Взвился, точно кречет, к серой бедане,
Перья крыл трепещут в пыльной синеве.
Ах, моя услада,
сладость спелых дынь.
Золотятся ноги — тыни
мини тынь…
Дост!
Лапа лапа лап лап, лапа
лапа лап…
Барабанов трепет в яром скрипе арб.
Хруст циновок нежен, взор ее — цветок.
В исступленье диком кружится сто ног.
Барабанов вопль — тяпы дапы
ляп.
Бубен бьет под пляску —
Лапа лапа лап —
Дост!
Тыка тыка тын тын, тыкы тыки тын…
Пиала Аллаха и кальяна дым.
Так пылают щеки — точно два граната,
Падают в истоме руки от халата.
Ах, моя услада, спелых много дынь
На больших подносах — тыка тыка
тын.
Дост![276]
Ритм бубна, ритм танца, ритм влюбленного сердца — и ритм песни беданы, перепелки.
Попав в новый край, Николаев не только постигал его дух, но и узнавал особенности местной культуры, сложившиеся в давние времена. Так, эвфемистически, Софья Круковская намекает на очарованность художника «культом прекрасного юноши»[277]. Власти предержащие от искусства ставили художнику на вид «странные» объекты его картин, называя их элементами ушедшей жизни. Новое государство строило новый мир, и борьба со старым была главным направлением в жизни страны. Художникам тоже вменялось участвовать в ней. Не только бороться, но и возвеличивать кумиров нового времени, например рисовать передовиков производства и пóля, лидеров партии, с чем успешно справлялись многие коллеги Николаева.
Мало кто из русских востоковедов, путешественников, мемуаристов конца XIX — начала XX века не упомянул институт бачей, эту яркую этнографическую деталь чужой культуры, обличая бачей в пороке. Однако не все разделяли такую оценку. Это противоречие подвигло Николая Каразина к написанию повести «Атлар»[278], замысел которой стоит в оппозиции к лыкошинскому «Долой бачей».
В основе сюжета «Атлара» — судьба бачи. С раннего детства до глубокой старости. Захваченный из Персии ребенком, Мат-Нияз стал пастушком в окрестностях Хивы. Красивый мальчик приглянулся бродячим мошенникам, колдунам-гастролерам. Его выкрали и продали хозяину школы бачей. Обученный петь и танцевать, декламировать и представлять, играть на музыкальных инструментах, Мат-Нияз стал местной звездой. Приглашенный на одно из выступлений хивинский бек был потрясен юным талантом. Он выкупил мальчика у хозяина, привез в Хиву и поселил во дворце, где подросток жил на равных с сыном бека, став его ближайшим другом. Бывший бача превратился в мудрого советника при дворе и дожил там до старости, правда, бесконечно страдая от наветов завистников. В финале повести Мат-Нияз спасает от гибели своих сородичей.
Биография юного танцора, дослужившегося благодаря таланту до должности наставника, а потом и советника во дворце Хивы, напоминает судьбу праведника. Во всяком случае именно святой Атлар был его учителем на жизненном пути, полном перипетий (Мат-Нияза можно назвать «очарованным странником по-среднеазиатски»). Таким образом, сюжет «Атлара» — это каразинское слово в защиту бачей, его оппонирование той сопряженной с пороком мифологии, которая в давние времена сложилась в повседневности и живет по сей день.
5. Ташкент
В 1924 году Александр Васильевич Николаев женится на Аде Евгеньевне Корчиц{41} (это был его второй брак, первый — скоротечный, в Оренбурге[279]). Отец Ады — доктор медицины, хирург Евгений Витольдович Корчиц (1880–1950).
О Евгении Витольдовиче Корчице стоит сказать отдельно, так как он сыграл определенную роль в жизни Николаева. Евгений Витольдович был учеником знаменитого Петра Фокича Боровского{42}, в годы Великой Отечественной войны заведовал кафедрой хирургии в Ташкентском медицинском институте и состоял консультантом эвакогоспиталей. Слава о профессиональных качествах Корчица была громкая: он лечил и оперировал в Узбекистане до революции, во время Гражданской войны, Великой Отечественной. Обосновавшись в Минске, приезжал отдыхать в Фергану (отдых не случался: его просили оперировать в местной больнице).
