– И по два на корме, – добавил Слава Урченко. – Посторонись!
Родькин кивнул в сторону заставы, на строй, который повёл старший сержант Пелевин.
– Обрати внимание на Пелевина.
– Что с ним?
– Жену я ему привёз, а он и не догадывается. У них, как я понял, была размолвка. Она вон, среди женщин заставы, одна в драповом пальто стоит, с лисьим воротником.
Женщины стояли в стороне, с другой стороны широкой ограды памятника Героям. За время противостояния с катайцами, он их узнал, познакомился и поэтому легко нашёл среди них незнакомую женщину. Она заметно отличалась от остальных. Заставские были в овчинных белых полушубках своих мужей, тоже в шалях, только на жене Найвушина под шалью надета дамская шапочка.
Женщины села тоже стояли в полушубках, но, преимущественно, в тёмных, затёртых на хозяйственных работах.
Олег, глядя на жену старшего сержанта, с завистью вздохнул. А его семья всё ещё в Чите…
Наташа держалась немного позади женщин. За всё время, пока проводилось построение на берегу, объявление благодарности их командиром отряду, который подвез её, и исполнение его приказаний, она не сводила глаз с мужа.
Она его видела, узнала из общей массы серых полушубков, слава Богу, живым и как будто бы невредимым. Но подойти не отваживалась.
Её охватила робость. Может быть, она возникла от осознания своей вины перед Толиком, из-за своей несдержанности, дурости. А может, попав в обстановку чрезвычайной напряженности, увидев разбитые машины, БТРы, уставших жён офицеров, пограничников на заставе, некоторые из них были перебинтованы, с синяками на лицах, а потом эти взрывы льда (отчего сердце ушло в пятки).
Может эта робость, точнее смятение, начали вкрадываться в душу ещё тогда, в машине, когда ехала на заставу, от того настроя, сдержанного и жёсткого, что передался ей от товарища майора. Тот как будто бы разговаривал спокойно, непринужденно, а ощущение недосказанности, напряженности западали в душу.
И вот теперь она растерялась. Сердце толкало к нему, а разум, волнение спутывали ноги.
Когда Наташа увидела, как к пограничникам, выходившим с реки на дорогу, стали подходить местные жители, то обрадовалась пришедшей на ум мысли. Она подалась к местным жителям, смешалась с ними.
– Слушайте, землячки, два Славика, и вы, Миша и Виктор, вы случаем никого знакомого среди женщин заставы не видели? – спросил Анатолий во время движения строя.
– Да нет, кажись… – ответил Урченко.
Фадеев и Триполи тоже пожали плечами.
– А что? Ты кого-то узрел? – спросил Потапов.
– Да так… Что-то показалось…
– За двое суток, после такого шабаша, чёрте что может пригрезиться, – успокоил Славка.
Сводный отряд Пелевина к заставе шёл замыкающим за мангруппой. И как Анатолий ни напрягался, не присматривался к женщинам заставы, не смог обнаружить знакомого образа.
"Погрезилось, – согласился он с Потаповым. – В глазах, как в калейдоскопе".
Солдаты вышли со снега на дорогу. За пограничниками увязались местные мальчишки. Они бесцеремонно брали их за руки и шли рядом. К некоторым подходили и девочки-подростки, и женщины, выносили вязаные рукавицы, носки, курево, в платочках самодельное печение, пирожки. Пожилые называли пограничников – сынками, молодые – дяденьками. Сынки и дяденьки стеснялись такого внимания, угощений и, краснея, благодарили.
– Мамочка, спасибо тебе, – говорил растроганно Слава Урченко, принимая от пожилой женщины узелок с пирогами. – Дай те Бог здоровья и жизни до нового тысячелетия.
– К чему так долго?
– Дык, посмотришь, как ваши соседи придут к вам мировую играть. Подурят-подурят, да и за ум возьмутся.
– Дай-то Бог, сыночек. Плохой мир, лучше любой бузы. А ведь раньше-то как живали… Чё с ымя стряслось? Чё запридуривались…
Триполи девочка сунула в руки вязаные носки и тут же скрылась в толпе среди своих сверстников.
Он захлопал себя по боку, по полушубку.
– Эй-эй, красавица! Стой, тебе говорят! Да погоди жа!.. – но, поняв, что та от смущения может вообще сбежать, крикнул: – Приезжай ко мне в Молдову, я тебе таким виноградам, дынькой, яблочкой угощу, пальчик оближешь.
– Это точно! – поддержал товарища Потапов. – Пробовали. Ему на заставу присылали. Во, фрукты!
– Спасибо вам! – благодарил Славка, когда ему подарили вышитый кисет, и в нём было две пачки сигарет.
Пелевину пожилая женщина, а может быть, такой она показалась из-за грустного, печального вида, подарила добрый, тонкой выделки, белый шарфик.
– Прими, касатик, от мужа остался.
– Что, помер?
– Утоп, царствие ему небесное. Китайцы этой осенью на кетовой путине потопили.
– Во-от оно как…
– Их много было. Перевернули нашу лодку. Двое как-то спаслись, а моего да соседа нашего, видать, прибили в воде, утопли.
– Да-а…
– И плавали-то они хорошо, и посажёнками и по-собачке. Да не смогли увернуться. В воде их добили.
Анатолий вспомнил, как ему приходилось отбиваться одному от целой ватаги китайцев.
– Вот-вот, одного-двух артелью они могут. – Приобнял женщину за плечо и легонько привлёк к себе. – Сочувствую и соболезную. И спасибо вам. Носить буду и вас добрым словом вспоминать.
