилил и сколачивал.
– Там что, гробы сколачивают? – изумился Урченко.
– Скажешь тоже. – Морёнов прикрыл глаза. В них рябило, пересверкивали разноцветные полоски, точки. Наверное, от прожекторов. От горла до живота, казалось, вся грудь оголилась, и её проскваживало сухим знойным воздухом, но не морозом. После получасовой потасовки, работы горячей и тяжёлой, Юрий почувствовал, что ослаб, и его вновь стал одолевать кашель, а тут ещё начало закладывать уши и стягивать болезненным обручем голову. – Толя, если мне не чудится, то это наша кинопередвижка? – сказал он, натирая виски руками, просунув пальцы под клапана шапки.
– Похоже, – согласился Пелевин. И посмотрел на солдата. – Ты, земляк, что-то расхристался. Расжарило что ли? Застегнись, простынешь.
– Ты хочешь, чтобы я на собственном жару истаял?
– Тебе что, плохо? – Анатолий внимательно посмотрел на Юрия. В отсвете лучей прожектора на его лице лежала бледность, и высверкивали воспаленно глаза.
– Жарко, как на печи у деда Щукаря… – он мял горло пальцами левой руки, держа в другой руке снятую рукавицу трехпалку.
Над рекой с советской территории раскатом прокатился мужской и по задору, похоже, молодой голос, усиленный усилителями кинопередвижки.
– Уважаемые мирные китайские граждане. Советские пограничники благодарят вас за предоставленную возможность культурно отдохнуть во время показа вами кинофильма "Тигрёнок". Спасибо! Теперь разрешите предоставить вам не меньшее удовольствие и продемонстрировать со своей стороны несколько кинофильмов. Первый фильм – "Чапаев". Им мы и открываем наш кинофестиваль. Желаем вам хорошего настроения и крепкого здоровья, чтобы не померзнуть на льду во время просмотра киносеансов. Прошу прожектора выключить. – Юрий узнал голос Игоря Куприянова. "Здесь Игорёк!" – подумал он.
Послышался щелчок тумблера, и через секунду-другую экран осветился, на нём показались титры, над Уссури разлилась вступительная музыка к кинофильму. Прожектора погасли. Все на льду развернулись к экрану, широкому, возвышающемуся над рекой метров на пять.
Вначале изображение на нём было мутное, однако оператор навёл резкость, стали прочитываться титры, и вскоре заходили, ожили персонажи фильма.
– Чапай!.. Шапай!.. Сяпай!.. – послышались возгласы сзади из-за границы. Пограничники, отвернувшиеся было от них к экрану, стали оборачиваться в удивлении.
– Ты смотри-ка, знают дядьку в бурке! – усмехнулся Потапов.
– А он по их сценам тоже не один десяток лет проскакал. Знакомый образ… – ответил Малиновский.
– Вы смотреть-то смотрите, да назад оглядывайтесь. А лучше – повернитесь к китайцам, – сказал Пелевин. И в ту же минуту по цепочке прошёл приказ:
– Кино отставить! Развернуться к границе!
Пелевин пошёл вдоль своего отделения, дублируя приказ.
Морёнов развернулся. И то ли оттого, что проделал это слишком резко, то ли ему по голове кто-то чем-то ударил, в глазах вдруг потемнело, и на какое-то время отключилось сознание. Последним усилием воли он, пытаясь устоять на ногах, пошёл-пошёл куда-то в мерцающую темноту. Его повело из стороны в сторону, ноги стали подгибаться. И, сопротивляясь инерции свободного падения, проделал несколько неуверенных шагов вперёд, и всё же упал. Упал на руки ″младшим братьям″. Китайцы тут же подхватили солдата и уволокли в толпу.
Всё случилось так быстро и неожиданно, что пограничники, не успели осознать произошедшее.
Морёнов пришёл в себя. В глазах мелькали какие-то блики далеких отсветов, вспомнил, что это от кинопередвижки. Над рекой стоял гул от звуков кинофильма, и он отдавался болью в голове, её распирало, и из груди рвался сухой горячий кашель. Но кольцо, облажившее горло, не давало его вытолкнуть. Импульсы кашля со звоном в ушах разрывали черепную коробку. Юрий не понимал, что с ним и где он? Вокруг какие-то голоса, возгласы. С него снимали одежду.
"Жарко, потому раздевают", – думал лениво он, и не сопротивлялся. Но голоса… голоса были чужие, гортанные, или с высоким дискантом, хохот, улюлюканье… Юрий встряхнул головой, но от этого в ней становилось ещё больнее. Он обхватил её руками, к горлу подкатил тошнотворный комок.