Близким к Корчицу и его семье человеком была Эсфирь Моисеевна Цинман, впоследствии ленинградская писательница, известная как Энна Аленник (1909–1988). Эсфирь попала в железнодорожную катастрофу по пути из Ленинграда в Белоруссию — так она стала пациенткой Корчица, который выхаживал ее сначала в клинике, а затем у себя дома, потому что у девушки не было в Минске ни родственников, ни средств. У нее сложились близкие отношения со всей семьей до конца жизни. Став литератором, Энна Аленник запечатлела историю семьи Корчиц в документальной повести «Напоминание» (1979). Нашлось тут место и для нашего героя — Усто Мумина. Имена в «Напоминании» изменены (вероятно, писательница, задумавшая повесть еще при живых родственниках своих героев, не хотела их ранить оценками, подчас субъективными). Так, сам Корчиц в повести — это Алексей Платонович Коржин, его дочь Ада — Аня, Усто Мумин — Усто Модан, дети Ады и Николаева названы в повести Алешей (Алькой), Валерой и Мариной[280]. Жена Коржина — Варвара Васильевна (в жизни, судя по надписи на могильном кресте, — Анастасия Васильевна). О своей книге Аленник говорит:
«Ее нельзя назвать документальной. Вероятно, герой в ней оживет и таким, и не совсем таким, как был, потому что будет оттенен разной памятью разных людей»[281].
Для реконструкции биографии Николаева книга Энны Аленник — ценнейший источник[282], потому что другой информации у нас очень мало.
Александр Николаев (Усто Мумин) с сыном.
Ташкент, 1926. Галеев-Галерея, Москва
Итак, женитьба Николаева. Как появился на пороге дома Корчица будущий жених? Вспоминает герой повести Энны Аленник:
«Году, кажись, в двадцать третьем, в одной из своих поездок познакомился он (Коржин (Корчиц). — Э. Ш.) с художником молодым. Прибыл тот из Академии художеств в Самарканд на практику, побродил, покочевал вокруг и в такое восхищение пришел от этого края, от лиц, от одежды, от уклада восточной жизни, что повязал этот художник на свою белобрысую голову чалму, надел узбекский халат, взял псевдоним Модан, да и остался тут насовсем. Узбекам тоже он понравился — и тем, что свою западную одежку на ихнюю сменял, и тем, что здорово их на портретах изображал. „Понимает правильно“, — говорили узбеки и очень скоро стали звать его Усто Модан, что означает „мастер Модан“. С Коржиным этот художник встретился, когда его уже так величали. Видел я эту фигуру в чалме и халате, с облупленным от солнца курносым лицом, с выпученными от интереса к жизни бело-голубыми глазами. Видел, как входит и направляется к двери Коржиных. Зачастил он к ним, картины свои носил показывать и дарить. Кончилось дело тем, что женился он на их дочке Ане. Хоть считалась она рубенсовской красавицей, особой приятности в ней не было, один сонный каприз. Впрочем, кто этого художника разберет, может, при его нервах встрепанных как раз такая пышнотелость сонная и была ему нужна. Свадьбы и всякие такие ритуальные сборища Варвара Васильевна и Алексей Платонович ни во что не ставили, считали напрасной тратой времени и сил. Но к тому времени, то есть к осени двадцать пятого, получил уже Алексей Платонович приглашение в Минск лекции читать и стать во главе хирургической клиники, уезжал он туда с Варварой Васильевной и Саней (братом Ани — по сюжету. — Э. Ш.) на постоянное жительство, вот почему была тут и свадьба дочери, и расставание с нею, с друзьями, Самаркандом. Вот почему собрался у Коржиных весь больничный штат, за исключением двух дежурных, да и те менялись, чтобы все могли в тот вечер у них посидеть»[283].
Писательница Энна Аленник.
Прибл. 1960-е
Познакомились будущие супруги Николаевы, как явствует из других источников, в Самарканде. В дневниках Виктора Уфимцева, опубликованных впервые в 2009 году, открывается неожиданный любовный треугольник: упоминается роман Уфимцева и Ады Корчиц, случившийся до ее замужества. Молодой художник Уфимцев подрабатывал в Самарканде, давая частные уроки рисования, одной из его учениц была Ада.
Знакомство Ады Корчиц и Уфимцева состоялось 9 сентября 1923 года, судя по дневниковой записи[284]: «К Аде хожу ежедневно, и, кажется, опять будет драма, а то ведь было совсем спокойно»[285] (от 27 ноября). Отношения развивались (запись от 17 декабря того же года):
«Вчера ночью в Иван<овском> парке было все, что может быть. Она предлагает жениться. Я не ответил ни да ни нет, но все же пробовал убедить ее, что это невозможно. Она, конечно, не согласна и продолжает настаивать. Я в нерешительности, боюсь страшно омещаниться, осесть и проч<ие>, проч<ие> прелести тихого семейства»[286].
«Вчера ходили долго по темному городу. Мы после маленькой неопределенности опять вместе»[287];
«С Ад<ой> недавно встретился в библиотеке, но… видимо, finita»[288].
Из рукописных дневников Уфимцева за 1924 год:
«Приехал на свадьбу Николаева. Женился на бывшей моей ученице, на которой не женился я»