– Мы вас тоже.
– Спасибо. И дай Бог вам пережить горе, и здоровье вам.
– Если эти не прилезут, – кивнула за реку, – так может, протяну годков с пяток.
– Ну, так просто им не прилезть. Мы-то на что?
Но первым Наташу увидел Урченко. Войско брело по улице почти без строя, толпой, соблюдая лишь направление. Увидел и остолбенел от неожиданности.
Вначале подумал, что обознался. Но потом, тряхнув головой, отгоняя усталость и наваждение, понял, что не ошибся – не пригрезилась. Да и как ему можно было ошибиться и не признать в ней ту, которую видел ежедневно, приезжая к ней за хлебом, за куревом, за прочими продуктами для заставы. Да она это, Наташа!..
Он хотел было окликнуть Пелевина, но Наташа показала ему кулак – кулачок! – в пуховой рукавичке.
Славик от такой угрозы расплылся в счастливейшей улыбке.
Его толкнули в бок.
– Но! Пошла! – услышал он голос Потапова, тот прикрикнул на него, как на клячу.
И Славик гоготнул.
– Го-го!..
Так ему было приятно и хорошо, увидев Наташу, что шутка тёзки, в другое время непременно вызвала бы обиду, и он непременно ответил бы: "Молчи громче, целей будешь!" – тут же шутка неожиданно выплеснулась смешком.
– Ха, заржал! – хохотнул Славка.
Глядя на него, засмеялись и сослуживцы. Проходя мимо него, похлопывали по плечу, по спине, и он не обижался. Пелевин, глядя на Славика, тоже улыбнулся. Неожиданный гоготок Урченко развеселил пограничников, послышались шутки, смех, и, чувствовалось, что люди успокаивались, расслаблялись.
Анатолий почувствовал, как кто-то уцепился за его рукав. Наверное, кто-нибудь из местных ребятишек? Он бросил взгляд на этого "кого-то" сверху: женщина, девчонка… Наверное, с подарком опять!.. Женщина была невысокая, узкоплечая, в пуховом платке и драповом пальтишке с лисьим воротником.
О, знакомый воротничок! Не он ли тогда с берега ему пригрезился? И пальто! Откуда на этой пацанке такой прикид? Ведь он точно такое же Наташке справлял три года назад перед самым призывом в Армию! С ума сойти!..
Дух занялся от волнения. Он приостановился.
Урченко толкнул аргунцев, они шли немного впереди Пелевина.
– Смотрите на командира. Счас его столбняк подопрёт.
Ребята оглянулись и узнали Наташу. Заулыбались. Вышли из строя.
– Простите, вы… – проговорил Анатолий.
Наташа до этого шла, не поднимая головы, даже немного сутулясь. При его дрогнувшем голосе не выдержала, прыснула смешком и подняла глаза.
– Н-не может быть!.. У меня совсем вязы переплелись за эти двое суток.
Вид у него был настолько озадаченный, даже растерянный, но озарённый тем счастливым робким светом на устах, что невольно хотелось припасть к ним и испить этот счастливый лучик. На этом уставшем, подёрнутом трехдневной щетиной, лице пробивалась знакомая мягкая улыбка любимого. Она настолько была трогательной и беззащитной, в борьбе между явью и наваждением, что вызвала невольный смешок из Наташи, похожий больше на всхлип, а из глаз – слёзы.
– Вот это фокус! Ну, ты… Ну, ты и мастерица преподносить сюрпризы…
Она сквозь спазм в горле проронила:
– С кем поведёшься…
Он привлёк Наташу к себе. Прижал. Стояли, позабыв обо всём на свете.
– Я-то думал… думал, ты уже где-нибудь за Байкалом, а то и дальше.
– Чуть было не уехала. Скажи спасибо Марии Ивановне, остановила.
– Спасибо.
– Ты прости меня, Толик! Простишь, ага?..
– Уже простил. Но я это всё равно так не оставлю. Домой приедем – отработаешь.
– Хоть сутками напролёт!
– На такие сутки я согласен. Наташка! Моя Наташка…
Подошли Потапов, Триполи, Урченко, Фадеев и ещё несколько пограничников с других застав, приехавших вместе с ними на подкрепление мангруппы.
– Ты откуда, Наталья? – удивленно спросил Потапов. – Только не говори, что с неба упала – не поверю.
– Ветром по Уссури принесло, – засмеялась Наташа, освобожнаясь их объятий мужа.
– Вот в это поверю. Такое может быть только с нашими женщинами. И коня на скоку остановят, и к мужьям на крыльях прилетят.
– Это точно, на крыльях, ласточкой летела.
– Так и должно быть, – рассудительно подытожил Слава Урченко, думая о своей вожделенной мечте: улететь бы к своей желанной, всю ему душу уже истомившей. Пусть без орденов и медалей, только бы отпуск дали! А он его честно заслужил, ни у кого за спинами не прятался.
Каким бы он орлом сейчас к ней полетел. Как бы он перед ней кружился, ворковал. Жаворонком бы пел! Соловьём бы заливался!..
Вот наградит Господь человека даром, а ума не даст – ну очень худо. Сдуру такого натворит: себе на горе или людям, на беду. Он-то по незнанию, по своей дремучести, одного человека обидел, возможно, обездолил, а те, кому Бог дал власть? Будут ли они (или он) так же потом соловьём перед людьми заливаться и слёзы лить?.. Ума не хватит, или гордыня не позволит. Любить человека надо, тогда душа плакать будет, каяться…