В рукаве полушубка обнаружилась дубинка. Один из хунвейбинов схватил её, и со свистом разрубил ею воздух.
– Ого-о!
Второй удар оглушил Морёнова. На спине лопнула тонкая ватная фуфаечка, а спину обожгла боль, подломились ноги. Он осел на колени, но не устоял на них и упал ниц, ударившись лицом об лёд.
На обладателя дубинкой закричали, и девушка-переводчица оттолкнула его.
Она стала поднимать пленного. Один из хунвейбинов, что надел полушубок солдата, бросил свой бушлат соплеменнику в рваной фуфайке. Тот с радостным бормотанием стал скидывать с себя свою одежду. И бросил ее пленённому пограничнику.
Юрий смотрел на происходящее вокруг каким-то посторонним, неосмысленным взглядом, как будто бы всё это он видит во сне или в бреду. Даже боль, пронзившая несколькими минутами ранее, не сдернула с его глаз туманной поволоки. Его толкнули на подброшенную фуфайку. Он поднялся и сел. Стали разувать. Вместо снятых валенок, ему кинули кеды.
Что-то кричит маленькая китаянка, отталкивает от него соплеменников, говорит что-то тому, кто надел его полушубок.
"Уссурийка, как вы здесь оказались?!" – удивился он, уже понимая, что находится среди китайцев, но не мог осознать: как она оказалась здесь? А где Щукарь?.. И тут же забыл про них.
Сквозь воспаленный мозг пробивались до сознания досада и стыд. Как могло так случиться?.. Где его автомат?.. Где одежда?.. Он стал приглядываться, осматривать окружающих, но сквозь горячечный красноватый туман не мог различить предметы и даже силуэты. Лишь у одного, как ему показалось, что-то было в руках похожее на автомат, – наверное, его? А может… а может, они тут все вооружены, только прячутся? – вдруг пронзила его догадка. Но и о ней он тут же забыл.
Юрий стал подниматься, тяжело, с трудом, а, встав, пошёл на того, кто был с его оружием, как ему казалось. Но его оттолкнули, и он, попятившись, упал навзничь. Ударился об лёд головой и потерял сознание.
3
Пелевин, Потапов, Триполи, Урченко смотрели на китайцев и не скрывали улыбок. Оказывается, они хорошо знают Чапаева. А почему бы нет? Ведь свой, пролетарский народ. Для нас революция, борьба против угнетателей, дело кровное, близкое. А тут такой герой, воплощение удали, патриотизма, всенародного подъёма. Потому фильм и был встречен на "ура". И это вызывало у советских пограничников гордость, как, наверное, у китайцев за своего "Тигрёнка".
Пелевин подошёл к Малиновскому.
– Младший сержант, ты посматривай за своими, и передай Тахтарову приказ: развернуть строй.
– Ясно, товарищ старший… – и не успел договорить, запнулся, увидев, как какой-то солдат прошагал в сторону границы и в полусогнутом состоянии упал головой в толпу. – Мать честная!
– Что случилось? – спросил Пелевин, оборачиваясь.
Отделение зашумело, послышались крики.
– Да они кого-то к себе утащили! – в недоумении проговорил Алексей.
– Не понял?
– Из твоего отделения солдат к китайцам ушёл!
– Да брось ты…
Урченко, стоявший ближе к ним, крикнул, перекрикивая громкоговоритель кинопередвижки и гвалт на сопредельной стороне:
– Командир! Морёнова утащили! – Пелевин поспешил к отделению. – Ну, Морёный! Ну, пацан! – восклицал Славик.
Никто ничего толком не объяснил. Все всё видели, а, как и что произошло, не могли дать вразумительного объяснения. Так с неясной формулировкой Пелевин послал Урченко к командиру мангруппы. Славик поспешил на правый фланг.
Трошин уже спешил к месту ЧП.
– Товарищ младший лейтенант, рядового Морёнова украли.
– Как?
Урченко не знал, что ответить, развёл руки в стороны.
Трошин, прихрамывая, заспешил к отделению.
– Как так, старший сержант? – вскричал он на Пелевина.
Пелевин был в смятении.
– Не знаю, товарищ младший лейтенант. Я пошёл вдоль строя выполнять ваше распоряжение. Его вроде бы закачало, как рядовой Потапов говорит, а потом он пошёл, пошёл и упал…
– Как вы могли?!. Он уснул! Передать по цепочке: всем сцепиться локоть в локоть, в замок! Пелевин, ваше отделение рассредоточивается по мангруппе, оно свежее. Вашими людьми надо подменить тех, кто вторые сутки здесь стоят. По двое, по трое человек из отделений отправлять на заставу и менять через каждые два часа.